Наталья Нестерова - Вызов врача
– Да.
Ирина встала на колени, подползла к мужу, обняла его, поцеловала в макушку:
– Дорогой мой! Если бы ты знал, как я испугалась! Какой оркестр у меня в голове исполнял…
Павел расцепил ее руки, резко вскочил. Ирина не удержала равновесия и повалилась вперед, громко стукнулась головой об пол, свалилась на бок. Чуть не свернула шею.
– Что ты себе позволяешь? – воскликнула она, барахтаясь на полу.
Павел и не подумал помочь ей встать, отошел в сторону, тряс сжатыми кулаками в воздухе.
– Ненавижу притворство! – прошипел он. – Только попробуй утверждать, что чиста как ангел!
Ирина вскарабкалась на диван.
– Кто-то из нас сошел с ума, – пробормотала она, потирая ушибленный лоб. – В чем ты меня обвиняешь?
– Вот этими глазами, – Павел чуть ли не ткнул указательными пальцами себе в глаза, – я все видел!
– Что видел?
– Как к тебе приходил любовник, как вы под ручку вышли из поликлиники!
– Все?
– А вчера ты с ним поддавала! Пила! От тебя несло, как из кабака! Скажешь, это был не любовник?
– Любовник, – легко согласилась Ирина.
В отместку за падение, за глупые и оскорбительные домыслы, за унизительные подозрения, за треск в собственной голове она хотела проделать с мужем тот же финт, что и он несколько минут назад с «девушкой» и «близкими отношениями». Но когда увидела, как побелело лицо у мужа, затрепетали ноздри, собрались морщинки вокруг безумных глаз, испугалась и быстро заговорила:
– Любовник моей матери! И коньяк я пила с ней! В лечебных целях! А сегодня Толик, материного приятеля зовут Анатолий Витальевич, пришел в поликлинику, озабоченный ее здоровьем…
– Думаешь, нашла хорошую отмазку? Откуда ни возьмись, как с пальмы спрыгнула, нарисовалась твоя давно умершая мамочка! Но о том, что она жива и по стечению обстоятельств проживает на твоем участке, ты, сама призналась, знала давно!
– Это не отмазка! Это правда!
– С твоей стороны было бы честно и порядочно не юлить, а признаться!
– В чем, скажи на милость, я должна признаваться? В том, что мой муж параноидальный ревнивец?
– Мои качества мы обсудим в следующий раз!
– Как ты не поймешь, ведь обижаешь меня и унижаешь своими подозрениями!
– Не надо! – погрозил Павел пальцем. – Не надо проделывать со мной женских штучек! И слезы не помогут! Лимит рыдающих девушек на сегодня исчерпан!
Ирина не заметила, как по щекам потекли слезы. Павел был точно каменный, не достучаться. В его сознании, вдруг ставшем железобетонным, имелся только один вход – для плохих новостей, подтверждающих его догадки. А для хороших вестей входа не было, они перестали восприниматься. Ирина не могла применить свою излюбленную тактику: сдаюсь на милость победителя! Это бы означало подтверждение вымыслов Павла.
Николая Сергеевича разбудил грохот в соседней комнате. А через секунду послышался крик Ирины: «Что ты себе позволяешь?»
Николай Сергеевич испуганно замер, затаил дыхание. За стенкой ссорились дети. Они не кричали во весь голос, знали об отличной слышимости. Доносилось только тревожное «бу-бу-бу», но иногда, наверное, забывались, и Николай Сергеевич улавливал отдельные слова.
Он надеялся, что буря утихнет сама собой, но не тут-то было. И Николай Сергеевич решил вмешаться.
Он предстал на пороге комнаты, сложил молитвенно руки на груди и произнес:
– Милые мои! Не надо ссориться! Пусть будет еще один ребенок! Я его воспитаю!
– Ребенок? – опешил Павел. – Ты беременна? – повернулся он к жене. – Хорошенькое дело! Я узнаю последним! И от тестя!
