Ксения Велембовская - Дама с биографией
— Люсинк, ну съешь еще пирожка-то, — тем временем настойчиво угощала Нюша, наготовившая к ее приезду столько еды, что хватило бы, как говорится, на Маланьину свадьбу. Один поднос с пышными румяными пирожками, накрытый полотенцем, чтобы не простыли, занимал половину кухонного стола.
— Мам, честное слово, я приезжала бы к тебе чаще, если бы наше с тобой общение проходило за чайком-кофейком с чем-нибудь сладеньким. Чуть-чуть, и достаточно. Зачем ты опять столько всего наваяла? Рыбы — трехлитровую кастрюлю, студня — полхолодильника. Наверное, целую неделю потратила на очереди и готовку, а мне после твоего угощения теперь придется неделю голодать.
— Ничего-ничего! Домой с собой заберешь. Будешь своего кормить.
Несмотря на то что Нюша стала относиться к Марку вроде бы получше, она по-прежнему никогда не называла его по имени, только свой, твой или он. Иногда это раздражало, иногда смешило, в зависимости от настроения. Пока что, до проповедей и нравоучений, настроение было нормальным.
— Мой вернется не раньше, чем дней через десять. Так что спасибо большое, но я ничего не возьму. Он после гастролей собирается к родителям, в Кишинев. У Спиридона Петровича юбилей — семьдесят лет. Марк говорит, будут гулять дня три-четыре, не меньше. Сначала банкет в ресторане человек на двести…
— Да что ты! — всплеснув руками, перебила потрясенная Нюша. — Неужто он вправду такой большой человек? Кем он работает-то, Люсинк, ты хоть узнала?
— Кем точно, не знаю. Но точно в обкоме партии… Еще будут праздновать дома, с родственниками. После поедут к бабушке в Тирасполь. Она у них уже совсем старая — девяносто лет, сама на праздник приехать не может…
— Знать, уважают они ее, раз к ей едут, — посчитала необходимым вставить Нюша, явно намекая на то, что ее саму уважают недостаточно. — А она чья ж мать-то — матерна или отцова?
— Сейчас, подожди минутку. Пойду вымою руки после селедки, — вскочила Люся.
Зря она завела этот разговор! Теперь мать обязательно спросит с ехидством: а тебе чего ж на юбилей-то не позвали? А если не с ехидством, то с обидой.
По правде сказать, Люся и сама обижалась на родителей Марка. Почему, в самом деле, ее не пригласили в Кишинев? Могли бы и пригласить. Пусть она их сыну официально не жена, но они с Марком живут вместе уже полтора года, и она выполняет все обязанности жены и хозяйки: стоит по очередям, таскает сумки с Черемушкинского рынка, готовит, стирает, гладит рубашки. В доме — ни одной грязной вещи, на мебели — ни пылинки. Холодильник никогда не бывает пустым. На обед — первое, второе, третье. Чем она им не угодила? Хотя, конечно, могло быть и так, что родители Марка вообще не знают о ее существовании…
Любовь к чистоте и порядку она, безусловно, унаследовала от Нюши. Крохотный совмещенный Нюшин санузел, как всегда, был надраен до блеска. Новый белый кафель, раковина, унитаз, ванна — все сверкало, а вафельное полотенце прямо-таки похрустывало в руках. И все-таки, чтобы выглядеть красиво, Нюшиной ванной комнате не хватало ярких пятен — махровых импортных полотенец, пестрого пушистого коврика, цветной клеенки, флаконов с хорошим шампунем, розового круглого мыла. Но матери что ни подаришь, она все тут же припрятывает в «галдероп». Да и со вкусом у нее напряженка. На кухне линолеум голубой — занавески зеленые. Комната похожа на дешевую мебельную комиссионку. Мать затолкала туда чуть ли не всю мебель из идущей на слом Еремевниной дачи.
Заболоцкие по доброте душевной предложили: берите, Анна Григорьевна, все что нужно, — а Нюша и рада стараться! Перетаскала через дорогу, перевозила частями на тачке неподъемный гардероб, дубовый стол с террасы, венские стулья, черный кожаный диван с высокой спинкой, громадный буфет. Не побрезговала даже кроватью, на которой лежала мертвая старуха-самоубийца. Как она может спать на этой кровати? Бр-р-р!..
— Мам, а Елена Осиповна тебе не звонила? Как она там? Поправилась или еще болеет?
— Ох, болеет! — с грустным вздохом откликнулась мать и, выключив воду над раковиной, где уже домывала с содой тарелки — ни секунды не отдохнет! — подсела к столу. — Боится, как бы не рак. Аппетита вовсе нету, ничего, сказала, кушать не хочет. Похудела, говорит, за месяц на восемь кило, и голова у ей очень кружится. Юрий-то Борисыч по всем врачам ее возил, а толку чуть. Всё разное говорят. Ты б ей, Люсинк, позвонила. Все ж таки она тебе маленькую как хорошо привечала. Не приведи Господи, помрет… — Нюша всхлипнула, размазала ладонями слезы по щекам и начала собирать чай. — Так ты, дочк, мене не дорассказала, бабка-то эта чья у них будет?
— Не знаю.
— Небось, отцова, — не унималась Нюша. — Ежели ей уже девяносто годов стукнуло. Ты, кажись, говорила, что сама-то мать еще молодая. А отцу семьдесят будет. Стало быть, отцова. Он, значит, большим партийным начальником работает, а мать кем?
— Ты какую мать имеешь в виду? Если мать Марка, то по специальности она учительница литературы, но давно не работает. С тех пор, как вышла замуж.
— Чего ты злишься-то? Уж и спросить про их, что ль, нельзя? — рассердилась Нюша и громко захлопала тугими дверцами советских кухонных полок, откуда выставляла на стол варенье, сахар, мед, печенье, вафли, конфеты. — Выходит, это у них в дому такое заведение, чтоб бабам-то не работать?
Сейчас начнутся упреки по поводу работы! — испуганно подумала Люся и поспешила перевести разговор в другое русло: поинтересовалась, не встречала ли мать кого-нибудь из бывших соседей.
— А то как же! У нас на станции многие встречаются. Которые на работу на электричке ездиют, — охотно отозвалась Нюша, сняла с большого заварочного чайника колпак и стала разливать заварку в знакомые с детства бокалы, хотя Марк подарил ей на новоселье очень красивый, кремовый с золотом, немецкий чайный сервиз на шесть персон. — Марь Ляксевну тут как-то видала. Еще толще сделалась, прям вся задыхается. К Вовке своему ехала, близнецов его нянчить. Ловкачи эти Лаптевы, прости Господи! Умеют жить, ничего не скажешь! За один-то дом сразу две двухкомнатные получили. Бабку Михал Василичеву из деревни ухитрились к себе прописать, да еще и Вовку вовремя женили. Какую-то Нельку из Тарасовки он взял. А у той уж живот был наготове. Знать, Вовка шибко старался, чтоб площади поболе получить, сразу двойню ей заделал! — беззлобно засмеялась мать и, вздохнув, с укоризной покачала головой. — Кажись, все сообразили разумники, так нет, теперича жалятся: сил, Нюшенька, моих больше нет! В гроб меня эти близнецы уложат!.. Нелька ихняя на работу подалась, а Марь Ляксевну с близнецами сидеть наладила. С двумя-то мальчишками, с годовалыми! Тут и здоровый с ног собьется за ними бегать, а эта шаг шагнет и запыхтит, как паровоз. Нелька, говорит, такая им стерва попалась: с работы явится и на софу — хоккей глядеть, а Вовка пеленки и ползунки до ночи полощет.
