Эмма Донохью - Чудо
Мистер Таддеус выпучил глаза:
– Я не стану… не должен впутывать в это дело свое начальство или Церковь в целом.
– Что значит «впутывать»? – спросил Флинн. – Разве не прославится Церковь, если мы докажем, что Анна живет только духовной пищей? Разве не может эта маленькая девочка стать первой ирландской святой, канонизированной с тринадцатого столетия?
– Этот процесс еще даже не начался. – Мистер Таддеус загородился ладонями как забором. – Только после сбора исчерпывающих доказательств и исключения всех других возможных объяснений Церковь может прислать делегацию уполномоченных, призванных расследовать, является ли святость человека чудом. До того момента, в отсутствие какого-либо доказательства, Церкви надлежит быть щепетильной и держаться на расстоянии.
Либ прежде не слышала, чтобы этот доброжелательный священник говорил так холодно, словно читал какую-то инструкцию. В отсутствие доказательств. Намекает ли он всем собравшимся на то, что утверждение О’Доннеллов ошибочно? Может быть, у Либ нашелся по крайней мере один сторонник среди этих людей. Несмотря на то что он друг семьи, как она вспомнила, именно мистер Таддеус убедил комитет организовать тщательное расследование. Пухлое лицо священника скривилось, словно он понял, что сказал лишнее.
Раскрасневшийся Джон Флинн подался вперед, указывая на него:
– Вы не достойны даже застегнуть ее маленькие туфельки!
«Большие ботинки», мысленно поправила его Либ. Ноги Анны давно опухли так сильно, что она влезала только в ботинки умершего брата. Для этих людей девочка была символом, у нее больше не было тела.
Либ надо было воспользоваться этим критическим моментом.
– Я хочу сообщить вам, джентльмены, нечто очень важное и неотложное и надеюсь, это извинит мое появление здесь без приглашения. – Она не смотрела в сторону Розалин О’Доннелл, боясь потерять самообладание под прицелом ее злобного взгляда. – Я обнаружила, каким образом ребенка…
Скрип. Дверь комнаты распахнулась, потом почти захлопнулась снова, словно впустив привидение. Затем в проеме показалась черная фигура, и в комнату, пятясь, вошла сестра Майкл, таща за собой кресло-каталку.
Либ потеряла дар речи. Да, она уговаривала монахиню прийти. Но с Анной?
Худенькая девочка, закутанная в одеяла, косо лежала в кресле баронета. Голова ее была как-то странно вывернута, но глаза были открыты.
– Папочка… – пробормотала она. – Мамочка… Миссис Либ… Мистер Таддеус…
У Малахии О’Доннела были мокрые щеки.
– Дитя, – произнес мистер Таддеус, – нам сказали, ты больна.
– Мне очень хорошо, – тоненьким голоском пролепетала Анна.
Либ сразу поняла, что не сможет рассказать им про «манну». Не здесь, не сейчас. Ведь она собиралась повторить им слова ребенка. Розалин О’Доннелл начнет вопить, что англичанка по злобе сочинила всю нечестивую историю. Члены комитета обратятся к Анне с требованием узнать, правда ли это. И что потом? Слишком рискованно заставлять девочку выбирать между сиделкой и Розалин. Какой ребенок не встанет на сторону собственной матери? Кроме того, это будет чрезмерно жестоко.
Изменив тактику, Либ кивнула монахине и подошла к креслу-каталке:
– Добрый вечер, Анна.
Девочка чуть улыбнулась в ответ:
– Можно мне снять одеяла, чтобы эти джентльмены смогли лучше тебя рассмотреть?
Еле заметный кивок. Хрипит, ловит ртом воздух.
Либ развернула ребенка, потом пододвинула кресло ближе к столу, чтобы свеча осветила ее белую ночную рубашку. Чтобы комитет увидел гротескную диспропорцию ее фигуры – руки и голени гиганта, приставленные к костяку эльфа. Запавшие глаза, слабость, лихорадочный румянец, голубоватые пальцы, странные отметины на лодыжках и шее. Жалкое тело Анны было более наглядным доказательством, чем любое, которое могла бы представить Либ.
– Джентльмены, мы с моей напарницей стали свидетелями медленного угасания ребенка. Две недели были выбраны произвольно, не так ли? Очень прошу прекратить надзор сегодня же и направить все усилия на спасение жизни Анны.
Долгие несколько мгновений все молчали. Либ наблюдала за Макбрэрти. Похоже, вера в его теорию была поколеблена – сухие губы дрожали.
– Полагаю, мы увидели достаточно, – сказал сэр Отуэй Блэкетт.
– Да, можете сейчас отвезти Анну домой, сестра, – проговорил Макбрэрти.
