Наталья Нестерова - Вызов врача
Отчаянное рыдание сына подействовало на Иру как отрезвляющий холодный душ, как резкое торможение на большой скорости, как падение, прервавшее полет. Ирине всегда казалось, если человек быстро впадает из крайности в крайность, из смеха в слезы, из печали в веселье, то он притворствует. Потому что инерция глубинных истинных чувств очень велика. Оказывается, не столь уж и велика. «Истеричная дура!» – довольно скоро обругала себя мысленно Ирина.
– Все хорошо, мой маленький! – утешала она сына. – Я с тобой! Папа с тобой! И дедушка! – Посмотрела виновато на мужа: – Древнегреческая трагедия?
– Шекспир отдыхает, – улыбнулся Павел.
– Папа, выпей лекарство! И мне… накапай.
– Я бы тоже не отказался, – разжал руки Павел, посмотрел внимательно на жену, не ожидается ли нового приступа. Миновало. – Только вместо валерьянки предпочел бы виски.
– И мне виски! – потребовал Николенька.
– Договорились, – ответил Павел. Ирина посмотрела на него укоризненно: нельзя так шутить с ребенком.
Павел и Николай Сергеевич вышли на кухню. Николенька крепко обнимал маму за шею.
– Почему ты плакала?
– Ударилась больно головой. Упала с кровати. Видишь шишку на лбу?
– Вижу. Мура! Вот я трахаться умею и никогда не плачу!
– Давай договоримся, слова «мура» и «трахаться» ты говорить не будешь.
– Почему?
– Они мне не нравятся.
Пришел Павел с тремя стопками на подносе. В одной виски для него, во второй мутная жидкость – успокаивающие капли для Ирины, в третьей разбавленный чай для Николеньки.
– Выпьем!
Ирину поразило, что сын бодро, если не сказать привычно, двинул свою стопку, чтобы чокнуться. Надо больше заниматься ребенком!
– Можно я посплю с вами? – попросил Николенька.
– Э-э-э… – подбирая слова отказа, протянул Павел.
– Конечно, мой хороший! – ответила Ирина. – Устраивайся поудобнее.
Несколько минут, когда Николенька, лежащий между ними, засыпал и вдруг всхлипывал, трогательно и осуждающе, родители молчали. Казалось, сын источает детскую, теплую, с запахом молока энергию, которой лечит их от горестей и заблуждений. Любовь ребенка к родителям эгоистична. Но родительская к нему – во сто крат эгоистичнее.
Павел отнес сына в комнату к дедушке, положил на кроватку. Николай Сергеевич мирно сопел. Нервной системе стариков можно только удивляться. Казалось бы, после произошедшего с дочерью должна возникнуть опасность инфаркта. А он капельки принял и забылся сладким сном.
– Павлик, – начала Ирина, когда он вернулся в постель, – я хочу…
Он накрыл ее рот пальцами:
– Хочу, и точка! Это слово ласкает мой слух. Я тоже хочу. Кто там рассуждал о втором ребенке?
День третий
1
Павел пришел забрать сына из детского сада. Сегодня отличный день. Вообще он заметил – после страстной ночи не бывает дурных дней. Недавние корчи ревности казались глупостью. Но это не единственная его ошибка в жизни, не первый раз он наломал дров во гневе. Счастливо ошибся – и ладно, и спасибо!
Объяснился с Данилой. Физиономия у друга, конечно, сильно пострадала. На важные переговоры пришлось срочно отравлять другого юриста. На вопрос начальника, что с ним стряслось, Данила ответил: «Защищал честь девушки». Потом в курилке доходчиво, в выражениях не особо цензурных, объяснил Павлу про девушку и какого тот дурака сыграл.
– Ну, виноват! – признал Павел. – У тебя нет малолетки сестры, и не понять страхи за нее. Давай поквитаемся? – подставил лицо. – Бей! Не хочешь?
– Оставлю выстрел за собой.
– Договорились. Можешь также занять денег и не отдавать.
– Когда они у тебя будут.
– И у тебя!
Они с энтузиазмом ударили друг друга по рукам.
И Данила и Павел зарабатывали до обидного мало, учитывая их квалификацию. Юридическую компанию, в которой третьим партнером был их начальник и друг, подкосил дефолт. Клиенты не расплатились за выигранные процессы и арбитражные суды. Клиенты сами положили зубы на полку. И вот теперь, спустя два года, забрезжил свет в конце туннеля. Если и дальше так пойдет, если в стране не будет катавасии, они добьются задуманного и заслуженного. Дети Данилы получат большие алименты, Павел перевезет семью в большую квартиру, оба купят машины, построят дачи… Как говорится, лишь бы не было войны!
Воспитательница в детском саду, с кислой физиономией, поджатыми губами, собралась пожаловаться Павлу на сына, но не успела.
– Татьяна Самойловна! – расплылся он в улыбке, постарался изобразить самую восхищенную. – Потрясающе выглядите! Обворожительно! Вам очень идет стрижка!
– У Татьяны Самойловны, – встрял Николенька, – сегодня критические дни. Я сам слышал, как она говорила нянечке. А когда у меня будут критические дни?
Воспитательница пунцово вспыхнула, Павел закашлялся, стараясь погасить смех.
– Видите, какой он мальчик? – осуждающе покачала головой Татьяна Самойловна.
Она рассчитывала услышать от Павла покаянные слова: мол, дома поработаем над ребенком, повоспитываем. Павел извиняться за сына не собирался. Напротив, он считал (дедушка неоднократно жаловался), что воспитательницам следует укоротить языки. С другой стороны, нападки на воспитателя неизбежно скажутся на ребенке. Павел отправил сына надевать куртку, взял под локоток воспитательницу, наклонился к ее уху:
– Давно хотел вас поблагодарить за неустанное обучение моего сына тайнам женской физиологии. Это новое веяние в педагогике? Упор на раннее развитие, пробуждение интереса? Объясните мне, неразумному, какого рода интерес должен испытывать мой сын, слушая разговоры о родах, абортах или, как сегодня, прошу прощения, о критических днях?
– Никто с ним об этом не говорил!
– Достаточно того, что говорили в его и остальных детей присутствии.
По лицу воспитательницы Павел понял, что стоять завтра Николеньке целый день в углу, быстро сменил тон на лилейный, широко улыбнулся:
– Дорогая Татьяна Самойловна! Ежедневно на восемь часов мы отдаем в ваши руки самое дорогое, своего ребенка. Поэтому относимся к вам со всем возможным почтением! Примите мои самые искренние в этом уверения!
«Не поцеловать ли ей ручку? – подумал Павел. – Обойдется. Во мне умер великий дипломат».
В Москву пришла долгожданная зима. Сыпал снег, пушистый, красивый, как в мультфильме. Они покатались на горке. Для ускорения процесса скатившегося Николеньку Павел подхватывал на руки и сажал на вершину горки. На десятый или двадцатый раз, когда слегка устал, а сын заявил, что он уже «накатанный», Павел посадил его на горку, их лица оказались на одном уровне.
– У меня к тебе мужской разговор, – сказал отец.
