Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 4 2006)
— Интересно, — говорит отец Николай, — а действительно она всего семь литров на сотню жрет?
— Должна, — отвечаю я. — В сервисной книжке написано, по-английски.
Батька радуется, говорит об экономии и о том, что когда долго едешь куда-то на машине, в ней появляются странные, заунывные такие шумы, которые в городе совсем не слышны, и что это как бы и есть настоящий голос автомобиля. Я соглашаюсь. Отец Николай приходится мне дядей по матери, и мне можно называть его батькой, он не обижается. Он еще молодой священник, только года полтора назад принял сан, но уже сориентировался, как половчее вести приходское хозяйство. Сейчас он благодарен мне — я помог выбрать хорошую машину.
Музыкальные диски, что были с собой, мы прослушали еще по дороге в Москву; столичные частоты в FM-диапазоне уже не ловятся, и мы внимаем орловской радиостанции; передают новости, голос диктора то плохо слышен, то вовсе заглушается шумами.
— Ты рассказывай что-нибудь, а то усну, вильнем под откос, и кирдык, — говорит батька.
— Ладно, — отвечаю, — давай обсудим проблему экуменизма на периферии. Или вон, слышь, передают: к Тайваню движется очередной ураган.
— Так ведь проблемы никакой нет. — Батька притормозил перед поворотом. — Это только принято считать, что у православного человека всё — проблема… Всё — его волнует… А мне вот, знаешь ли, по большому барабану, что завелся там где-то на краю земли экуменист, да пусть он там молится хоть на силосную башню… Наоборот, граждане на него посмотрят-посмотрят, да и сделают здравый вывод. Правильно?
Батькины рассуждения меня злят немного, такое ощущение, что он одного себя правым считает и сознание его — словно какой-то веселый, но пыльный канонический ящик.
Однако я поддакиваю, довольный тем, что батя разговорился, значит — внимательнее следит за дорогой, не одолеет его дрема.
В эфир прорываются спортивные новости, диктор сообщает, что китайская теннисистка проиграла француженке со счетом… и что превосходство француженки было видно уже в первом…
— Теперь этой китайской девочке там, у нее на родине, обеденную норму риса урежут наполовину, — искренне вздыхает батька.
— Да, понимаю… Хорошо, что мы в России живем, — соглашаюсь я.
Вдруг на дороге возникает темная фигура — то ли в плаще, то ли в черной шинели, — бежит, в свете фар мелькнуло бледное лицо.
Батька резко тормознул, но не стал менять курса, чтобы не занесло. Человек мелькнул слева и исчез.
— Вот гад! — волнуется батька. — Куда его несет?! Кто это, интересно?
— Может, просто ночная сволочь, а может, даже дезертир, — отвечаю.
— Тебе смешно, а я за рулем… С другой стороны, нам бы ничего страшного не было бы, не лось ведь… Но жалко — душа… Вот если бы лось…
— Не говори. — Я тоже представил, что будет, если мы сшибем лося… Ничего хорошего.
Мелькают знаки, указатели населенных пунктов, белым по синему — названия речек и озер.
В городке Плавске мы решили остановиться, попить чаю, крепкого, перекусить. Но дотуда еще ехать. Надо будет немного пройтись, что ли, по этому Плавску. Интересное название, текучее такое, аккуратное.
— Это будет почти середина пути, точка, так сказать, отсчета… — задумчиво говорит батька.
— Отсчета чего? — спрашиваю.
Он молчит. Наверно, не знает, что ответить.
Совсем рассвело, едем быстрее.
На шоссе начались горки: дорога метров сто пятьдесят круто спускается в овраг, там резко поднимается, и в самом начале подъема нас вдавливает в сиденья; батька на таких виражах поддает газу, и мы проходим их, как он говорит, “по-гагарински” — весело и с перегрузками.
Уже близко Плавск, осталось километров сорок.
Батька пару раз зевает и опять просит меня поговорить.
— Так вот, — начинаю я, — насчет лося на дороге… Лось при столкновении как раз влетит в салон. Его туша снесет крышу, и нас вместе с ней тоже снесет… А что? Это же лучше, чем тихо угасать… — Надо взбадривать его разговором, и я продолжаю болтать: — Знаешь, почему человек стареет? Это чтоб помирать не обидно было…
— После “Жигулей” “тойота” — это, конечно, песня, — меняет тему батька, и мы беседуем об автомобилях.
