Ильдар Абузяров - Агробление по-олбански
– Хреновый из тебя волшебник! – заметил Жан.
– Учиться и учиться! – резюмировал Рауль.
Глава 28
Албанская смоковница
Хотя гостиница и была плохонькой – без кондиционера, завтраки в ней оказались отменными. Постоялый двор давно превратился в постылый комплекс маленьких кафе, ресторанчиков и отельчиков национальной кухни и спанья. Набрав баварских сосисок, съев пару кусочков сыра камамбер и пару кусочков сыра в перце, Петр вернулся в номер. Порошкански уже не спал и сидел в позе лотоса на своей койке. Они заказали два номера: трехместный для жиряги Эфлисона, двухместный для них с Давидом, потому что Давид не умел храпеть как сапожник.
– Чего забрался на белую простыню с ногами? – возмутился Петр, хотя Порошкански сидел на грязно-сером одеяле. – Запах неприятный.
Сырный привкус оставался во рту, а аромат в носу.
– Извини, – сказал Давид, – это одеяла не просохли.
– Ты меня извини, – Петр опустил глаза, – сорвался.
– Не сорвался, а того… зажрался.
Петр подошел к окну и распахнул створки настежь. В комнату ворвался аромат благоухающего сада. Над горами разгорался закат. Птицы, словно сбиваемые с веток яблоки, камнем падали в лощину. Прожужжал жук, прожужжала машина. Петр высунулся из окна посмотреть, что это за машина, но сквозь плотную листву ничего невозможно было разобрать. Только время от времени сверкал кухонный нож заката, которым женщина-ночь срезала с персикового неба розовую кожуру. На маску. На ночь. Что ж, красота требует жертв.
«Боже, как хорошо», – подумал Петр.
Запели птицы. Неожиданно заголосила кукушка.
– Кукушка, кукушка, сколько мне осталось жить? – спросил Петр.
– Раз, два, три.
Петр знал, что пока поет кукушка, фрукты наливаются соком ожидания. Да, пока поет кукушка, фрукты зреют, так говорили в его селе.
– Сорок семь.
Петр на секунду замер. Потом резко повернулся к Порошкански.
– Давид, это ты куковал? Я же тебя просил!
– Извини, больше не буду.
– Подлец! – Все еще рассерженный, Петр снова повернулся к окну.
– Я вчера общался с контрабандистами, – сказал Давид.
– Ну и что?
– Узнал, как перебраться в Италию.
– Значит, все-таки решил плыть? – Петр все еще хмурился.
– Да, потому что я знаю, что вы никогда не найдете свою женщину. Скорее я ее найду. Вот…
– На чем ты собрался плыть, Давид? – неожиданно перебил Порошкански Петр.
– На одном суденышке, на баркасе, и, представляешь, совсем недорого. Всего пятьсот марок. А в Италии, говорят, беженцам дают пятьсот долларов. Сразу по приезде.
– Ну-ну.
– Выгодная сделка, ты так не считаешь? Мне даже телефон капитана дали.
Петр пожал плечами. Затем резко отвернулся от начавшей его пугать красоты за окном, подошел, подсел к Давиду на кровать.
– Знаешь, Давид, а мне жаль, что ты нас бросаешь. Жаль с тобой расставаться. Пусть даже на время.
– Мне тоже жаль, Петр. Но поверь, я не могу больше ждать. Времени мало осталось. Всего ничего. Ку-ку.
– Давид, чего ты так раскудахтался, будто рад, что наконец избавляешься от нас?
– Да нет, это я гадал себе на жизнь. Сколько мне еще осталось.
– Ну и чего ты там нагадал? Сорок семь лет. Тебе сейчас сорок семь плюс еще сорок семь, итого девяносто четыре. Куда ты так торопишься?
– Ты неправильно считаешь, Петр. Надо считать со дня рождения. День рождения у людей один.
– Понятно, что не два. Два только у тех, кто по девяносто с лишним лет живет.
– Петр, я тебе не говорил, но я уже давно состою в одном суфийском братстве.
– В бекташи, что ли?
– Нет, не в бекташи, в другом. В братстве кукушек и смоковниц.
– Фью-ють, – свистнул Петр.
– Ты, кстати, напрасно свистишь, Петр. Свистят соловьи. А это ложное представление о правде, потому что соловей и роза всего лишь метафоры. На самом деле скрытым знанием обладают кукушка и смоковница. Недаром в народе говорят: не свисти – денег не будет.
– Да что ты говоришь!
– Это большая ошибка. А причиной стали самонадеянные поэты. Например, в турецком языке соловей – «бюль» легко рифмуется с розой – «гюль». Просто поэтам так было легче.
– А чем кукушка лучше соловья?
– Люди давно заметили, что кукушка знает то, что может знать лишь Всевышний. Например, сколько человеку отпущено. Но на самом деле это может знать и человек. Надо просто попытаться слиться с Богом. А поскольку настоящее воссоединение с Богом для человека возможно только после смерти, то и в жизни к нему можно приблизиться лишь через знание о смерти.
