Мил Миллингтон - Моя подруга всегда против
– Убери свои лыжи! Я сейчас вывалюсь.
– Я лишь уравновешиваю крен, который ты создаешь. Прекрати высовываться.
– Я не высовываюсь, просто отодвигаюсь от твоих лыж.
– Нет, ты… следи за палками! Если ты меня перевернешь, клянусь, я убью тебя.
– Держи свои лыжи вместе, черт возьми. Мне тесно.
– Смотри, мы уже наверху, выходи… выходи… Да уходи же с дороги!
Меня захлестнули эксгумированные воспоминания. Здесь, в горах, время будто потекло вспять и перенесло меня в ту эпоху, когда мы с Урсулой жили в Германии – в крохотной квартирке в крохотном поселке на Рейне. Нас перфорировали комары (точнее, одного меня, Урсулу они не кусали – боялись), за нормальным хлебом приходилось таскаться за сотни миль. В те дни мы орали друг на друга на фоне потрясающих пейзажей, да и легкие у нас были моложе и сильнее.
– Поехали. – Урсула оглянулась на меня, опираясь на лыжные палки.
– По-моему, надо перебраться во-он туда.
– Нет, спустимся прямо здесь.
– Но это экстремальный склон.
– Ну и что?
– Если я съеду по такому, костей не соберу.
– А ты попробуй. Когда вконец замучаешься, сбрось лыжи – докатишься на заднице.
– Я понял, к чему ты клонишь. Думаешь, не понял? Лыжи – единственное, в чем ты меня превосходишь, поэтому решила поизгаляться.
– Нам дня не хватит на перечисление того, в чем я тебя превосхожу. Я лучше тебя даже в том, в чем ты тренировался дольше и прилежнее всего, – в мастурбации. У меня явно лучше получается, иначе бы ты не просил тебе помочь.
– Хорошо залепила… Улыбайся, улыбайся. Здесь холодно, улыбка примерзнет к твоим губам, и их придется раздвигать стамеской.
– Слушай, на тот склон идти неинтересно. Там полно новичков, родителей с детьми, слепых, хромых, загипсованных и дряхлых.
– Я не говорил тебе, что в лыжном костюме твой зад кажется невероятно массивным?
Так мы дискутировали несколько дней кряду. Обычно Урсула соглашалась перейти на склон попроще, чтобы «подобрать меня, если поскользнусь», но жажда романтики и острых ощущений (из-за которых она, кстати, согласилась жить со мной) взяла свое и выманила ее на экстремальный склон. Катаясь среди детсадовской ребятни и неуклюжих визгливых баб среднего возраста, прибывших из графства Кент, я наблюдал, как Урсула утирает мне нос, поднимаясь наверх к экстремальному склону на пару с каким-то густо загорелым чуваком, рядом с которым меркли даже герои Олимпиад. Урсула непрерывно смеялась и картинно трясла гривой.
– Это еще кто? – спросил я, небрежно кивнув в сторону придурка в зеркальных очках и с модной небритостью, помахавшего Урсуле, когда они разъехались в разные стороны в конце трассы.
– Да так, лыжник, с которым я вместе ехала на подъемнике.
– Лыжник, говоришь?
– Его зовут Бернт. Он доктор, у него своя практика в Базеле, каждые полгода берет отпуск – горные лыжи, скалолазание, сплав по горным рекам и все такое.
– Кажется, я созрел, чтобы спуститься с тобой по экстремальной трассе.
– Я не настаиваю.
– Нет, я должен.
Площадка на выходе из подъемника была усеяна людьми, неподвижно взиравшими вниз на трассу. Я присоединился к толпе, все мы молча думали одно: «Это – пиздец!» Спуск скорее напоминал отвесный обрыв, стиравший разницу между горными лыжами и прыжками с парашютом.
– Ух ты! Посмотри, какой вид! – воскликнула Урсула, указав на ломаные линии гор, гряда за грядой сплетавших сверкающий ковер шириною от нас до самой бесконечности.
– Да-а, – протянул я, видя перед собой только место своей скорой кончины. – Теперь я понимаю, почему люди говорят, что в горах человек ближе к Богу.
Нагнувшись, я покрепче затянул застежки на ботинках – так затягивают жгут при переломе.
– Готов? – Урсула пританцовывала на месте от нетерпения.
– Сейчас.
Прошло минуты две-три. Брови Урсулы удивленно выползли из-под очков.
– Сейчас-сейчас, – повторил я. И еще крепче застегнул ботинки.
– Езжай первым, чтобы, если что случится, я вовремя заметила.
– Хорошо.
– Давай.
– Хорошо.
– Ну давай уже.
– Поеду. Не гони. Я как раз собирался, а ты меня отвлекаешь.
– Ладно, молчу.
Я набрал полные легкие воздуха, выпустил его медленно-медленно, сложив губы трубочкой. Урсула кашлянула.
– Все, пора.
Минуту-другую я собирался с мыслями.
– Все, пора. По-ра. Пора-а-а… Эй, видишь того мужика внизу?.. Он вроде машет руками. Сигнал, наверное, подает, что трасса закрыта.
