Амир-Хосейн Фарди - Исмаил
— И тут нагадили! Вставай-ка, сотрем это.
— Шаха сотрем, и достаточно.
— Хорошо, вставай и сотрем!
— Ты и минуты не можешь посидеть спокойно, отдохнуть. Обязательно нужно…
— Вставай, вставай, уничтожим это зловещее имя!
Они добрались до этой скалы и увидели, что до надписи им не достать — она была высоко. Исмаил сказал:
— Лестницу, видно, использовали.
Джавад посмотрел вверх и произнес:
— А мы тоже сейчас сделаем лестницу, задача несложная.
— Каким образом?
— Подожди немного!
Он спустился к источнику, нарвал охапку мяты и простой травы, намочил ее в воде, торопливо забрался обратно к подножью скалы и сказал:
— Значит так, ты будешь лестницей, а я работником городской службы.
— Не понял тебя.
— А что тут понимать? Делай руки ступенькой, а я тебе на плечи стану и сотру это пятно позора.
Исмаил неохотно прислонился спиной к скале и подставил руки ступенькой. Джавад снял кеды. Левой ногой ступил на руки Исмаила, оторвался от земли, встал ему на плечи и начал стирать слово «Шах». Держать его было тяжело. От носков Джавада пахло потом. Исмаил с трудом сказал:
— Проклятье, ты бы хоть в туалет сходил с утра, все бы чуть легче стал, а то у меня ноги в землю уходят!
Запыхавшийся от работы Джавад ответил:
— Много не говори и не дергайся там, стереть имя шаха — дело непростое.
— Слушаюсь, учитель. Я молчу, а ты работай!
Джавад тер мокрой травой по буквам, и они постепенно обесцвечивались. Небо затянуло тучами, и вскоре пошел мелкий дождь, похожий на морось. Исмаил едва держался. Плечам больно было. Джавад со смехом сказал:
— Знаешь, Исмаил, что я вспомнил?
— Ты ничего не должен там вспоминать, давай заканчивай!
— Нет, как хочешь, а послушай.
— Ну, так и быть, говори.
— Я вспомнил победу в Мекке, когда имам Али стоял у Каабы на плечах Пророка и сбрасывал идолов язычников.
— Ты плохо понял этот эпизод. Если бы имам Али так долго стоял на плечах Пророка, как ты, Пророк бы скинул его. Быстрее, говорю, кончай!
Джавад переступил ногами на его плечах.
— Это ты неверно понял, суть в том, что твоя роль важнее моей!
— Ничего не хочу слышать, не нужна мне важная роль, слезай лучше!
— Подожди еще чуть-чуть, отполирую теперь, чтоб ни следа от пятна позора не осталось в этих горах.
Между тем дождь стал крупным, и поднялся ветер, который бросал его струи на скалу.
— Все, я кончил, ставь руки, спущусь.
Исмаил, тихонько рассмеявшись, вновь сделал ступеньку из рук, и Джавад соскочил. Они побежали под широкий кров чинар, где было еще сухо, и посмотрели оттуда на скалу: остались только слова «Бог» и «Родина». На месте слова «Шах» темнело бесформенное пятно, по которому хлестал дождь, еще больше размывая и смывая его. Джавад блеснул глазами и со смехом заметил:
— О Аллах дорогой, ведь Он нам чудо явил. Во-первых, я, во-вторых, тучи, в-третьих, дождь, в-четвертых, ветер.
Исмаил мрачно посмотрел на него.
— Не забудь, в-пятых еще я!
Дождь все хлестал, белыми толстыми струями. Но через несколько минут из прорыва облаков сверкнуло солнце, и прохладный ласкающий ветерок донес запахи гор, камней и земли. Мелкий дождь еще сыпал, и в золотом сиянии солнца виден был серебряный блеск дождевых капель. Земля жадно пила влагу, а весенние травы с явным удовольствием отдавались умыванию. Исмаил завороженно смотрел по сторонам, а ветерок ласкал его волосы.
С одного бока он перевернулся на другой. Кожа была потной и липкой. Сон бежал от него. Уши различали звуки проезжающих по далеким улицам машин. Он знал, что завтра будет много работы, поэтому хотелось хоть несколько часов спокойно поспать, чтобы не быть завтра совсем усталым. Доставить в лагерь около ста человек было делом непростым. До сих пор мечеть не вела такой работы. Помимо всего прочего, сама дорога была трудной: узкая тропка вдоль берега реки, скользкий путь по краям ущелий, несколько часов руководства походом, которое следовало вести внимательно и строго, ведь нужно было присматривать за множеством легкомысленных детей.
Ночь пошла к утру. Тихо скользнули на небо молочные пятна облаков. Воздух стал еще более влажным. Образы перед глазами Исмаила были разорванными и бессвязными. Сон бежал от него. Он не мог успокоиться. Образы цепью тянулись перед его глазами, возникая и исчезая. Ему казалось, что душа его распадается на осколки, а каждый осколок дальше распадается. Он пытался собрать распавшиеся осколки своей души, соединить их.
