Инок ВСЕВОЛОД - НАЧАЛЬНИК ТИШИНЫ
– Будешь запираться, Филимонов?! – грозно зашипел Князев. – Отвечай, когда тебя спрашивает представитель органов!
Влас по-прежнему хранил молчание.
– Так-с. Ясненько. Тогда я скажу. К тебе, Филимонов, приходил Некто, именуемый Христом! Было такое?
– Ты сказал, – тихо ответил Влас.
– Я сказал так, потому что ты всем об этом трезвонишь. На самом же деле, Филимонов, к тебе никто не приходил. Какой Христос?! Ты что, спятил?! Христос жил очень и очень давно. Да, про Него написано в Евангелиях. Но причем тут ты? Причем тут камера смертников, расположенная, заметь, даже не в Иерусалиме, а в России, и не в первом, а в двадцатом веке? А это все потому, что ты, Филимонов, в глубочайшей духовной прелести. Понимаешь, ты в прелести! А вы что молчите, священник Копьев?! Подтвердите, ведь он в прелести?
Отец Понтий молча буравил глазами пол.
Князев тяжело вздохнул:
– Значит в молчанки будем играть. Копьев, запомните, из этой камеры оправданным выйдет только один из вас двоих. Ясно!? Повторяю вопрос. Отвечайте четко, в прелести ли человек, стоящий перед вами?
Священник молчал.
– Отвечать! – рявкнул Князев.
Побагровев, отец Понтий согласно кивнул головой. Это стоило ему сил: он чувствовал, что его шея совершенно одеревенела, и кивок показался чем-то вроде переламывания сухого дерева. Он как будто даже слышал треск и стон ломающегося ствола.
Князев облегченно выдохнул и, заметно повеселев, обратился к Власу:
– Вот видишь, дорогой друг, священнослужитель подтверждает, что ты в прелести. Но не переживай. Выход есть. От тебя требуется только одно: откажись от своего видения, отрекись от Того Сумасшедшего, называвшего Себя Христом. И сразу же, милый мой, ты будешь освобожден. Тебе отдадут сумку с пирогами, мороженой клюквой и помидорами, и отвезут домой к мамочке. Ну?!.. Молчишь? Даю тебе на размышление пять минут. Я провожу батюшку до машины и вернусь. Ответ должен быть готов к моему возвращению иначе…, иначе ты умрешь здесь и сейчас. Сомневаешься?
Влас только горько усмехнулся.
– Вот и хорошо, что не сомневаешься. Пойдемте, дорогой отец Понтий. Скоро сериал "Граница" начинается. Не опоздать бы, а? – майор подмигнул священнику.
Отца Понтия колотило. Он вцепился в руку Князева, и тот решительно вывел его из камеры.
Когда Влас остался один, то заметил, что под потолком камеры стало появляться некое изображение. Приглядевшись, он понял, что это икона. Та самая, из бабушкиного чулана – "Иисус Христос в темнице". Влас ясно видел изможденный лик, полные грусти глаза, раны и кровь, терн на главе и веревки на руках Спасителя. Но тут икона стала преображаться: одежды из кровавой багряницы превратились в бело-золотое воздушное полотно, скорбные складки лика разгладились, терн и веревки спали. Перед Власом была уже другая икона – "Спас Благое Молчание", которую он видел в доме отца Серафима.
Божественный Отрок на иконе не открывал уст, но Влас ясно услышал заданный Им вопрос, это был дорогой ему голос Гостя, но только как будто моложе:
– Ты готов теперь?
Влас воодушевился и мысленно ответил:
– Да.
– Ты уверен?
– Да.
– За что ты умираешь?
– За Тебя, Господи.
– За Меня? – удивленно переспросил Отрок.
Влас насторожился.
– В твоем сердце кипит ненависть к этим людям, к твоим убийцам, – продолжал Отрок. – У тебя нет к ним любви. Ты считаешь себя героем, рыцарем неба, ты возвысил себя над этими людьми. А знаешь ли ты, что Я люблю их не меньше, чем тебя?
– Любишь их?! – вырвалось у Власа.
– Люблю и страдаю за них. Пойми, Влас, Мне нужны не слова и дела, а сердце, твое сердце, любовь и сострадание твоего сердца. То, что проникнуто любовью и состраданием, способно преодолеть пространство и время. Остальное – тленно.
– Значит, все что я делал, вся моя борьба с Князевым, все мои страдания Тебе не нужны! Зачем же они тогда вообще были!? И почему в таком случае я должен умирать, обвиненный священником в прелести и убиваемый здесь без суда и следствия, а потом обреченный быть брошенным где-то так, что и родная мать не узнает? Зачем это все?