Въезжаем в Плавск. Даже чуть волнительно — вот он, родной, захолустный, сейчас передохнем, разомнемся.
Сворачиваем к первому придорожному кафе. Рядом стоянка фур.
Батька одет в гражданское — майка, джинсы, и только по бороде можно предположить, что он имеет какое-то отношение к религии.
Он нарочно поехал без облачения, чтобы не искушаться. Когда батя в рясе и с крестом, постовые перед ним благоговеют и не штрафуют при нарушении.
На пыльной грунтовой площадке в ряд стоят фуры. Дальнобойщики еще спят.
Подходим к кафе: палатка с окошком; черным маркером на картонке — меню: сосиски, пончики, кофе… В окошке — заспанная девушка.
— Здравствуй, радость моя, — говорит ей батька. — Дай, пожалуйста, два чая, покрепче… Завари каждому по паре пакетиков, что ли. И два бутерброда давай с колбасой.
Под клеенчатым навесом стоят несколько столов, на каждом — по большой банке острого кетчупа и горчицы. Поодаль коренастый дядька с длинными седоватыми усами, похожий на хрестоматийного запорожского казака, разводит в мангале огонь — для шашлыка. Дальнобойщики любят завтракать сытно.
Мы с батькой сидим за крайним столом. Я рассматриваю царапины и забитые грязью трещины на этом столе и думаю, пытаюсь сообразить, сколько уже народу за ним пересидело; и ведь некоторых, наверно, давно уже нет в живых, кто-то разбился на трассе, кто-то помер как-то иначе. “Помни о часе смертном, и не согрешишь” — любимая присказка батьки, он пользуется ею и к месту, и не к месту.
Батька с наслаждением отхлебывает чай, глядя на “тойоту”, она — мордой к нам, серебрится на солнышке, переднее колесо вывернуто, и виден протектор красивой низкопрофильной резины. Наверно, батька представляет сейчас, как будет рассекать на этой стильной японке по нашему городку.
Чай очень горячий, и мне не хочется ждать, когда он остынет. Я подхожу к палатке и прошу девушку разбавить его холодной водой. Она отвечает, что холодной воды нет, и глуповато улыбается.
— Тогда дай пивка, вот этого, пару, — говорю ей, решив, что ничего не мешает мне выпить пива, рулить-то не надо, буду ехать и расслабляться, пускай батька завидует. И покупаю еще большой пакет сушеных кальмаров.
Сажусь обратно, оставив чай на прилавке перед окошком.
— Ага, с утра пораньше оттягиваешься? — Батька смотрит весело. — Ну-ну…
Я открываю одну бутылку об другую и с удовольствием пью. Хорошее пиво, недорогое, а вкусное. Нашего, курского разлива. Закусываю бутербродом.
Мимо кафе прошла тетка с большими алюминиевыми ведрами и почему-то неприязненно на нас покосилась.
Вдруг батька по-джентльменски, как-то прямо элегантно огладил свою русую бороду… К трансформаторной будке, метрах в двадцати от кафе, подошли две девушки, закурили... По-видимому, проститутки… Какой-нибудь дальнобойщик проснется и захочет любви. Только странно, совсем не проституточное сейчас время, такая рань.
— Первый раз вижу утренних шлюх, — говорит батька и о чем-то вздыхает, глядя в свой чай.
Ведь он молодой, старше меня всего лет на шесть, думаю я. Ему тоже небось охота поразвлечься.
Одна из них хорошо одета и красивая. Вторая — пониже ростом — бросила окурок и пошла к фурам. Хорошенькая стоит… Ждет чего-то. И одета со вкусом, модно, можно сказать.
От пива мне хорошеет. Утро из просто светлого становится прямо-таки ласковым.
— Да, хорошая машинка у тебя теперь, отче, — говорю я. — А все благодаря кому?
— Ладно-ладно… Тебе, конечно. — Он кивает и продолжает шутливо: — Проси чего хочешь!
Я знаю, что если он сказал так, то от своих слов не откажется, можно действительно что-нибудь попросить. Смотрю на девочку возле трансформатора и, сам не понимая, шутя или нет, говорю:
— Купи мне, батя, вот это чудо. Ненадолго. Вот эту тварь Божью…
Когда я это говорил, мне вдруг действительно ее захотелось.
Отхлебываю еще пива, вопросительно смотрю на батьку.
— Не бузи, — говорит он.
