Наоми Френкель - Дикий цветок
«Оставь это».
Он не отпустил стержень, но отвел глаза от Лиоры и опустил голову над Адас. Она улыбалась и гладила руку, держащую стержень:
«Надо поменять перевязку».
«Кровь!»
«Сейчас она исчезнет».
Только после этого он положил стержень к ногам Адас. Она схватила его, явно превысив свои силы, и швырнула в глубину строения, и он попал в плиту, которую смастерил Рахамим. Плита упала и перевернулась. Он побежал поднять плиту. Стоял перед зеркалом, смотрел на себя, и полностью отрезвел. Усталыми руками собрал развалившуюся плиту и бабкину плату для нагревания кофе, и вернулся, согнувшись, к Адас. Лицо его побледнело. Глазами, умоляющими о прощении он смотрел на Лиору. Адас не знала, откуда черпала хладнокровие, когда сказала им хмурым и решительным голосом «Уходите!»
Завершились ночи Рахамима. Амалия умерла. В дела Рахамима вмешался его тесть Шлойме Гринблат, у которого особое положение в кибуце. Нашли Рахамиму новое место для его творческой деятельности. Местом этим стало помещение, где хранились улья, которое давно освободилось и от ульев и от пчел. Этот маленький барак окружают новые здания фабрики, на которой занимаются сборкой телевизоров. Фабрика расширяется. Есть на фабрике и металлические отходы для Рахамима, но это не ржавый хлам, а тонкие блестящие обрезки. Теперь скульптуры Рахамима обрели новую форму. Они тонкие и сверкающие. Рахамим сюда перенес все вещи из уголка, включая зеркало и плату бабки, на которой продолжает варить кофе днем и ночью. Благодаря прекрасному кофе он снова себя не чувствует иждивенцем, и новые друзья – работники фабрики – приходят к нему пить кофе. Работа на фабрике идет круглосуточно, по сменам, и потому в любое время суток приходят к нему пить кофе. Он в центре внимания, и все хлопают его по плечу, хваля кофе. И так как у него сейчас все дела с работниками промышленного производства, он видит себя одним из них. Каждого туриста, посещающего кибуц, ведут в мастерскую Рахамима, и он рекламирует и продает свои скульптуры, и многие их покупают. И дело его преуспевает. Рахамим обрел более уверенный вид, и родился у него сын рыжий Боаз, крепкий и веселый, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить. Рахамим обещал Лиоре отойти от Адас, и он верен обещанию. Встречает Адас во дворе кибуца и даже с ней не здоровается. Рахамим исчез из жизни Адас.
Опустело строение, и нет в нем уже блестящего зеркала. Только груды хлама и воркующие голуби остались в нем. Голубка сидит на ржавой машине, вытягивает шею, и глазки ее обращены на Адас, как будто она знакома с ней. Голубка воркует, распускает крылья, летит в тайный уголок Рахамима, и тянет за собой крик, который все еще звучит в ушах Адас – «проститутка!» Слезы начинают течь из ее глаз. Та ужасная ночь все еще жива в ней. Новое письмо от Мойшеле снова послано дяде Соломону. Рука снова нащупывает письмо в кармане платья, и она старается сдержать слезы, но задушенный голос непроизвольно вырывается из ее горла. В эту ночь она ведет себя против себя и собственного желания. Раньше была с мертвым Ники, а теперь – с изменником Рахамимом. Что еще ее ожидает в эту ночь любви с Ювалем? Адас прячет лицо в ладони, стыдясь Юваля, сидящего рядом. Вся его медвежья неуклюжесть исчезла, и он целует ее слезы с большой нежностью, и она прижимает лицо к его лицу, не переставая плакать. Он чувствует на губах ее соленые слезы, пугается ее плача, отодвигается, и решительно приказывает:
«Хватит плакать».
«Не могу остановиться».
«Над чем ты пускаешь слезу?»
«Над живыми и мертвыми, над всем».
«У тебя воспоминания, связанные с этим местом?»
«Именно так».
«Так, может, я тебя раздражаю?»,
«Наоборот».
«Правда?»
«Правда».
«Подписываешься?»
«Подписываюсь».
Берет Юваль в руку большой болт и расписывается на железной рухляди. Постукивает Юваль по железу, и оно звучит выбиваемым Ювалем ритмом. Он меняет ритм, и железо начинает звучать более высокими тонами. Смеется Юваль над музыкой, которую извлекает болтом из железа, и Адас улыбается в душе: он не одна единственная струна, как Ники, он – целый оркестр. Адас смеется, и Юваль зашвыривает болт, сжимает ее руку и говорит:
«Так-то лучше, когда ты смеешься».
Он тянет ее за собой вглубь, и они движутся между грудами железного хлама. Юваль торопится, Адас с трудом поспевает за ним:
«Сумасшествие».
«И это еще ничего».
«Что еще?»
«Сюрприз».