Сцену можно было бы назвать комической. Ночь, отец и муж в трусах и майках, Ирина в ночной рубашке, разыгрывают пьесу абсурда. Но Ирине было не до смеха. Подкатывала истерика, как в детстве. Но тогда начиналось с дрожащих рук, от пальцев катилась волна, стискивала горло, и, чтобы спастись, надо было кричать. Теперь отчаяние взорвалось где-то за грудиной и стало быстро расходиться, как круги по воде. Задрожали коленки, скрутило живот, перевернулось сердце… вот и горло разбухло и одновременно жгутом стиснулось… Навалился мрак со вспышками молний. Страшно! Очень страшно! Надо спасаться!
Ирина кричала в голос. Рыдала, колотила по подушке и выкрикивала:
– Она! Все она! Из-за нее! Ненавижу! Из-за матери! Всю мою жизнь отравила! Испортила! Подлая! Ненавижу! Думала, кончилось! А она снова, снова вмешалась!
Павел знал за собой вспышки гнева, допускал их, проигрывал в борьбе с гневом, смирился. Но его жена?! Спокойная, ироничная, уравновешенная Ирина может вот так бесноваться? Павел оторопел.
– Пар выпускает, – пробормотал Николай Сергеевич.
Павел и Николай Сергеевич растерянно стояли перед диваном со скомканной постелью, на которой извивалась Ирина. Ночная рубашка задралась, волосы прилипли ко лбу, кулаки сжаты, глаза безумны, слезы в три ручья.
– Из-за нее! – голосила Ирина. – Папа! Из-за нее Павлик думает, что я ему изменила!
– Как ты мог? – упрекнул Николай Сергеевич зятя.
Павел очнулся, подскочил к жене, обнял. Приходилось применять силу, чтобы удерживать Ирину.
– Это не все! – кричала она. – Не все! Я скажу!
– Милая, дорогая, любимая! – Павел не мог поймать лицо жены, чтобы поцеловать. – Все говори!
В детстве, когда подобное случалось, она не могла сказать. Не могла, как ни трясла истерика, бросить в лицо бабушке и отцу: «Я ХОЧУ, ЧТОБЫ У МЕНЯ БЫЛА МАМА! ЛЮБАЯ! МОЯ! ЕДИНСТВЕННАЯ! Дайте мне месяц, неделю, день, но только прожить вместе с мамой!»
Ирина чуть затихла, шумно и часто дышала:
– Скажу! Я скажу!
Она подхватывала воздух со свистящим звуком сквозь зубы.
– Говори, доченька, – плакал и не замечал, что плачет, Николай Сергеевич.
– Что с тобой? Что с тобой? – твердил Павел. – Говори!
– Я ЛЮБЛЮ ЕЕ! – в нечеловеческом напряжении и порыве выкрикнула Ирина. – Всегда любила! Хочу быть с ней! Меня тянет! Чудовищно тянет! К МАМЕ! У МЕНЯ ЕСТЬ МАМА!
Казалось, после этих слов должно было случиться нечто катастрофическое: землетрясение, атомный взрыв… Но ничего не происходило. Павел и отец не пали замертво, сраженные страшным откровением. Они выглядели как люди, которые не знают, чем помочь дорогому страдающему человеку.
И тут раздался громкий вопль Николеньки.
Малыш стоял в проеме двери. Одетый в розовую, с оборочками, не мальчишечью, подаренную Вероникой пижаму, тер кулачками глазки, кривил рот и безутешно плакал. Его разбудил шум. Вылез из кроватки – дедушки нет, пошел на голоса… когда увидел рыдающую маму, почувствовал, что привычный мир рухнул, исчез, пропал. Если мама плачет, значит, мир неправильный…
Николай Сергеевич подхватил внука и поднес к дочери. Павел забрал Николеньку, втиснул его между собой и Ириной, обнял обоих.
