Евгений Чижов - Темное прошлое человека будущего
Жизнь в исполнении Некрича была нечистой тайной, которую нужно было тем более скрывать, что она находилась у всех на виду и была всем доступна, только руку протяни. Секрет его неуязвимости состоял, может быть, еще и в том, что он начисто лишен был привычки к жизни, никогда ее не имел, всегда и везде воспринимал сам факт своего существования как нарушение общего закона, исключение из всех правил… Он сидел передо мной, глядя в сторону, скромно так улыбаясь, одним своим ненавязчивым – по-прежнему на краю стула – присутствием если не перечеркивая полностью, то делая безнадежно устаревшим все, написанное о нем в почти уже законченной рукописи на столе между нами. Живехонький…
– А здесь ты что делаешь? – спросил я, имея в виду кафе.
– Играю по пятницам и выходным, подрабатываю. Сегодня в виде исключения договорился на четверг, завтра мне в другом месте нужно быть, Ульрих подкинул работенку… Помнишь Ульриха?
– Специалист по рекламе? Помню, помню… Куда ж он тебя устроил?
– Пока не скажу, если все получится, через неделю сам увидишь.
Тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить! Спасибо немчуре, не дал пропасть. А то я совсем уже загибался. Я ведь почти все деньги на лечение ухнул, оно здесь неимоверно дорогое. Ободрали меня как липку, из больницы я вышел без гроша. Кем только ни вкалывал: и на фабрике, и в магазине, и афиши расклеивал, и объявления разносил… И такая меня тоска от этой работы поедом ела, ты и вообразить себе не можешь! Гнали меня отовсюду, а я каждый раз, когда меня увольняли, думал про себя: ничего, зато мы вас в войну отодрали как сидорову козу! И надо будет, еще выдерем! Да!
Некрич откинулся на спинку стула, заняв его наконец целиком, точно неожиданный прилив патриотических чувств придал ему смелости.
– Нет, гражданина мира из меня не вышло. Не бывает гражданина мира без гроша в кармане. Бедные все – патриоты, не по бедности, а от потерянности. Пролетарии всех стран только и ждут повода друг другу морды намылить! Ты не представляешь, какие со мной приступы патриотизма тут случались! До слез, до мурашек по коже.
Только лишившись родины, понимаешь, чтоЂ она на самом деле для тебя значила! Все мы балансируем на одной ноге на гребне настоящего, и за что нам еще держаться, скажи мне на милость, как не за мысль о величии Отечества?! А то, что миллионы убиты задешево, так это когда было! И главное, что с того?!
Государство – это миф, а память о его жертвах, может, и способна победить время, но против мифа она бессильна! Ты со мной не согласен?
– Не знаю… – Я пожал плечами. – Смотря чья память…
– Ах, как я по Москве скучаю! Даже не ожидал от себя, что так буду скучать.
– По чему больше всего?
– По театру, конечно, я же без него, как улитка без своего дома.
По метро нашему. Да по всему, даже по ночной пельменной, по дяде
Ваде Петушкову…
А это что у тебя такое? – Некрич кивнул на пачку бумаги.
– Все то же… Пытаюсь разлучить легенду и действительность…
– Бесполезно, зря стараешься. Обо мне?
– С чего ты взял?
– Да о чем тебе еще писать, если не обо мне?
– В самом деле…
– " Правда о Некриче "? Ну-ну… Дай прочесть.
Я задумался, решая, стоит ли давать ему рукопись. Хозяин кафе делал Некричу знаки из-за стойки, что пора ему возвращаться к пианино – посетителей прибавилось.
– Хорошо, бери, только верни поскорее.
– Отлично! – Некрич взял пачку бумаги со стола и зажал ее под мышкой. – Ну мне пора снова за работу…
– Постой, Андрей, когда увидимся?
– Тсс!.. Я не Андрей, а Борис, ты что, забыл?.. Чиркин я, Борис
Чиркин. Здесь же через неделю. Все, ауфидерзейн.
Табурет у пианино показался ему низким, он повозился с ним, пытаясь поднять сиденье, и, не сумев этого сделать, положил на него мою толстую рукопись и уселся сверху. "Живой, гад! " – возникло во мне эхом прошлых мыслей. Некрич заиграл
"Подмосковные вечера ", десяток эмигрантов по разным углам кафе вяло захлопали.
Неделю спустя он выложил передо мной рукопись на стол в русском кафе.
– Ну как? – спросил я как можно безразличнее.
– Пиво мне возьмешь?
Я подозвал официанта и заказал ему пива.
– И орешки, не забудь про орешки.
– Хорошо. Еще порцию фисташек, пожалуйста.
Некрич бегло перелистал пухлую кипу бумаг, как работник крупного издательства, и у меня сразу возникло подозрение, что он ничего не читал.
