Зэди Смит - О красоте
— И сколько же вас всего? — снова спросил он, когда Клер закончила.
— Десять или одиннадцать. Думаю, нам понадобятся три кабинки.
Рассаживание было делом политической важности. Разумеется, нужно было попасть в кабинку с Клер, а если не удастся, то с Зорой; когда же обе они случайно сели рядом, за оставшиеся сидения развернулась некрасивая борьба. Двое оказавшихся на заветных местах счастливчиков — Рон и Дейзи — радости почти не скрывали. В отличие от них соседняя кабинка подавленно притихла, а трое отщепенцев в дальнем углу комнаты явно скисли. Клер тоже была разочарована. Ее тянуло к другим студентам, не к тем, что сидели с ней сейчас за столом. Незрелые, ершистые шутки Рона и Дейзи ее не смешили. Она вообще была равнодушна к американскому юмору. При взгляде на местные, ставившие ее в тупик комедийные передачи: люди вошли, люди вышли, хохма, смех за кадром, ироничный идиотизм, — Клер как никогда чувствовала себя в Штатах иностранкой. Нынче вечером она предпочла бы сидеть за столом отщепенцев с Шантель, слушая рассказы этой угрюмой девушки о житье-бытье в трущобном пригороде Бостона. Клер завораживала хроника жизни, запредельно не похожей на ее собственную. Сама она была из международной, привилегированной и сдержанной в проявлении чувств семьи; она выросла среди американских интеллектуалов и европейских аристократов, утонченных, но холодных. Пять языков, сетовало одно ее стихотворений, ранних нескладушек начала 1970-х годов, и не сказать: люблю. Или, что еще важнее, ненавижу. А вот в семье Шантель обе фразы вспыхивали в доме с оперной закономерностью. Но сегодня Клер ничего об этом не узнает. Сегодня ей придется побыть кульком, который Рон, Дейзи и Зора набьют своими остротами. Клер откинулась на подушки и постаралась настроиться на лучшее.
Итак, обсуждалось телешоу, известное настолько, что даже Клер о нем слышала (хотя и не смотрела). Все трое высмеяли его, распотрошили, вытащив на свет грязное белье подтекста, приписали ему темные политические мотивы, применили сложные теории, демонтируя его простой, безыскусственный фасад. То и дело дискуссия петляла и прерывалась, пока наконец не влилась в русло текущей политики — президента, администрации; дверь распахнулась, приглашая Клер принять участие в бегах. Она была рада официанту, подошедшему к ним с блокнотом. При заказе напитков возникло легкое замешательство — все студенты Клер, кроме одного аспиранта, еще не достигли алкогольного совершеннолетия. Клер дала понять, что они вольны вести себя так, как им хочется. Были заказаны нелепые, псевдоизысканные напитки, совершенно несовместимые с марокканской едой: виски с имбирем, «Том Коллинз», «Космополитен». Себе Клер заказала бутылку белого вина. Коктейли и вино принесли быстро. Клер заметила, что после первого же глотка студенты отбросили классные церемонии. Дело было не в самих напитках, а в чувстве свободы, которое они давали. «Как мне этого не хватало!», — донеслось из соседней кабинки, где маленькое мышастое создание по имени Лена оторвало от губ обычную бутылку с пивом. Клер улыбнулась себе под нос и уткнулась взглядом в столешницу. Каждый год новые ученики, такие же, как прежние, и в то же время другие. Она с интересом слушала, как ее мальчишки заказывают еду. Потом вступили девчонки. Дейзи попросила закуску, сославшись на то, что недавно ела (старый трюк времен юности Клер), Зора после долгих колебаний выбрала рыбный тажин без риса, и Клер услышала, как тот же заказ был повторен троекратным женским эхо. Затем настала очередь Клер, и она произнесла фразу, которую произносила уже тридцать лет.
— Только салат, пожалуйста. Спасибо.
Клер отдала меню официанту и хлопнула по столу положенными одна на другую руками.
— Ну вот, — сказала она.
— Ну вот, — повторил Рон и отважно спародировал жест педагога.
— Как вам работа класса? — спросила Клер.
— Хорошо, — твердо сказала Дейзи, но потом переглянулась с Роном и Зорой, ища у них поддержки. — Мне кажется, хорошо. Постепенно обсуждения примут нужный вид, я уверена. Сейчас они слегка…
— Рваные, — закончил за нее Рон. — Просто все немного скованы. — Рон доверительно наклонился через стол. — Особенно, наверное, новички. Те, у кого уже есть какой-то опыт, более…
— Но и их может сковывать атмосфера ваших занятий, — заявила Зора.
Впервые за вечер Клер взглянула на Зору Белси прямо.
— Сковывать? Почему?
