Элизабет Гилберт - Последний романтик
Но главная проблема была в том, что Юстас всё больше и больше сомневался, что его лекции вообще приносят какую-то пользу. Человека, который искренне верил, что может изменить мир, если только определенное количество людей согласны будут выслушать его в течение определенного времени, больше не удовлетворяла монотонная рутина коротких школьных лекций.
«Сегодня встречался с шестиклассниками, – писал он после одного особенно неприятного случая. – Просто невероятно, насколько невежественны и равнодушны эти дети. Мне их было просто жалко… Мотивация отсутствует напрочь. Как и понимание происходящего вокруг. Это просто роботы, которые живут по установленной программе. Вот действительно люди, неспособные выжить – в них нет ни творческой жилки, ни таланта, ни огонька. Они ведут заторможенное монотонное существование, завязнув в своем невежестве. Я спросил, известно ли им значение слова „священный“. Они не знали, что это значит. Когда я попросил их составить список самого ценного, что есть в мире, – они написали: „деньги“, „новые машины“, „сотовые телефоны“. Один мальчик написал „жизнь“. Слава богу, что хоть одна-единственная душа в этом классе сошла с протоптанной дорожки, где главной мотивацией является жажда обогащения… Эта ситуация была для меня откровенным вызовом, и я старался изо всех сил, пытался разбудить этих детей, заставить их задуматься, но не думаю, что далеко продвинулся в этом деле. Вот что значит жить в 1990-х – даже дети не похожи на людей».
После основания Черепашьего острова прошло всего два года, а Юстас уже начал «перегорать». В июле 1991-го он написал в дневнике: «Я понял, что мне действительно не хватает времени, проведенного наедине с собой. Я больше не хочу быть среди людей. Общение с сотрудниками Черепашьего острова на меня давит. Отнимает всё мое время и съедает мою жизнь… В офисе все тянут резину, дела не делаются. Вчера, когда я пытался заниматься документами, Валери, Айял и Дженни зашли в кабинет и стали что-то обсуждать. Как они смеют вторгаться в мое личное пространство? Вчера вечером кто-то выключил автоответчик – и это после того, как я двести часов просидел на телефоне. Сегодня утром я решил искупаться в ледяном ручье, чтобы немного охладиться, но кто-то унес мое ведро, которое всегда стояло на берегу. Потом я нашел во дворе гниющий носок… Ягнят сегодня не выпустили из загона (я этим не занимаюсь). Тогда я выпустил их сам и вспомнил тот день, когда строил загон, – а теперь никто не хочет заниматься этими животными.
Что мне делать? Мне надо решить, как управлять своей жизнью и лагерем и не чувствовать постоянного эмоционального опустошения. Конечно, мне хочется бросить всё, чем мы тут занимаемся. Это решило бы проблему, но погубило бы Черепаший остров и цель нашего центра… Что важнее? На карту поставлено мое личное пространство. Должен ли я стараться угодить себе или другим? Я работал не покладая рук, чтобы сделать Черепаший остров таким, каким он является сегодня. А что сделали другие? Какое участие они принимали в этой тяжелейшей работе? И как мне с ними жить после этого? И должен ли я вообще с ними считаться? могли бы уж лучше денежными переводами – это была бы реальная помощь… Я потрясен тем, как всё это на меня влияет. Только что проспал шесть часов неспокойным сном посреди дня… Что мне делать? Какие идеи? Передать власть кому-нибудь другому и сообщить всем о своих эмоциональных потребностях – пусть знают, что от меня лучше держаться подальше? А ведь мне даже необязательно здесь находиться. Вот это хорошая идея. Представьте, каково бы это было. Но мне нужно общаться с такой огромной толпой людей… Что ж, удачи тебе, Юстас».
К началу следующего года Юстас совершенно расклеился. Им овладели такая сильная усталость и разочарование, что у него не было сил даже на то, чтобы жаловаться на жизнь в дневнике. За весь год он сделал лишь одну мрачную запись:
«Что мне хочется написать сегодня? Чувствую глубочайшее эмоциональное недовольство реальностью нашей эпохи. Коррумпированное правительство, лживый народ, извращенные ценности и люди-роботы, которые ведут бессмысленную жизнь».
На следующей странице – запись, сделанная ровно через год после этого:
«Хочу сказать тоже самое… или то же самое – забыл, как пишется… что и год назад. Только на этот раз всё хуже. Наверное, я стал более циничным».
И хуже всего было то, что отношения с Валери испортились. Юстас виделся с подругой крайне редко, так как постоянно был занят делами и много времени проводил в разъездах. Валери тоже много работала, и хотя по-прежнему была влюблена в Юстаса, ей всё чаще казалось, что рядом с ним она теряет себя.
«Я всё еще люблю его, – призналась она мне, вспоминая об их отношениях спустя пятнадцать лет. – И до сих пор храню все подарки, которые он мне сделал: ножны для кинжала, расшитые бусинами; маленький топорик, которым я пользовалась на Черепашьем острове; красивые серьги. Он всё время учил меня чему-то, и мне это нравилось. Нравилось, что он всегда дарил подарки, сделанные своими руками. Я как-то сказала, что хочу иметь свою трубку для церемоний и молитвы, а потом пришла однажды домой и увидела на кухонном столе красивый кусок мыльного камня. „Что это?“ – спросила я. „Твоя трубка, Валери“. – „Не понимаю, – сказала я, – где трубка?“ И Юстас Конвей улыбнулся так, как умеет улыбаться только он, и сказал: „Она в камне, милая моя. Надо только достать ее оттуда“.
Я любила его, но рядом с ним забывала о том, кто я есть на самом деле: он подавлял меня силой своей индивидуальности. До нашего знакомства у меня была своя жизнь, а тут я стала человеком подневольным, и весь мой мир начал вращаться вокруг него. Он был – и остается – человеком любящим, но нетерпимым. Ему никогда не нравилось, когда другие высказывали свое мнение. У него была навязчивая идея – заработать денег, купить землю, добиться успеха. И он постоянно был в разъездах. Дошло до того, что мы вообще перестали видеться. Говорили лишь тогда, когда ему надо было отдать очередной приказ».
У Валери с Юстасом был хороший общий друг, индеец по имени Генри, который часто ездил с ними на церемонии и преподавал на Черепашьем острове. Спустя несколько лет одиночества и разочарований, чувствуя себя не более чем «первой леди Черепашьего острова», Валери сошлась с Генри. Она скрывала роман от Юстаса и отрицала, что между ней и Генри что-то было, даже когда Юстас прямо спросил ее об этом. Юстас чувствовал, что что-то не так, и однажды вечером пригласил Генри выкурить с ним наедине ритуальную трубку и спросил напрямик, спал ли он с Валери. Американские индейцы говорят только правду, когда раскуривают трубку, – это священный завет предков. Но Генри соврал Юстасу на голубом глазу.
