Олег Лукошин - Капитализм (сборник)
Пряди темных волос тихо падали на белую простыню. Вот он показался на голове, узкий шрам. Это когда-то я разбился на динамовском катке. Играла музыка. Катались с Ниной. Было шумно, морозно, весело…
Уши теперь торчали, и голова стала круглой. На лице резче выступил загар.
Вышел, выдавил из тюбика немного зубной пасты, смазал на виске родинку. Брови на солнце выцвели: попробуй-ка разбери теперь, брюнет или рыжий.
Сверкали на улице фонари. Пахло теплым асфальтом, табаком, цветами и водой.
«Никто теперь меня не узнает и не поймает, – думал я. – Отдаст меня дядя в хард-роковую школу, а сам уедет в Ленинград… Ну и пусть! Буду жить один, буду стараться, повышать мастерство. А на все прошлое плюну и забуду, как будто бы его и не было».
Влажный ветерок холодил мою бритую голову. Шли мне навстречу люди. Сторонились. Косились недоброжелательно, особенно черноволосые и носатые. Но никто из них не знал, что в этот вечер твердо решил я жизнь начинать заново и быть теперь человеком прямым, смелым и честным.
Было уже поздно, и, спохватившись, я решил пройти домой ближним путем.
Темно и глухо было на пустыре за церковной оградой. Оступаясь и поскальзываясь, добрался я до забора, пролез в дыру и очутился в саду. Окна комнат были темны, значит, дядя еще не возвращался.
Это обрадовало меня, потому что долгое отсутствие мое останется незамеченным. Тихо, чтобы не разбудить внизу хозяев, подошел я к крылечку и потянул дверь. Вот тебе и раз! Дверь была заперта. Очевидно, они ожидали, что дядя по возвращении постучится.
Но то дядя, а то я! Мне же, особенно после того, как я сегодня обидел карлика, стучаться было совсем неудобно.
Я разыскал скамейку и сел в надежде, что дядя вернется скоро.
Так я просидел с полчаса или больше. На траву, на листья пала роса. Мне становилось холодно, и я уже сердился на себя за то, что не отрубил курице голову. Экое дело – курица! Подумаешь – черная месса! Все имеют право на причуды. А вдруг вот дядя где-нибудь заночует, что тогда делать?
Тут я вспомнил, что сбоку лестницы, рядом с уборной, есть окошко, и оно, кажется, не запирается.
Я снял сандалии, сунул их за пазуху и, придерживаясь за трухлявый наличник, встал босыми ногами на уступ. Окно было приоткрыто. Я вымазался в пыли, оцарапал ногу, но благополучно спустился в сени.
Я лез не воровать, не грабить, а просто потихоньку, чтобы никого не потревожить, пробирался домой. И вдруг сердце мое заколотилось так сильно, что я схватился рукой за грудную клетку. Что такое?.. Спокойней!
Однако дыхание у меня перехватило, и я в страхе уцепился за перила лестницы. Тихонько поднялся я наверх – и опять стоп!
Не из той комнаты, где жил я, и не из той, где жили дядя с Яковом, а из пустой, которая выходила окном к курятнику, пробивался через дверные щели слабый свет. Значит, дядя уже давно был дома.
Прислушался. Разговаривали двое: дядя и кто-то незнакомый. Старика Якова, по всей видимости, не было.
– Скоро, – говорил дядя, – скоро все закончится. Придет Единственный, и сопротивление прекратится. Не вздумай сомневаться. Понятно?
– Понятно…
Какое сопротивление и кто такой этот Единственный, о ком дядя говорил с таким пиететом, мне это было совсем непонятно.
– Ждать осталось немного… И куда это мой мальчишка запропал? (Это обо мне.)
– Вернется! Или немного заблудился, если, конечно, не сбежал. Ты думал о том, что будет, если он исполнит не тот Ритм? Если Прометей сумеет освободиться? Телепатическая связь между ними сильна.
– Последнее время он барабанит только то, что надо нам, атональный фри-джаз. Мальчик очень талантлив, у него все получится. Недаром именно его сумел отыскать этот изверг Прометей. Единственный уже шевелится, старуха его чувствует.
– А родители ищут его? Что если найдут до срока?
– Нет, не найдут. Отец сидит, мачеха с новым мужем в Турции. Видать, еще та потаскуха. Никому он не нужен. Идеальный барабанщик. Теперь самое главное – устранить этого гадкого мага, он может почувствовать переход Единственного и помешать ему. А сына Комиссара мы попытаемся использовать в своих целях.
– Ну хорошо. Только знай, что такого шанса может не быть еще сотни лет. Мы не имеем права проиграть.
«Вот те на! – ахнул я. – Значит, меня используют в какой-то странной мистической игре! Значит, это вовсе не мой дядя! Черт, может, все это снится мне?!»
Я тихонько попятился, спустился по лесенке, вылез обратно в сад через окошко, обул сандалии и громко постучался в запертую дверь. Отворили мне не сразу.
– Это ты, бродяга? Наконец-то! – раздался сверху дядин голос.
– Да, я.
– Тогда погоди, штаны да туфли надену, а то я прямо с постели.
Прошло еще минуты три, пока дядя спустился по лестнице.
– Ты что же полуночничаешь? Где шатался?
– Я вышел погулять… Потом сел не на тот трамвай. Потом у меня не было гривенника, я шел, да и немного заблудился.
– Ой, будто ты без гривенника на трамваях никогда не ездил? – проворчал дядя.
Но я уже понял, что ругать он меня не будет и, пожалуй, даже доволен, что сегодня вечером дома меня не было.
В коридоре и во всех комнатах было темно. Не зажигая огня, я разделся и скользнул под одеяло. Дверь внизу тихонько скрипнула. Кто-то через нижнюю дверь вышел.
«Что же это за человек? – думал я о дяде, лежа в постели. – Он меня поит, кормит, одевает и обещает отдать в хард-роковую школу, и оказывается, он даже не знает Валентины и вовсе мне не дядя, а кроме этого, хочет, чтобы я своим барабанным Ритмом вызвал какого-то Единственного!»
Тогда, осененный новой догадкой, я стал припоминать все прочитанные мной книги по оккультизму и способам перемещения в реальность демонов.
«А может быть, – думал я, – дядя мой совсем и не жулик, и не бандит. Может быть, он просто сумасшедший мистик-алхимик. Его выпустили, не долечив, из дурдома, и он ищет свой философский камень. Он одинок, он потерялся в собственных фантазиях, и никто не согреет его сердце. Он увидел хорошего мальчика (это меня), который тоже одинок, и взял меня с собою, чтобы помогать в его безумных планах. Но… я ничего не знаю. Мне бы только вырваться на волю, в хард-роковую школу. Да поскорее, потому что я ведь решил уже жить правдиво и честно… Верно, что я уже и сегодня успел соврать и про трамвай, и про то, что заблудился. Но ведь он же мне и сам соврал первый. “Ты, – говорит, – погоди… Я только что с постели”. Нет, брат! Тут ты меня не обманешь. Тут я и сам алхимик!»
Несколько дней мы прожили совсем спокойно. Запись альбома продолжалась в рутинном режиме, только старуха, постоянно присутствовавшая при этом, бесновалась все громче. Центральной композицией диска дядя предложил сделать большую, минут на двадцать вещь под рабочим названием «Я знаю, однажды Он придет», в которой ведущим инструментом должны стать барабаны. По его замыслу, эта композиция должна была представлять собой экстатичный бенефис ударника с небольшой подкладкой безумного саксофона и шизоидного контрабаса. Завязку музыкальной темы дядя предложил придумать мне. Я тут же отбил этакий крейзи-ритм, навеянный ощущениями одиночества и потерянности. Старуха за спиной карлика-звукооператора вдруг заверещала громче обычного, и дядя со стариком Яковом тут же похвалили меня, пообещав, что из этой темы получится настоящий шедевр. Над ним мы продолжали работать и в последующие дни.
Каждое утро бегал я теперь в парк, и там мы встречались со Славкой.
Однажды в парк зашел Славкин отец, тоже худой, белокурый человек в светло-сером костюме странного покроя и в причудливом головном уборе, напоминавшем треуголку Наполеона.
Прищурившись, глянул он на медитирующего Славку, сделал несколько недовольных движений руками и упрекнул сына в том, что тот строит непрочную оболочку для особо бурных слоев запредельности и сквозь нее может в славкины образы, а соответственно и в этот мир просочиться всякая потусторонняя шушера вроде духов-прилипал и бессознательных энергетических дуновений-вампиров. Окунулся он и в мою робкую медитацию, совершаемую за компанию со Славкиной, и неожиданно был впечатлен ее образами.
– Давно ли ты медитируешь? – поинтересовался он.
– Четвертый день, – признался я.
– Вряд ли так мало, – задумчиво произнес он. – Ты очень сильный медиум. Пожалуй, ты занимался этим и раньше, не вполне понимая смысл происходящего. До тех пределов, в которые погрузился ты сейчас, я в свое время смог проникнуть лишь на третий год усиленной медитации.
Наконец он улыбнулся, показал нам язык, поцеловал Славку в лоб, что меня удивило, потому что Славка был совсем не маленький, и, тихонько насвистывая, быстро пошел через площадку, старательно обходя копавшихся в песке маленьких ребятишек.
– Догадливый! – сказал я. – Только подошел, глянул – и все понял!
– Еще бы не догадливый! – спокойно ответил Славка. – Такая уж у него работа. Товарищ Сталин других к себе не приближает.