– Кто тебе это сказал? – спросил Петр.
– Наш муршид – учитель. И еще он сказал, что первое знание, которое мы можем получить о смерти, – это ее год.
– Как кукушки?
– Да, как кукушки. Поэтому наш зикр – это подражание кукушке. Но сердце – оно произносит имена Бога. Надо долго-долго тренироваться, медитировать. Но я тебя уверяю, Петр, однажды наступает такой момент, когда ты неожиданно для себя впадаешь в транс и начинаешь, не контролируя себя, отсчитывать одно и то же количество изо дня в день, изо дня в день. Вот я и отсчитываю себе уже полгода ровно сорок семь кукуканий.
– Глупости все это, Давид. Не верь ты своему учителю. Говорю я тебе, глупости все это, – Петр не на шутку испугался за друга, – если ты, конечно, себе внушать их не будешь.
– Обещай мне, что если со мной что-нибудь случится, ты о них позаботишься – о моих женах. Ты не думай, Петр, будто я совсем не ревнивый. Это только свиньи не ревнуют. А я поступаю как кукушка. Чувствую, что умру, и подбрасываю свои чада другим в гнезда.
– Да ты еще тыщу лет проживешь. А это все враки! – Петр ударил Давида по плечу. – Ладно?!
– Нет, что написано на небесах, человеку не изменить, – отстранил руку Петра Порошкански.
– Да я тебе говорю. Ну, давай разберемся с тобой, ну, давай, например, почему смоковница?
– Смоковница – это же винная ягода.
– Мне что винная ягода, что смоковница – одного поля ягоды. Ты мне по-нашему, по-албански скажи.
– Ну, хорошо, инжир.
– Так это простой инжир? Из-за него весь сыр-бор?
– Не притворяйся, Петр, ты же знаешь, что из инжира делают вино.
– Ну и что? Вино вон и из груш делают, и из яблок. А инжир – это и есть маленькие недозрелые груши. По крайней мере, по форме.
– Ты же знаешь, что метафизическое опьянение – одно из необходимых состояний. Помнишь, на чердаке Эфлисон нам плел об опьянении и похмелье. Она, кукушка, знает о своей смерти, и она пьяна от счастья. Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. А человек после опьянения дружбой и любовью испытывает одиночество похмелья, потому что человек за любовью и дружбой пытается спрятаться от смерти, а это явления одного порядка.
– Ни хрена я не понимаю твоих премудростей, Давид.
– Знаешь, наш учитель сказал, что пророк Иса был одним из тех людей, кто знал точный день, час и минуту своей смерти. Это великое счастье и одновременно ответственность. И еще на земле есть такие люди, у которых на теле есть отметины.
– Какие отметины?
– Особые знаки на теле, говорящие о месте и часе смерти. Например, родимые пятна или родинки. Такие люди особенные.
– Да плевать мне на людей с отметинами.
– А мне не плевать.
– Ну, подожди, давай зайдем с другой стороны. Ты только попытайся настроить себя на критический лад. Не верь слепо своему учителю. Давай подумаем вместе, ну, что такое смерть? Что человек может знать о ней?
– В том-то и дело, что мы ничего не знаем, но кое-что чувствуем. Хочешь, я тебе задам один провокационный вопрос? Что было первым: яйцо или кукушка?
– Какой смысл в твоем вопросе, Давид? Ты же знаешь, что в нем нет никакого смысла.
– А вот и не ответил. А я тебе скажу, что было первым: кукушка, потому что кукушка подкинула яйцо этого мира.
– Ты же сам только что сказал, что подбросишь мне своих жен, как кукушка яйца. – Петр попытался использовать в споре схоластические приемы. – А твои жены – они живые и видят. Следовательно, яйца тоже живые. Противоречишь, брат.
– Ничего не противоречу. Когда мои жены перейдут к тебе, это уже будут совсем другие люди. Они вылупятся заново, начнут с тобой новую жизнь, а меня забудут, я для них умру, буду мертвецом. Той частью их жизни, которая была внутри скорлупы. Понимаешь, круг замыкается.
– Какой круг?! – Петр ударил себя по лбу. – Ты мне окончательно в голове все извилины бантиком завязал.
– Все у них будет после моей смерти по-новому. Меня завернут в белый саван, они нарядятся в белые платья и платки. В цвет яйца. Встретят тебя. Ты их спросишь обо мне, а им даже сказать будет нечего. Или расскажут такое, чего со мной никогда и не было. Вы войдете в новые комнаты с белыми подушками и перинами. Ты прикоснешься к их белым холодным телам. А глаза у них будут мутные, словно покрытые белой пеленой. Ты дотронешься до их груди, и тут наступит самое главное. Пролупление!
– Что наступит? – не понял Петр.