Божественный Отрок ответил кротко и нежно, как говорят с самыми близкими людьми:
– Влас, а помнишь ли ты такое удивительное слово "смирение"? Смирение учит тому, чтобы всегда считать себя за ничто, чтобы непрестанно видеть свою малость, чтобы делая даже самые достойные дела для ближних во имя Бога, считать себя рабом, делающим положенное, да и то – плохо. Высокое мнение о себе уничтожает добрые плоды. Бог гордым противится, а смиренным дает благодать… Тебе остается минута. Пожалуйста, не спеши. Сосредоточься. Принеси Мне исповедь… если хочешь.
Горячие слезы потекли из глаз Власа. Он и не знал, что слезы могут быть на самом деле горячими, как будто кто-то плеснул на щеки воды из вскипевшего чайника. И он сказал:
– Господи, прости меня, пожалуйста. Я… Прости, что я не люблю этих людей, прости, что презираю отца Понтия и ненавижу Князева, прости, что я желаю мести. Я – гордый. Я думал, что делаю все это ради Тебя. Я был уверен, что Ты нуждаешься в моей помощи. Прости…
Лик Спасителя на иконе сиял.
– …я никогда и ничего не сделал доброго для Тебя… – Влас не выдержал и зарыдал, но как-то странно, почти без звука, безмолвно сотрясаясь внутри себя…
– Теперь Я вижу, что ты готов, – сказал Отрок.
Дверь камеры распахнулась, и видение прекратилось.
Вместе с Князевым в камеру ввалилось четверо мужчин криминального вида, явно бывших навеселе.
– Ты готов, Филимонов? – спросил Князев.
– Готов, – спокойно ответил Влас.
– Очень хорошо. Повторяй за мной: я отрекаюсь от Сумасшедшего, якобы приходившего ко мне под видом Христа. Я отрекаюсь потому, что если я не отрекусь от Него, то весь мир отречется от меня. Повторяй!
– Я не отрекусь от Христа, даже если весь мир отречется от меня, – твердо сказал Влас.
Князев побледнел и тихо спросил:
– Это всe?
– Всe, – ответил Влас.
– А жаль, мог бы еще пожить…
Презрительно обведя взглядом скучившихся уголовников, Князев объявил:
– Ребята, перед вами сумасшедший. Но он не простой сумасшедший. В зоне он стучал нам на ваших братьев. За что и был досрочно освобожден. Он – стукач, ребята. Сделайте его тут. За это получите обещанное вознаграждение. Сроки вам, конечно, немного набавят, но совсем немного! Зато на зоне будете отныне жить по-королевски. Вам ведь терять нечего, так и так сидеть.
– Не митингуй, начальник, все ясно, – перебил Князева старый зэк. – Опустить его сначала, или как?
Князев брезгливо поморщился:
– Хорошо было бы опустить, но на это нужно время, а времени у нас нет. Кончайте его. Ну, чтобы потом на пьяные разборки было похоже, со смертельным исходом, разумеется. Не мне вас учить.
– Будь спок, начальник. Иди, газировочку попей за наше здоровье. А этого гада можешь считать покойником.
Князев вышел, аккуратно закрыв за собой дверь.
По команде старшего уголовники заломали Власу руки, хотя тот и не думал сопротивляться, и потащили к столбу, стоявшему в середине камеры. Сняв с себя ремни, они прикрутили ими Власа к столбу. Потом отошли к стене, достали заточки и приготовились кидать их в приговоренного к смерти. Власу вспомнилась Василиса, и он прошептал почти беззвучно:
– Встречай меня, Василек. Сейчас и я узнаю, что значит видеть звезды сквозь прутья решетки.
Старший зэк жестко потребовал:
– Признавайся! Сдавал братков?
– Нет, не сдавал.
– Врешь, сука! Огонь, ребята! – крикнул старший и первым метнул заточку. За ним стали целиться и кидать другие.
Первая заточка попала Власу в шею. Он вздрогнул от неожиданно близко брызнувшего фонтанчика крови. Удар заточки как будто отворил заветную дверь, и оттуда он услышал свой собственный голос:
– Я видел белые крылья,
белые, белые, белые.
Я видел черные стрелы,
черные, черные, черные.
И я перестал быть сильным,
и я перестал быть смелым,
чтоб в силу Твою облечься
и багряницей укрыться,
Страдающий мой Спаситель.
Потом пришла тишина и принесла тепло и покой. Она заполнила собой все. Неожиданно для Власа трудная прежде Иисусова молитва полилась в его сердце сама собой, как живой весенний ручей. Подобное он переживал только однажды, после разговора с Гостем в камере смертников.
Перед глазами Власа поплыло. Казалось, кто-то проводит невидимой губкой по картине, нарисованной красками на стекле. Раз – и нет одной части картины, два – и нет другой, три – и нет третьей, а под красками открывается чистое прозрачное стекло, за которым – сияние белого неземного света. И остался один Свет. Свет, в Котором нет никакой тьмы.
Глава пятьдесят четвертая.
На Земле
Прямо в прихожей сияющий Влад бухнулся перед Машей на колени и положил к ее ногам букет цветов, который она тут же испуганно подняла. Влад выпалил:
