Николай Студеникин - Перед уходом
Тогда, в больнице, старуху будила мозжащая боль в ноге, а теперь она проснулась и открыла глаза потому, что озябла. Синело окно, задернутое тюлевой занавеской. Широкий белый подоконник был уставлен цветочными горшками. Все цветы были одного сорта — кактусы, и старуха удивилась: зачем столько колючек? Стукнула невидимая дверь, и прошлепали куда-то босые ноги. Зашумела в кране вода. Кто-то долго, отдуваясь, пил ее — пил и не мог напиться. Старуха сползла на краешек дивана и шершавой ладонью потрогала аккуратно сложенные белые простыни из хорошего, накрахмаленного полотна.
Потом в дверь заглянул давешний парень — хозяин, приветивший ее вчера. Лицо у него было сонное, помятое и опухшее. Оно нуждалось в бритье. В руках он держал молочную бутылку, до самого широкого горла наполненную водой.
— Не спишь? — хрипло удивился он и отхлебнул из бутылки.
Старуха разлепила губы:
— Не сплю.
Парень пятерней поскреб заросшую серым волосом грудь. На ней тут же обозначились следы пальцев — косые покрасневшие полосы. Они таяли.
— А чего это? — подивился он. — Рано еще! Спи.
— На двор, — едва не сгорев со стыда, пролепетала старуха. Ее коричневые жилистые руки заметались по измятому ситцевому подолу. — На двор хочу!
— Эге! — ухмыльнулся парень, радуясь неизвестно чему. — Так иди, кто тебя держит? Сюда, — поманил он пальцем. — Вот, видишь? — Он приоткрыл узкую дверь и щелкнул выключателем. Послушно загорелся яркий, как в больнице, свет. Тихо, словно убаюкивая кого-то, журчала вода. — Иди-иди, — сказал парень и, оттянув резинку трусов, звучно шлепнул себя ею по животу. — Ничего, не стесняйся! Для этого и приспособлено. Запрись — там задвижка есть — и делай… свое дело!
Покуда старуха мучилась в чистой и тесной, как шкаф, каморке, на кухню, поблескивая бигудями, как древний воин шлемом, выплыла заспанная и сердитая женщина — жена, хозяйка. Она была еще молода. Из-под сиреневого с розами халата торчала ночная рубашка. Пятки желтели, как восковые. Шлепанцы звучно ударяли по ним снизу.
Парень отступил в сторону, давая жене пройти, и виновато засопел. Жена, намеренно не глядя на него, провинившегося накануне, прошла в кухню, и сразу же там что-то загремело — аккомпанемент ее праведному гневу. Парень поморщился и единым духом допил из молочной бутылки воду. Щелкнула задвижка. С трудом справившись с ней, старуха выбралась наружу, на простор, и торопливо оправила юбку.
— Иди в комнату, мать — шепотом приказал ей парень и закрыл за ней дверь. — Побудь тут, я сейчас!
Он сунулся было к узкой белой двери, но жена с нежданным проворством опередила его. И сразу же обрушилась, сердито зашумела вода. Жена стукнула дверью, выключила свет и повернула к мужу раскрасневшееся, оскорбленное лицо.
— Она же, эта твоя подруженька ненаглядная, совершенно не умеет пользоваться, — прошипела она, подбородком, дрожащим от возмущения, указывая на закрытую дверь комнаты. — А если насекомые? — нервно прищелкнула она пальцами, на ногтях которых еще сохранились следы багрового маникюра.
— Чего-чего? — переспросил парень.
— Насекомые, — громче и тверже повторила его жена. — Клопы, тараканы, блохи, вши, эти… как их?.. мокрушки! Не забывай, пожалуйста, что у нас часто ночует моя мама, которой мы стольким обязаны! С ее-то чистоплотностью… Ее брезгливость ты должен знать!
— Я ей ничего не должен. Мокрушки… Откуда? Помолчала бы, выдра, — миролюбиво сказал парень, но глаза его, и без того узкие со сна, сузились еще больше.
— Но мыть-то мне! — громко ответила ему жена. — Кто квартиру всю на себе везет? Я! Ты по дому и пальцем не шевельнешь, пьяница чертов! Кран потек — звони в ЖЭК, зови слесаря, готовь трояк… И откуда их несет на наши головы? — спросила она обиженно и плаксиво. — Сидели бы в своих колгоспах! Как моль на свет слетаются, честное слово! В центре от них не пройти. А уж бестолочи — не приведи бог!
— А я говорю: молчи! — прошипел парень, втолкнул жену в кухню и быстро накинул на дверь крючок.
В двери жалобно звякнуло матовое стекло.
— Но-но-но, только без рук, — сказала жена и, нервно теребя край цветастой клеенки, присела на белый табуретик — составную часть недавно — а с какими хлопотами! — приобретенного кухонного гарнитура, отделанного пластиком, который, как известно, легко мыть. — Этого еще не хватает! Всю заразу со всех вокзалов готов в дом собрать, а еще руки распускает!
