Николай Климонович - Цветы дальних мест
он принимается звать ее по имени… эшелон уходит, она бежит вдоль полотна…
он зовет ее, вглядывается в ненастье… она молодая, беременная, такая, какой была лет двадцать пять назад…
бежит, бежит вдоль полотна и молчит…
не отрывает от него глаз… бежит… молча…
не крикнет, не махнет рукой… молча бежит…
и горько, и жутко, и жаль…
так жаль ее… ее и себя… и слезы — бегут и бегут: по щекам, по скулам, по шее…
И снилось, весело: с Витьком, кажись, ехали в электричке… пойдем, Витек говорит, в тамбур покурим… пойдем, говорит, покурим, там они стоят… пошли покурить — точно…
а Витек смеется… смотри, смеется, попадешь из-за них., смотри, смеется, смотри, смотри… а одна — идет к нему сама… идет и приближается… и руки протягивает…
и нравится ему — невмоготу… родная какая-то, сладкая, руки протягивает, девчонка сладкая да незнакомая… нравится ему… хочется… приближается, и протягивает, и сама обнимает…
обнимает и в глаза смотрит… сладкая… в глаза заглядывает, целует его, за шею ладошкой держит и целует… сладко, сладко, никогда так сладко не бывало… держит сама и целует, а Витек за спиной…
держит ладошкой, ладошка сырая, а Витек за спиной хохочет… она ж, хохочет, долгожительница…
а она целует, и Витек хохочет… и свою голову закидывает, и на шее морщины, целует… долгожительница…
сама обнимает, не вырваться, шея старая, шея сырая, и Витек хохочет…
и не она это… не девчонка, незнакомая да сладкая, а Воскресенская… держит, целует, сама вся в песке, сыро, не отпускает… в песке вся…
долгожительница…
сжимает и шепчет: все в ажуре, Мишка… в песке вся… в ажуре… в ажуре… шепчет и сжимает…
сам уж повторяет во сне: долгожительница… холодея, — долгожительница…
слово какое жуткое — не выдраться… липкое слово, в песке… долгожительница… сжимает, ладонь крепкая сырая прямо на шее на его… твердит в страхе: долгожительница… липкое, сырое… все в ажуре, да? — нашептывает и хохочет, не Витек, она…
долгожительница, кричит он… отпихиваясь, отталкиваясь в поту… змеиное какое слово… долгожительница… хрипит, долгожительница, шепчет уж наяву…
И снилось:
качает она на руках внучка…
маленький внучок, года нет, спеленутый, разевает беззубый рот, кричит, разевает — и дверь у ней за спиной приоткрывается…
она думает: соседка пришла… входи, говорит… обертывается — Пашка стоит!..
щурится, подмигивает, ногами перетоптывается: позволь-те-с пройти-с?
в перчатках кожаных: позвольте-с? не узнаете-с? я вот шоколад для вас обеих приобрел-с…
отодвигается она от него — Пашка, ух ты, господи… а он в усах, при перчатках, в шевелюре, совсем молодой… улыбается в самые глаза, усы поправляет, тянет черную в перчатке руку ко внучку: брось, Марья…
как же?..
брось!..
да ты посмотри, какой махонький… года нет… видишь, плачет… твой внучок… брось, гулять будем!
И приступает, и лапищу тянет…
и уж не в своей комнатке… соседка за стеной… коврик, стиранный недавно, над постелью… свинья-копилка на серванте, почти четыре рубля мелочью… а посреди горницы посреди его… и печка… и кровать высокая, широкая, занавеской призанавешена… свекровь смотрит из угла… сложила руки на животе, смотрит глазками…
и сама она — еще молодая… еще двадцати нету… только из деревни, а на руках — внучок… как же, господи… молодая совсем, а с внучком на руках…
плачет внучок, разрывается, а она шепчет: твой внучок, а то чей же… твой…
и страшно ей, и стыдно, и ноги подгибаются…
ворот душит…
но качает внучка, к груди прижимает…
а Пашка смеется, зубы молодые во рту…
твой, чей же…
смеется…
твой…
ржет… свекровь из угла — пальцем тычет: глянь-ка ты на нее, глянь…
глядит она: никакого внучка у ней на руках… шерсти пук, веретено с острым кончиком обломанным, какое дома у нее, пряжи спутанный моток…
И снилось:
идет он по их дачной улице…
знакомая улица, вот дом правления, вот Суворовы живут…
и вместе: вовсе это не Мичуринец, все незнакомое, улица чужая, здания правления на нужном месте нет… он идет к лесу, а впереди отчего-то пустое место: поле не поле, пустырь не пустырь… и бежит рядом собачонка…
симпатяга, мордочка черноносая, сама рыженькая, над карими глазами рыжие человеческие реснички… не бежит даже, а вышагивает в такт его шагам…
никогда у них такой собаки не было, никогда он такой собаки не видел, но в то же время — какую-то нежность в нем вызывает эта собачка… снизу взглядывает смышлеными глазами… и он то и дело на нее смотрит: не потерялась ли?