Кроткая, как всегда, монахиня кивнула и выкатила кресло из комнаты. О’Флаэрти вскочил, чтобы придержать для них дверь.
– Вы тоже можете уходить, мистер и миссис О’Доннелл.
У Розалин был негодующий вид, но она вышла вместе с Малахией.
– И миссис Райт… – Мистер Таддеус жестом пригласил Либ выйти.
– Не раньше, чем закончится это собрание, – заявила она сквозь стиснутые зубы.
За О’Доннеллами закрылась дверь.
– Уверен, все мы сходимся на необходимости прояснить вопрос, прежде чем отклоняться от согласованного порядка действий и прекратить надзор? – спросил баронет.
За столом послышалось хмыканье и бормотание.
– Полагаю, осталась всего пара дней, – сказал Райан.
Присутствующие закивали.
Они не предполагают, что до воскресенья остается три дня, так что надзор можно прекратить прямо сейчас, в оцепенении подумала Либ. Они предполагают продлить его до воскресенья. Они что, не видели ребенка?
Баронет и Флинн бормотали что-то бессвязное о процедуре и бремени доказательства.
– В конце концов, надзор – единственный способ раз и навсегда выяснить правду, – напомнил комитету Макбрэрти. – Во имя науки, во имя человечества…
Либ не могла больше этого выносить. Повысив голос, она указала на доктора:
– Вас вычеркнут из медицинского реестра. – Она блефовала, не имея понятия, каким образом врачу запрещают практику. – А вы все – вашу халатность можно считать преступной. Неспособность обеспечить ребенка необходимым для жизни, – импровизировала она, переводя обвиняющий перст с одного мужчины на другого. – Тайный сговор в целях извращения хода правосудия. Подталкивание к самоубийству.
– Мэм! – пролаял баронет. – Позвольте напомнить, что вас наняли для весьма важных ежедневных наблюдений на оговоренный двухнедельный период. Ваше окончательное суждение по поводу того, принимала ли девочка пищу, потребуется от вас в воскресенье.
– До воскресенья Анна умрет!
– Миссис Райт, держите себя в руках, – произнес священник.
– Она нарушает условия найма, – высказался Райан.
– Если бы оставалось больше трех дней, – кивнул Джон Флинн, – я предложил бы заменить ее.
– Совершенно верно, – сказал баронет. – Опасно неуравновешенна.
Либ нетвердой походкой пошла к двери.
В ее сне полчища скребущих когтями крыс заполонили огромную палату, кишели в проходах, прыгали с койки на койку, лакая свежую кровь. Мужчины кричали, но их голоса перекрывались скребущими звуками, которые только и слышала Либ, – яростное царапанье когтей по дереву…
Нет. Дверь. Царапанье в дверь, наверху у Райана. Кто-то не хочет будить никого, кроме Либ.
Она вылезла из кровати, стала шарить в поисках халата. Приоткрыла дверь:
– Мистер Берн!
Он не стал извиняться за то, что потревожил ее. Они смотрели друг на друга в колеблющемся свете его свечи. Либ бросила взгляд в темный провал лестницы – в любой момент кто-то мог прийти. Потом поманила его в комнату.
Берн вошел без колебаний. От него исходило тепло – должно быть, ездил верхом. Либ указала ему на единственный стул, и он сел. Сама она примостилась на краю измятой постели, подальше от ног мужчины, но так, чтобы они смогли тихо разговаривать.
– Я слышал про собрание, – начал он.
– От кого из них?
Он покачал головой:
– Мэгги Райан.
Нелепо, но Либ немного уязвило, что он в таких доверительных отношениях с горничной.
– Она уловила лишь обрывки разговора, но поняла, что они набросились на вас, как собачья свора.
Либ едва не рассмеялась.
Она рассказала Берну все: о странном желании Анны искупить юношеские грехи брата, принеся себя в жертву. О своей догадке по поводу того, что священник призвал ее в эту страну в надежде, что надзор выявит факт отсутствия чуда и спасет его драгоценную Церковь от навязывания фальшивой святой. О членах комитета и их глупом отказе отклониться от плана.
– Забудьте о них, – сказал Берн, и Либ уставилась на него. – Сомневаюсь, чтобы кто-то из них сумел отговорить Анну от ее безумной идеи. Но вы – вы ей нравитесь. У вас авторитет.
– Недостаточный, – возразила Либ.
– Если не хотите видеть ее лежащей в ящике, примените этот авторитет.
На миг Либ представила себе ящичек с сокровищами девочки, но потом поняла, что он имел в виду гроб. Сорок шесть дюймов, вспомнила она свой первый обмер Анны. Чуть больше четырех дюймов роста за каждый прожитый на земле год.