Ночь словно не имела конца. Опять, в который уже раз, он перевернулся на другой бок. Было чувство, словно он лежит на мешке колючих веток. От жары хотелось пить. Он выпил кружку теплой воды, потом подошел к окошку. Его лоб покрывал пот. Он смотрел в маленький двор мечети — никого там не было, никакого движения. От тишины и ночных теней, лежащих на бассейне и цветочных горшках, было душно. Из зала мечети во дворик падал люминесцентный свет. Город спал, и звуки беззвучия сна непонятным образом наполняли пространство. И, пока Исмаил стоял у окна и смотрел на спящий город, и к нему пришел сон. Веки его отяжелели. Он хотел отойти от окна и снова лечь, но услышал шаги сторожа, который вышел из пристройки в углу двора и направился в зал мечети. Через минуту из громкоговорителя к небу поднялся азан. Исмаил пробормотал: «Так быстро, уже утро!»
По ступенькам он спустился во двор. Совершил омовение и вошел в мечеть. Большой вентилятор под потолком, тихо вращаясь, охладил его влажное лицо. Постепенно подходили утренние молящиеся. Их было немного — в основном, местные старики и несколько тех, у кого еще было время дойти до работы. Пришел хадж-ага с раскрасневшимся лицом и без промедления начал намаз.
Потом Исмаил стоял во дворе. Ждал рассвета. Его окликнул сторож:
— Эй, молитвенник усердный, у тебя что, дома, что ли, нет своего, в мечети ведь странники ночуют.
Сторож выглядывал из окошечка своей каморки и говорил, посмеиваясь.
— А я что, не странник разве, ага-сейид, разве не похож?
— Ну, раз ты странник, заходи ко мне, я тебе кусок хлеба дам.
— Хлебом не отделаешься от меня!
— Ничего, я к странникам привык.
Улыбаясь, Исмаил вошел в его пристройку. Это было покосившееся крохотное строение, пол которого покрывал потрепанный коврик. В углу комнатушки лежала стопкой пара постельных комплектов, прикрытых покрывальцем. В нише — паломническая открытка Мешхеда в рамочке и большое изображение имама Али. Сторож шутливо сказал:
— Садись, молитвенник, сейчас принесу тебе чаю с хлебом.
— Это вы садитесь, пожалуйста, а я завтрак принесу, младшие должны служить старшим, а не…
— Садись и не говори много!
Вслед за этим из-за занавески донеслось звяканье стакана о блюдце. Исмаил прикоснулся к занавеске и наткнулся на спину сторожа — так тесно тут было. В два приема тот вынес и разложил скатерть и салфетку для завтрака и сел разливать чай.
— Сегодня ребят в пустыню поведете?
— Не в пустыню — в лагерь.
— А вы, никак, к войне готовитесь, что детей в лагерь ведете? Пусть бы слуги Аллаха отдыхали дома.
— Этих маленьких слуг Аллаха мы ведем в горы и степь, чтобы увидели величие творения Божьего.
— На здоровье, только смотрите, как бы козлятки руки-ноги не поломали, а то вы сбежите отсюда, а отцы-матери потом меня за шкирку возьмут!
— Конечно, мы осторожно пойдем. Будь спокоен. Не одним глазом, не двумя, не тремя — четырьмя глазами смотреть будем!
— Оно так. Народ надо беречь. Ведь их из уважения к мечети туда так легко отпустили.
— Мы всей душой, что вы!
— Кушай давай, не смотри по сторонам. Кушай!
Исмаил занялся завтраком, но все мысли его были — о личности этого старика-сторожа. Он был первым впечатлением, полученным в предрассветный час, утром этого летнего дня. После утреннего намаза все расходятся, а он остается. Стоит и смотрит на последнюю ночную звезду в небе. Как сказал поэт, все меняется, и на месте заката зажигаются звезды. Закат теряется в ночной тьме, а потом звезды теряют свет в молоке утра. При этом сторож неравнодушен, болеет душой за судьбу страны.
— Ну что, молитвенник, в небе голубей высматриваешь?
Это был сторож — он закрыл двери мечети и вернулся в каморку. Исмаил опомнился.
— Нет, ага-сейид! Я смотрю, погода неопределенная, думаю, какой день сегодня будет.
— Угу, ты, значит, думаешь. А я скажу тебе: не слишком задумывайся, ведь Аллах даже о комаре и о всяком насекомом заботится, неужто о нас забудет? Обязательно позаботится. И об этом дне тоже. Мы должны долг свой выполнять. А остальное само сложится.
— Долг — это хорошо, ага-сейид! Но человек порой не может понять, в чем же долг-то его?
— Ну, молитвенник! Долг нам в послании своем Господин Хомейни разъяснил, а муллы с минбаров повторили. А ты говоришь, непонятно.