да и собачка ли это? что-то в ней не собачье… все вроде бы на месте: и шерсть волнистая, на лапах носочки белые… но какая-то она по-человечьи веселая, доверчивая, детски смышленая… а главное — очень он боится ее потерять…
идут рядом…
она иногда подпрыгивает, тычется ему в ладонь мокрой мордой, он даже останавливается от нежности… глаза опускает: она смотрит на него и смеется…
собака, а смеется…
между тем вокруг не теплая летняя дачная улица, а совсем пусто… только сырая жухлая трава, неба не видно, воздух прогорклый, затхлый… рытвины какие-то, воронки… и наползает туман нехорошего, тусклого, тоскливого цвета…
в некоторых рытвинах видна мутная жижа… валяются консервные банки…
спутница его все чаще задирает морду, но уж не смеется, глаза жалобные, человеческие…
он хочет ей объяснить, что никогда ее не бросит, что она не должна ничего бояться, пока он есть у нее и может ее защитить…
он наклоняется к ней, открывает рот, чтобы шепнуть, но их разъединяют хлестко машущие ветвями кусты…
он бросается в одну сторону, в другую, зовет ее, ветви хлещут его… оказывается в каком-то с изрытыми берегами замусоренном русле… русло расширяется… видны какие-то впадины, пещеры, гроты… повсюду сидят люди… на корточках, прямо на земле…
перед всеми бутылки или кружки с пивом… на газетах — убогая пища… и каждый ухмыляется, глядя на него, качает головой, и обгладывает куски вяленой рыбы, и что-то шепчет другому, кивая на него головой…
и всем он неприятен, это сразу видно, всем смешон, всем досадно оттого, что он здесь…
и видит он вдруг: и здесь, и там сидят такие, как его, собачонки…
он смотрит направо: повсюду рыжие собачонки…
смотрит налево… волнистые, черноволосые, на него не глядят, а умильно ждут от этих мужиков подачки… бродяжки, бродяжки…
он делает шаг к одной, нагибается… к нему повертывает лицо маленькая девочка… делает знак: подожди… потом что-то важно и взросло втолковывает группке пьяниц…
чувство жалости к себе, чувство потери так остро, что он отворачивается…
и вдруг — в его руке оказывается ее детская ручонка…
такой прилив радости, такое облегчение… он быстро ведет ее за руку прочь, понимая уже, что это Машка, его дочка… ведет прочь… безмерная радость, счастье заполняют его существо… а вокруг нарастает ропот…
он ведет ее… по сторонам мужчины вскакивают на ноги… протягивают к ним руки… кричат что-то угрожающее, побросав свое угощение…
он втягивает голову в плечи… он чувствует себя готовым на любое унижение… только б не отняли у него ее, только б позволили с ней уйти…
недовольство вокруг растет… он чувствует опасность, но не чувствует страха…
он смотрит на свою девочку и целует ей влажную ладошку, й это, конечно, не Машка, а кто-то другой, девушка, влечение к которой все острее… только б уйти, только б уйти…
и виснут какие-то облака над ним… и делается душно…
и только ее рука в его руке… только ее рука…
И снилось,
жарко, надрывно:
с ним подходит она к постели…
в своей комнате, в родительской квартире, к своей постели…
отбрасывает покрывало… а он нетерпелив, он смотрит на нее жадно, и ей хорошо…
она наклоняется поправить постель и видит — все одеяло утыкано мелкими торчащими острыми иголками… кто ж это колдует? — думает она… кто ж это колдует?..
откуда эта мысль о колдовстве?.. от самой этой мысли ей делается страшно…
а он ждет, она чувствует, с каким нетерпением он ждет…
она принимается вынимать иголки, то и дело укалывается, торопится… чувствует — одна впивается ей в руку…
она вытягивает, выковыривает иголку из ладони, а на постель капает кровь… и рука в крови… и страшно от мысли, что иголка уходит внутрь, что она попадет в вену, потом в сердце…
и чувствует: холодная иголка крадется уж где-то внутри… в плече, в груди, в шее…
она трясет рукой, горло колет, а кровь бордово расплывается по простыне…
она пытается откашляться, но колет еще пуще… и вздохнуть нельзя… от этих уколов она корчится, задыхается, и чувство такое, точно горло засыпано горячим песком…