– Нет, он просто другу машет.
– Уверена?
– Может, тебе лучше спуститься на фуникулере?
– Еще чего. Не говори ерунды.
– Просто предложила.
– Итак, пора. По-ра. По… Что-то не похоже. Так друзьям не машут.
– Я начинаю замерзать.
– Ладно-ладно, сейчас поеду.
Я постучал лыжами о грунт, сбивая снег. Главное, настроиться на позитив. Настроиться на позитив, и все будет отлично. Я обернулся к Урсуле:
– Передай детям, что я их люблю. – И оттолкнулся.
Спустя две секунды я уже несся вниз со скоростью восемьсот миль в час. Хлесткий ветер рычал в ушах и бил по лицу, сковывая кожу холодом. А я продолжал набирать скорость, лыжи начали вибрировать. Ноги не дрожали, они просто одеревенели от ужаса. Вот от такой же вибрации в прежние времена разваливались самолеты, приближаясь к звуковому барьеру. Впереди кто-то выпендривался, делая зигзаги. Лыжник мотался туда-сюда прямо у меня под носом.
– С дороги! – крикнул я по-немецки. Встречный ветер затолкал слова мне обратно в глотку, но рисковать, сворачивая в сторону, я не решился, поэтому оставалось только орать. Тут из-за моего правого плеча вынырнула Урсула.
– У-у-у-х! – пропела она, подняв руки в воздух.
– Отвали на хрен! – пролаял я, стараясь сохранить позу враскоряку, будто на толчке сидел.
– Что? – переспросила она, подъезжая ближе.
– Отвали на хер! Отвали-и-и!
– Не слышу!
– От… аи! – Я налетел на пригорки, на которых асы отрабатывают технику и которые Пэл пролетает кувырком, ломая колени, спину и жалобно вскрикивая.
Когда до меня дошло, что я каким-то образом проскочил препятствие и остался не просто жив, а даже на ногах, я чуть не захлебнулся адреналином. Я летел со скоростью, близкой к скорости света, мое тело, должно быть, создавало свое собственное гравитационное поле, и, тем не менее, я принялся истерически хохотать. Хохот полностью овладел мной, от него тряслись плечи и наворачивались слезы. Урсула снова замаячила у моего плеча.
– От-ха-ха-вали на-ха-ха хер! – попытался еще раз крикнуть я, но дыхалка уже отказывала.
– Что? Что ты говоришь?
Урсула приблизилась почти вплотную. Я попытался отодвинуться в сторону, но, не успев толком начать маневр, испугался, что зацеплюсь за каменистый край трассы, и вернулся назад. Возвращаясь, я переборщил с наклоном, в результате меня понесло в противоположном направлении, прямо наперерез Урсуле. Она проехала поверх моих лыж. И тут случилось чудо.
Обычно человек, переехавший через чьи-то лыжи, ощущает лишь слабый толчок и катится себе дальше, зато его жертва кубарем летит прямиком в преисподнюю. Уж не знаю как, но я сумел устоять на ногах, слегка изменив курс, и, в конце концов, выкатился в зону для начинающих, где осторожно затормозил, целый и невредимый. Зато Урсула обратилась в ком мелькающих рук и ног.
Я дожидался ее в самом конце трассы. Она появилась спустя несколько минут, медленно подъехала ко мне. Я хотел было отпустить замечание – мол, до чего же интересно и захватывающе внезапно поменяться местами, как вдруг она двинула мне по зубам. К счастью, удар ей пришлось наносить левой рукой, правую она повредила при падении. Так она потом сказала.
– Идиот! Козел вшивый! Ты меня подрезал, козел вонючий! Что тебе взбрело в голову? Я налетела на тебя и упала. На плечо упала. Болит адски.
– А у меня, видимо, треснул зуб. – Я сунул в рот палец. – Зуб… Какого черта, прекрати! Палки же металлические! Ой! Кончай!
– Плечо! Ты что, вообще не слушаешь, что тебе говорят?
– Слушаю, конечно. Мы тебя доктору покажем… Но твое плечо пострадало случайно, а вот ты меня ударила преднамеренно. А что, если я обращусь в суд… Господи! Ты прекратишь или нет? Они же металлические!
В тот день Йонас и Сильке остались дома с детьми, которым надоело вставать и одеваться по утрам, поэтому машину вел я. Дорога заняла всего три четверти часа, очень мало, по разумению Урсулы, чтобы объяснить мне, какой я вонючий козел. Иногда лучше дать ей выговориться. Я достаточно хорошо знаю Урсулу, чтобы понимать – когда ей попадает вожжа под хвост, бесполезно останавливать бестактное словоизвержение контрдоводами, фактами и прочей ерундой. Я не пытался заткнуть фонтан, пусть себе бьет, пока не спадет напор. Однако протяжные вздохи, покачивание головой, цоканье языком и отрывистые иронические смешки правилами допускались. Мне даже показалось, что они действуют на Урсулу умиротворяюще.