Юваль поднимает ее на руки и сажает на свои широкие плечи, и Адас восседает на нем верхом, и покой приходит в ее душу. Она прижата к нему, и каждое движение его мышц передается дрожью по ее телу. Такого приятного ощущения она не знала до того, как взлетела на плечи Юваля. Она закрывает глаза, и секунду под веками ее пляшут темные круги. Затем круги исчезают, и она остается один на один с горячим телом Юваля.
Глава десятая
Ночь, предназначенная для расставания, проходит быстро. Воспоминания выстроились в шеренгу и отступили на листы бумаги. Переживания и события округлились в буквы. Долгие часы ночь буйствует, не находя покоя, но вот уже слабеет после неслышного вздоха Рами. Тело его расслабилось между цветными подушками Амалии, душа же утомилась от долгого чтения. На столе шуршат страницы, аккуратно по порядку сложенные им в стопку. Пальцы его распростерты на письмах, и медленно, с большим колебанием, он поднимает их краешками пальцев. Другая рука лежит на стопке листов сжатая в кулак. Рами подводит итоги своей жизни до сих пор, изложив их на бумаге. С задумчивым лицом он листает письма, кладет на них тарелку, чтобы не разлетелись. Отнимает руку, которая была напряжена, ибо опирался ею о диван, и чувствует, насколько отяжелели все части тела от долгого лежания и чтения. Приближается рассвет. Голосистый будильник Амалии нарушает тишину в пустой квартире. Соломон куда-то исчез, и Рами подходит к окну. Нет Соломона среди клумб Амалии, не видно вообще никого, не слышно ни единого голоса. На лужайке лежит сонный пес. Рами свистит ему, пес встает, крутится вокруг себя и опять ложится. Пес явно лунатик, хотя на небе луны нет. Пространство сереет, приближается день. Во дворе кибуца все еще горят фонари. Все окна в домах распахнуты, и ветер врывается в них предвещая приятный весенний день. Опьяненный чистым утренним воздухом, стоит Рами в раме окна. Спит кибуц в предутренний час. Двор светлеет, и чистыми яркими черными, серыми и зелеными тонами новый день выглядывает из-за горы. Рами глубоко вбирает в грудь воздух и разбрасывает руки, как крылья. Он – дома! В конце любой дороги всегда ждет, распахнув объятия, родной дом. Смотрит Рами на гору, и дум-пальма на ее вершине как бы отделена от реальности двора, живет и растет в одиночестве, на свету и во тьме, и крона ее обволакивается облаком. Серый цвет смешивается с черным, и свет сворачивается перед тьмой, и над всем – Адас, единственная, и нет такой второй. Адас – под дум-пальмой. Адас – и день, и ночь, и свет, и тьма, и весь пейзаж, и истинный дом. Рами сжимает губы, и только память говорит в голос: пруд, земля и тело Адас. И луна освещает ее мягким светом. Вскрикнула птица. Волны беззвучно взлетают брызгами в той ночи, полной страсти, и у неба нет начала его началу и конца его концу. Лишь темная бесконечность, которую глаз не в силах охватить. Сидели на расстеленной рубахе, и сигарета дрожала в его пальцах. Груди ее обвевал ветер. Дай покурить, попросила она. Теперь они курили попеременно одну сигарету, передавая ее друг другу, но связь между ними не возникла. Последняя затяжка была его, и он пригасил окурок в ржавой жестянке, и оба следили, пока огонек не погас. Облако покрыло бледную луну, и груди ее исчезли в темноте. Последняя их ночь пришла к концу, и с тех пор он ее не видел.
Все шорохи за окном слышны в тихой квартире Соломона. В эту ночь обычные голоса касаются Рами абсолютно иначе, чем обычно. Дум-пальма снова притягивает его взгляд и возвращает в прошлое от вершины и крутого склона до окна. Адас маячит на фоне этого памятного дерева, и облик ее рисуется четко и ясно. Она освещает Рами небо и землю. Ему предстоит взять в жены девушку, и в эту ночь он расстается с Адас, и она уносит с собой большую часть его сердца. Жизнь рассекается между ними обнаженным мечом, но, на самом же деле, она в нем, корень не вырван. Он сообщил Соломону о своей близкой женитьбе, и в эти минуты он изменяет будущей своей жене. Есть ли измена без угрызений совести? Есть! Все последние часы он даже не вспоминал невесту, у которой нет доброго ангела-хранителя, который мог бы беречь ее в сердце жениха. Адас вернулась и открылась ему во всей красе. Темнота во дворе поблескивает цветистыми надеждами, которые, по сути, пусты, несмотря на то, что Адас это Адас, и вернувшаяся весна говорит лишь о ней. Слабые ростки надежды пробивают сухую скорлупу, покрывшую душу Рами в пустыне. Ночь эта, которая была предназначена для расставания, оказывается его новой ночью с Адас. Руки его порхают над подоконником, и он словно бы шепчет на ухо ночи:
