Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 5 2011)
Мы с Лёхой, Михой, Шумным и Зверюгой пошли пройтись по нашему сектору. Его разве обойдешь! А таких секторов тридцать два. Луга и поля. Трава прямо реально сладкая.
Как-то они тут жили со своими печками и коровами. Лично я раньше даже не знал, что в двадцать первом веке люди так живут. Нам как-то не сообщали… Я думал, везде города, а чтобы отдохнуть — турбазы и зоны отдыха.
Грибы, ягоды, реки, леса, птицы. Валуны посреди полей. Холмистый простор. Отличная территория. И они совсем не могли ею пользоваться. Только бухали и рыбачили. А бухать вообще немодно. Ну и правильно, что их отсюда убрали. Переселили куда-то там вроде. Где сайдинг и газ.
А здесь теперь будет самый большой в мире природно-развлекательный заповедник “Страна мечты”.
Грунтовка наверху, внизу луг и река. Мы купались, а Миха загорал. Наверху вообще никого не было, это точно. И чего он вдруг, этот валун? Пятьсот лет, может, на месте лежал... Здоровенный сизый валун на обочине качнулся и покатился вниз, ломая кусты. Миха загорал и не успел ничего понять, валун раздавил его, как мошку или как ягоду. Да, как ягоду — больше похоже. Как помидор, как помидор, точно, вот!!! Мы думали, несчастный случай. Но Бурму в речке покусали раки, поднялась температура, он умер через два дня.
У Лёхи вообще ничего не болело. Сидел, трындел чего-то, бряк — и нету. Остановка сердца. Недоглядели? Вообще-то, чтобы в наше подразделение попасть, медосмотр серьезный проходят. И потом — раз в полгода.
Шумный, Зверюга, Баглаенко, Атас и Пень тоже быстро умерли. Какое-то общее отравление или типа того…
Когда умерло человек уже двадцать, пришла директива от Генерального — ни к чему не прикасаться, не паниковать, скоро за вами прибудут.
Местные, что ли, постарались? Нет, они такие лохи, они не могли… Они сами питались огородом, рекой и лесом. Это не они. Конкуренты? Но у нас нет конкурентов. Их просто не может быть.
Это что-то другое…
Я спрятался в старом доме, решил как бы притвориться своим, здешним…
Смотрел на небо и твердил, что здесь красиво и что дом тоже — хороший, красивый. Вертолеты забрали пятерых живых, из тысячи-то... Начали расследование. Территорию оцепили, там пока нет ничего, а коренные тоже не возвращаются. Где их теперь искать, коренных?
Я до сих пор чувствую себя живым, хотя точно не знаю… Вот бы дожить до конца расследования. Охота узнать, что это все-таки такое. Должны выяснить, разобраться.
Но нам, скорее всего, не сообщат. Чтобы без инцидентов.
КУРТКА ВОННЕГУТА
К вечеру мы догадались, что едем не в ту сторону.
В горах быстро темнело, а моря все не было и не было. Это Сережа хотел непременно к морю, чтобы там, на море, познакомить всех наших детей. Взять всех детей и отвезти к морю. А я просто искала, где живут хорошие, честные люди. Даже не потому, что они мне очень нужны. Уже не важно, в общем-то. Нет, просто чтобы узнать, водятся ли они еще на свете. Люди, которые если что-то говорят, то, значит, так оно и есть на самом деле. Потому что вот, например, часто говорят: “Я тебя очень люблю”. Или даже: “Ты же знаешь, как я тебя люблю”. Но это на самом деле значит, что человек, который так говорит, прежде чем продать тебя за пятачок, секунды три будет испытывать что-то вроде неловкости. Легкое замешательство. А все эти “я тебя люблю” или даже “ты же знаешь, как я тебя люблю” — это что-то вроде поговорки или слова-паразита. Как “блин” или “вот такие пироги”.
Когда мы все одновременно поняли, согласились, что все-таки едем не в ту сторону, мы решили, что надо развернуться, пока не поздно. Но в горах трудно найти место для разрешенного разворота, кругом опасные зигзаги, сужения дороги и обвал камней, на то тебе и горы, а за рулем Анечка, и нарушать правила она не хочет. Она теперь ничего не нарушает, даже Красную площадь переходит по подземному переходу, чтобы не помешать, если вдруг поливалка... А выводя погулять свою маленькую собачку, берет целлофановый пакет, чтобы убрать, когда та накакает на улице. У Анечки — “четыре через пять”. Дали четыре года условно, а если попадется, если хоть малейшее, даже административное правонарушение — упекут на все пять, в настоящую тюрягу. Это все из-за старичка, который переходил дорогу на красный, а машины стояли в пробке. То есть нарушал как раз старичок, шел между машинами и стукнул рукой по капоту Анечкиного “пети-круизёра”. Потому что старый старичок, ему успокоительное пить надо и вообще дома сидеть. Анечка опустила стекло и вежливо сказала ему, что нельзя стучать по машинам, а он — ну старый, не соображает — стукнул тростью ей по лобовому. Ну тут Анечка разнервничалась, и в результате старичок был доставлен в больницу имени медсантруда с тяжелыми травмами головы и множественными разрывами внутренних органов, а всякие знакомые адвокаты взялись дружно, и теперь у Анечки четыре через пять, и мы ищем разворот в горах.
Мы едем к морю!
К Красному или Мертвому, а то и к Галилейскому, мы вообще куда? Уже пора выбираться, дело к вечеру, тогда давайте лучше к Рыбинскому, все-таки ближе. Рыбинское море! Вот где рыбы завались!
“Чаша Рыбинского моря, гимн во славу человека”, памятник индустриализации, на дне семьсот деревень и один город, малая родина этого дуралея Кольки Варакина, он все хвастался, что город его предков затопили коммуняки, и они с Вовиком каждое лето ныряли в Рыбинское море и доставали черепки посуды, железяки, пуговицы и все такое...
Колька, кстати, теперь крутой поп, из тех, кого показывают по телику в качестве прогрессивной общественности нашей большой и дружной страны, — бородища и крест на толстом пузе. Кто бы мог подумать!.. Ведь какой был забулдыга, любо-дорого вспомнить. Но лучше не надо. Однажды я зашла в его храм и встала в уголке скромно. Колька посмотрел в мою сторону и узнал, это точно, потому что выронил кадило. Оно выпало у него из рук, со стуком на пол, как сказал поэт.
Что касается Вовика, то он не смог поехать с нами, так как никуда не отлучается — ждет печень. Свою уже израсходовал, и на сорок с небольшим лет не хватило, всякими растворчиками доконал родную печень, и теперь ждет, когда ему привезут новую.
“Это люди не твоего уровня”, — говорит мне моя семья.
Но они мои друзья, других у меня нет. То есть, конечно, есть, ведь я довольно давно живу на свете и с кучей всяких людей училась вместе в детском саду, тридцатой школе и орденоносном институте. Но они со мной как-то немножко не дружат. У меня ботинки не той марки. Теперь так бывает — можно не поздороваться с одноклассником только потому, что у него ботинки не той марки, какой надо, чтобы поздороваться. Всем ты хорош, а вот ботиночки подкачали, извини, друг ситный. Парыгин вообще обнаглел, даже в больницу к себе дресс-код устроил. Я такая — здрасте, где тут больной Парыгин, вот я ему печеных яблочек, а охранник — извините, у нас тут дресс-код, вы не проходите. Это потому что я была в “Гэпе”, а Парыгин любит, чтобы все — в “Дольче и Габана”. Поголовно, как школьная форма. Он у нас в школе председателем совета дружины был. Дура я, что в “Гэпе” к такому человеку приперлась. Так и не попрощалась толком с Парыгиным. Но он тоже хорош — одной ногой в могиле, а дресс-код какой-то выдумал, монстр вообще. У него и на похоронах фейс-контроль был, мать еле прошла, а то она как раз в день похорон неважно выглядела.
Так погодите, если мы едем на Рыбинское море, то давайте заедем к Лёхе! Вот! Точно! Я отдам ему варежки, которые он забыл у меня на Каретном восьмого декабря 1981 года, когда мы ходили праздновать день рождения Джона Леннона на Ленинских горах, и я их все хранила-хранила, а теперь они у меня в машине валяются, как технические такие, если колесо поменять или чего протереть. Лёха живет теперь в Рыбинске, я точно знаю... Да нет, какая дача, говорю же — в Рыбинске. На дачу к нему мы однажды заезжали, тоже вот так вот случайно, по пути, давно собирались и в конце концов заехали, но Лёшиного дома уже не было, и бани его знаменитой, ничего там не было, только гладкое место, посыпанное песочком, а из аккуратной голубой бытовки вышли два армянина в рабочих комбезах и молча протянули нам картонную коробку. Елочные игрушки, старые, как в детстве, как в голубом огоньке черно-белого телевизора. “Лёщя просил игрущки. Старый хозяин, Лёщя. Дом продал, а игрущки забыл в кладовке. Потом просил. Приезжал. Ругался. Пьяный был. А мы нащли. Я прораб, а он инженер. Родственники новых хозяев. Здесь будет спорткомплекс и дом для прислуги. Нам чужого не надо. Армяне не воруют. Вот игрущки. Только больще не приходите”.
И как только они догадались, что мы к Лёше?