Парень пристукнул пустой молочной бутылкой о стол и демонстративно спрятал руки за спину.
— Да такие, как она, тебя кормят! — взорвался он. — Да-да, тебя, дуру неблагодарную!
Он в сердцах оттолкнул ногой белый табурет. Тот запрыгал на своих тонких ножках. Жена подхватила его и бережно, ладошкой, смахнула с его гладкого сиденья невидимую пыль.
— Я сама себя кормлю, — заявила она с оскорбленным достоинством. — И получек не пропиваю, как некоторые!
Заслышав крик и брань, старуха подхватила свой чемоданчик и неслышно прокралась к двери. Она ушла бы теперь подальше от греха, но дверь была оснащена сложными замками. Лениво покачивалась затейливая цепочка. Как раз в середине двери сиял стеклянный маленький глаз в широкой резиновой оправе. Старуха, не сдержав любопытства, приникла к нему и увидела — в уменьшенном виде — далекую дверь квартиры напротив, трехколесный велосипед, стоящий рядом с нею, и кафельный пол в красно-белую клетку, хоть в шашки на нем играй.
«Скажут еще, что унесла чего», — с тоской подумала старуха, глядя на вешалку с плащами и пиджаками. Здесь же сияло и зеркало — длинное, в рост человека. Потом старуха вдруг вспомнила про бутылку, которую выпросила вчера у хозяина квартиры, и поспешно раскрыла чемодан. Крик в кухне оборвался. В переднюю выглянул небритый парень, и старухе без слов стало ясно, за кем победа.
— Ты уже здесь, мать? — виновато спросил он. — А я тебя потерял. Ты погоди, я скоро!
Под вешалкой, на пестром половичке, стояла обувь хозяев: пара мужских полуботинок и много-много пар женских туфель — черных, коричневых, красных, белых, на низких и на высоких каблуках, с пятками и без пяток. «И живут богато, — решила старуха, без зависти глядя на этот парад. — А ладу тоже нету». Вспомнила свою невестку — то-то она, наверное, диву дается: и куда это бабку черти унесли? — вынула из чемодана пустую бутылку и поставила ее рядом с теми туфлями, что поплоше, под сень плащей и пиджаков.
Неслышно, в одних носках, пришлепал парень. Он успел надеть отглаженные брюки и майку без рукавов. «Шелковая», — отметила про себя старуха. Парень обеими руками потер лицо, обросшее за ночь темной щетиной, и, не глядя вниз, сунул ноги в черные полуботинки без шнурков.
— Пошли, мать, — сказал он и снял с вешалки пушистый, в крупную серую клетку, пиджак.
Дверь квартиры мягко и как бы с удовольствием захлопнулась за ними. Оказалось, что стеклянный глаз на ней снаружи куда больше, чем изнутри. Парень, заметно нервничая, давил на кнопки лифта, но голубые узкие дверцы его раздвигаться не желали. Не слышно было и гула моторов.
— Рано еще, пошли пёхом!
По пролетам бесконечной лестницы старуха спускалась осторожно — шла по стеночке, пачкая известью рукав пиджака. Ее пугала та немыслимая высота, на которую ее вознес случай, и она старалась не заглядывать через перила вниз. Старуха запыхалась с непривычки. Парень, шедший впереди, часто останавливался и, глядя на нее снизу вверх, поторапливал ее взглядом. Она, виновато помаргивая, глядела на него, но спускаться быстрее не могла: и так из-под ног выскальзывали ступени.
Но потом лестница все-таки кончилась — все, все на свете имеет конец! У синих почтовых ящиков старуха столкнулась с девушкой-почтальоншей, которую и видно-то не было из-за серого снопа газет. Они улыбнулись друг другу. Парень под руку вывел старуху из подъезда, придержал могучую дверь. Старуха зажмурилась: яркое летнее утро ослепило ее. Вокруг, словно в роще, неистовствовали птицы.
Молодой дворник поливал дворовую зелень. Струя воды, блистая на солнце, словно драгоценность, била из шланга. На мокром асфальте валялись метлы и совки. Старуха с осторожностью переступила через них и оглянулась.
— Студенту привет! — сказал парень дворнику.
Из шланга, в местах сращений, били тонкие струйки. Капли воды дрожали на молодой листве. Веяло приятной прохладой. Будущий денек обещал быть жарким и душным.
— Наше — вам, — с веселой готовностью обернулся дворник. — С кисточкой. Почтение классу-гегемону! Родственница из провинции? — заметив старуху, спросил он.
— Вроде того, — буркнул парень и сжал у горла лацканы пиджака. — Все мы друг другу родственники!
— По Адаму и Еве?
Дворник-студент поддернул свои потертые, видавшие виды вельветовые штаны и, поглядев на пятиэтажный дом, стоявший в глубине двора, понимающе улыбнулся. На фронтоне этого дома, во всю его длину, составленные из огромных фанерных букв, краснели слова: «Человек человеку — друг, товарищ и брат». И странно было видеть огромную, угловатую запятую.
