Розамунда Пилчер - В канун Рождества
Гостиная, как и все остальные комнаты, была меблирована скудно, здесь было только самое необходимое. Толстый турецкий ковер. Диван и два кресла. Стол возле стены, застекленный книжный шкаф со стопкой старых книг. Ни картин, ни украшений. Ничего, что бы поведало об интересах и о жизни прежних жильцов. Отсутствие лишних вещей и полный порядок действовали на Элфриду успокаивающе. Без картин, безделушек, серебряных вещичек и декоративных фарфоровых сервизов, которые отвлекали бы внимание, можно было по достоинству оценить стройные пропорции комнат, лепной карниз и гипсовую розетку в середине потолка, из которой спускалась красивая викторианская люстра.
Распаковав саквояж, Элфрида стала обживаться. Теперь напротив камина над массивным дубовым столом, который Оскар сделал своим письменным столом, висел Дэвид Уилки. Стаффордширские собачки и часы заняли свободную каминную доску. Она купила в лавке «Фрукты и овощи» Артура Снида букет хризантем, отыскала желтый кувшин и сотворила не претендующую на особый изыск композицию. Ее наполовину вышитый гобелен украсил кресло. Камин она разожгла еще утром и сейчас подбросила туда угля и поленьев, а потом пошла к окну, села и стала высматривать, не идет ли Оскар. Но не успела она устроиться поудобнее с кружкой чая в руках, как зазвонил телефон. Элфрида вздрогнула — с тех пор как они поселились в доме, он практически не звонил. Хорошо бы это был не майор Билликлиф. Она поставила кружку с чаем на пол и пошла на лестничную площадку первого этажа, где на маленьком комодике возле двери малой гостиной стоял телефонный аппарат.
— Алло!
— Элфрида?
— Я слушаю.
— Это Кэрри. Кэрри Саттон.
— Кэрри! Где ты?
— В Лондоне. Как поживаешь?
— Неплохо.
— Джеффри сказал мне, что ты в Шотландии. Дал твой телефон. Элфрида, я хочу тебя кое о чем попросить. Это было бы большим одолжением с твоей стороны. Огромным.
— Давай.
— Это о Рождестве.
Говорили они очень долго, обо всем на свете. Наконец закончили. Элфрида положила трубку, и в этот самый момент услышала, как хлопнула парадная дверь — значит, Оскар и Горацио уже дома. Она склонилась над перилами и крикнула:
— Все благополучно?
— Да. Мы тут.
Элфрида спустилась. Оскар снял куртку и шляпу и повесил на деревянную вешалку. Горацио поспешно направился в кухню к миске с водой и своей теплой корзине.
— Вас так долго не было!
— Мы столько прошагали! В самый конец поля для гольфа и обратно. Я и забыл, что это так далеко. — Он пригладил рукой волосы. Вид у него был усталый.
— Чашку чая? — спросила Элфрида.
— Пожалуй, я предпочел бы что-нибудь покрепче.
— Виски? Поднимайся наверх, камин горит. А я принесу тебе виски.
Элфрида налила виски, подогрела чайник и налила себе новую кружку чая — первая уже наверняка остыла. Горацио мирно похрапывал. Она пошла наверх с кружкой в одной руке и стаканом в другой. Оскар стоял, положив руку на каминную полку, и смотрел на огонь. Он повернул голову, когда она вошла, и благодарно улыбнулся.
— Спасибо.
Он взял стакан, осторожно опустился в одно из кресел и вытянул вперед ноги. Элфрида пошла задернуть шторы, отгоняя прочь уличную темноту.
— Я их не задергивала, потому что сидела у окошка и ждала тебя. Как сестрица Анна.[13]
— Думала, что я уже лежу мертвый?
— Воображение какие только страхи не нагонит.
— Меня задержали. Возле гольф-клуба я встретил мужчину. Мы разговорились. Он предложил мне выпить чашку чая, и я зашел с ним в клуб. Там его окликнул старик в инвалидном кресле. Пока они беседовали, я спросил официантку, кто мой новый знакомый. Его зовут Питер Кеннеди, он священник.
Элфрида ждала, что он скажет дальше. Потом спросила:
— И что же?
— Очевидно, он все знает. О катастрофе, о Глории, о Франческе. Наверное, Гектор предупредил его. Сначала я подумал, что это просто приветливый человек, но, боюсь, он выказал излишнюю доброту. Сочувствие ко мне. А я не нуждаюсь в помощи. Не хочу ни говорить, ни слушать. Хочу только, чтобы меня оставили в покое. Поэтому я не стал ждать его. И ушел. Домой.
— Ах, Оскар!
— Знаю. Это грубо, невежливо.
— Я уверена, он все понял.
— Надеюсь. Мне понравилось его лицо.
— Пусть пройдет какое-то время.
Оскар горестно вздохнул.
— Ненавижу себя, — сказал он.
— Ах, дорогой, не надо так!
— Ты упрекаешь меня?
— Нет. Я все понимаю. — Элфрида отпила несколько глотков очень горячего чая. Он действовал успокаивающе. Она сидела в небольшом викторианском кресле, обитом шерстяной шотландкой, и смотрела на Оскара. Огонь в камине грел ей ноги. Она сказала: — Может, момент не самый удачный, но я должна кое о чем тебя спросить. Вернее, кое-что сказать.
— Надеюсь, ты не хочешь покинуть меня?
— Нет, не это. Мне звонила дочь Джеффри, Кэрри Саттон. Она возвратилась из Австрии и хочет приехать к нам на Рождество.
— Но мы же не хотели его праздновать…
— Оскар, я сказала ей: баранья отбивная на ланч и никаких гирлянд и блесток. Что мы с тобой так решили. Кэрри все понимает. И для нее это не помеха. Она говорит, что Рождество ее не очень волнует.
— Тогда пусть приезжает.
Элфрида колебалась:
— Есть одно осложнение.
— Мужчина?
— Нет. Внучка Джеффри. Племянница Кэрри. Если приедет Кэрри, тогда и Люси должна приехать с ней.
Молчание было очень долгим. Оскар отвел глаза от Элфриды и уставился в огонь. Какую-то минуту он выглядел таким же старым, как его дядя в тот тяжкий день, когда она перепутала их. Элфрида сказала:
— Я объяснила Кэрри, что должна спросить у тебя разрешения.
— Сколько лет девочке?
— Четырнадцать.
— Почему она обязательно должна приехать?
— Не знаю, как объяснить… — Элфрида пожала плечами. — Какая-то история с ее матерью — та уезжает на Рождество к своему другу во Флориду, а дочь отказывается с ней ехать. А Доди, ее бабушка, не хочет, чтобы внучка была у нее. Обычная история в этом семействе. Эгоисты. — Оскар ничего на это не сказал. Элфрида закусила губу. — Я могу позвонить Кэрри и сказать «нет». Могу объяснить, что прошло слишком мало времени. Маленькая девочка в доме — это для тебя более чем мучительно. Это может быть просто невыносимо. Я это понимаю и не стану тебя осуждать, если ты будешь против.
Оскар поднял на нее глаза — в них была нежность.
— Мне нравится твоя прямота, Элфрида.
— Только так и можно разговаривать друг с другом.
— Если они приедут…
— Я скажу: никакого Рождества.
— Но девочка?