— Ну… — сказала Зора и запнулась. Ее презрение к Клер походило на темный тыл зеркала — другая сторона отражала гигантскую зависть и восхищение. — Ведь стихи, которые мы вам приносим, — вещь очень личная, они ставят нас под удар. И конечно, мы ждем конструктивной критики, но вы…
— Вы, как бы это сказать, не скрываете, — встряла чуть-чуть запьяневшая Дейзи, — кому из нас вы отдаете предпочтение. И это слегка расхолаживает. Наверное.
— Но я никого не выделяю, — возразила Клер. — Я оцениваю стихи, а не их авторов. Ваша задача — отполировать стихотворение до блеска, и мы все это делаем, вместе, сообща.
— Да, да, конечно, — сказала Дейзи.
— В моей группе нет студентов, которые были бы недостойны у меня учиться.
— Безусловно, — пылко сказал Рон. В повисшей паузе он нащупал новую, более приятную тему для беседы.
— Знаете, что? — начал он. — Мы ведь равняемся на вас, а вы так рано начали писать и так быстро пошли в гору, это впечатляет. — Тут Рон дотронулся до ее руки, что в сочетании с его старомодными манерами предосудительным не казалось, и Клер снова накинула на плечи шаль, входя в роль дивы. — В общем, это здорово, и взлет был бы просто космическим, если бы не ваши обстоятельства, но здесь я умолкаю, это слон в посудной лавке.
— Слон в комнате[54], - мягко поправила Клер.
— Ну конечно, я просто идиот! Разумеется, в комнате.
— Но каково это было? — спросила Дейзи, когда Рои зарделся как маков цвет. — Вы были так молоды. По сравнению с вами я в свои девятнадцать уже везде опоздала. Да, именно такое ощущение. Мы говорим о Клер, о том, что ее успех впечатляет, и обсуждаем, каково быть молодым да ранним, — объяснила Дейзи Лене, которая неловко наклонилась над их низким столиком, притворяясь, что пришла за специями. Ожидая продолжения темы, Дейзи перевела взгляд на Клер. Вся компания перевела взгляд на Клер.
— Вы хотите знать, как я начинала?
— Да, ведь это было потрясающе!
Клер вздохнула. Она могла рассказывать свои истории весь вечер, что она и делала, когда ее просили. Но ее истории больше не имели к ней отношения.
— Ну, шел 1973 год, для женщины-поэта время странное. Я варилась в кругу потрясающих людей, кругу Гинзберга, Ферлингетти{29}, и попадала в дикие ситуации… При встрече с Миком Джаггером или кем-то еще я чувствовала, что я под прицелом, что меня жестко оценивают — не только мои способности, но всю меня, даже внешность. И это как-то… распыляло меня, что ли, уводило меня от меня. Но уже на следующее лето я уехала, отправилась на три года в Монтану, и… все устаканилось быстрее, чем я предполагала. К тому же это был дивный край, с фантастическим ландшафтом, — такая земля наполняет тебя до краев, воспитывает как художника. Я могла целыми днями заниматься васильками, всматриваться в их подлинную, изначальную синеву.
В своей барочной манере Клер заговорила о поэзии земли, и, хотя ее ученики задумчиво кивали, ими овладела плохо скрываемая апатия. Они бы лучше послушали о Мике Джаггере или Сэме Шепарде{30}, из-за которого, как они знали из Интернета, Клер и уехала в Монтану. Пейзажи их не привлекали. То ли дело поэзия темперамента, романтические личности, разбитые сердца и страсти в клочки. Пресытившаяся всем этим Клер населяла свои нынешние стихи дикой флорой и фауной Новой Англии, ручьями, долинами, горными кряжами. Но воспевание природы было не так популярно, как чувственные стихи ее юности.
Принесли еду. Клер продолжала говорить о пейзажах. Явно о чем-то размышлявшая Зора прервала ее монолог:
— Но как вам удается не впасть в пасторальный лепет? Ведь описание всяких пейзажных красот аполитично. Вергилий, Поуп, романтики. К чему это идеализирование?
— Идеализирование? — в замешательстве переспросила Клер. — Не думаю, что я и правда… Знаете, мне всегда казалось, что, например, в «Георгиках»…
— Где?
— У Вергилия. В «Георгиках» природа и радости сельской жизни — основа всякого… — начала Клер, но Зора ее не слушала. Клер утомляла ее своим преподаванием. Она ничего не знала о философах, теориях и последних направлениях мысли. Иногда Зоре казалось, что Клер не хватает образованности. Она то и дело говорила «у Платона», «у Бодлера», «у Рембо», как будто у них у всех вагон времени и они могут читать, что заблагорассудится. Зора нетерпеливо моргала, следя за течением фразы Клер и дожидаясь точки или хотя бы точки с запятой, чтобы вбить туда свой клин.