– Ну что тебе сказать… – Он выдержал паузу, отхлебнул пива. -
Недурно. Местами даже очень недурно. Гораздо лучше, чем я ожидал. Нет, ей-богу, ты небесталанен! Твоя встреча с Ириной в битком набитом вагоне меня очень повеселила, и как Коля с Толей за мной в театре гонялись, ты неплохо описал. Октябрьские события тоже убедительно вышли…
– Твоя похвала – для меня высшая награда, – сказал я.
– Про твои шуры-муры с Ириной я, как ты понимаешь, догадывался, для меня это не было неожиданностью… Но вот почему ты не сказал мне тогда, что она не просто хочет покончить с собой, а при помощи газа? Я бы в жизни туда не сунулся!
– Что теперь говорить… кто ж мог знать?
– Да, говорить уже поздно… Все в прошлом. От целой жизни остались одни обугленные стены. Все это кончилось.
Некрич допил пиво и поставил стакан на рукопись, показывая этим, что ему все с ней ясно, открывать ее он больше не собирается – она тоже принадлежит к числу вещей, оставшихся для него в прошлом, в московской жизни.
– Но главное-то у тебя не получилось. А жаль…
– Что именно?
– Я,- просто ответил он. – Меня там нет. – Некрич кивнул головой на кипу бумаги. – Так, отдельные черты, кое-какие мои фразы, но в сумме я из этого не складываюсь, нет. Увы. Стать моим Эккерманом тебе не удалось. Я и от тебя ускользнул, как от
Гурия с Лепнинским. Ты думаешь, это так просто, да, взять пару моих словечек, два-три жеста, и готово дело?! То же мне, Босуэлл нашелся! Думаешь, раз я тебе одно про своих предков говорил, а
Ирине другое, так ты меня и поймал? Хрена с два! Тебе кажется, что ты меня описал, может, ты даже мнишь, что меня выдумал?! А сам-то ты кто? Откуда ты взялся?! Это благодаря мне ты писатель, это я тебя кем-то сделал, а не ты меня! Кем бы ты был, если б не я? Да никем! Пустым местом! Нолем без палочки!
– Зря горячишься, ты прав, я ж не спорю…
– Ну ладно… У меня, собственно, времени в обрез. Моя девушка меня ждет. Настоящая баварская ma ђ del*! Хочешь познакомлю?
– Не сейчас.
– Зря, тебе бы понравилась. В смысле внешности она Ирине, может, и уступает, зато в искушенности… Не сравнить! И покладистая.
Скажу тебе по секрету, – Некрич наклонился ко мне через стол, – имею матримониальные планы. У ее отца своя булочная…
– Ах, вот оно что! – Я понимающе кивнул.
– У нее есть свободная подруга. То, что тебе нужно. С косой, натуральная Гретхен. Пошли?
– В следующий раз.
– Ну как знаешь. – Некрич поднялся, чтобы уходить.
– Подожди, Андрей, то есть Борис, то есть… Скажи мне всего одну вещь напоследок, только правду…
– Разве я тебе что-нибудь, кроме правды, хоть раз говорил?
– Скажи, эту музыку… вальс, который ты тут неделю назад играл и раньше в Москве… Кто его все-таки на самом деле сочинил, твой дед или Иннокентий Львович?
– Зачем тебе это?
– Сам не знаю… Хочу хоть что-то знать наверняка.
– Я его сочинил. Я сам. Ясно? – Глаза Некрича на секунду выросли, точно он хотел взглядом вдавить в меня свои слова. – Я!
Мой сосед-скрипач уехал на неделю к родным, и, пользуясь тишиной, я целыми днями работал дома, заканчивая книгу. В тот день я с утра бился, пытаясь описать одну из наших встреч с
Ириной, когда она ни с того ни с сего возникла у меня на пороге с пылающими щеками и взмокшим лбом, кашляющая так, точно у нее что-то рвалось в груди. Она прикладывала ладонь ко лбу, чтобы определить температуру, и встревоженный ее взгляд был при этом обращен внутрь. А если она смотрела на меня, глаза ее беззвучно просили: " Скажи мне, что со мной? "
Когда к вечеру мне стало наконец казаться, что я подобрал правильные слова, я вдруг понял: это не она. Описанное мной лицо принадлежало той самой похожей на Ирину актрисе из порнофильма, это ее глаза спрашивали кого-то там в кадре: "Что со мной? " – по какому-то совсем другому поводу. На ее растерянность, или испуг, или что там еще испытывала эта дрянь по ходу идиотского сценария, я убил целый день! Память, лишний раз доказывая свою независимость, подстроила мне ловушку: Ирина вела себя иначе, похоже, но не так. Внезапно у меня возникло подозрение, что и в остальных сценах тоже действует на самом деле не она, а та актриса из дрянного кино. Я бросился перечитывать написанное.
Нет, это было наваждение, я просто устал, переработал, нужно было отдохнуть, пойти пройтись. Во всех эпизодах Ирина была узнаваема, я мог дать руку на отсечение, что она была именно такой. И все же мне было ясно, что чем дальше, тем труднее мне будет отделить ее лицо от лица с экрана: " болезнь Некрича " не прошла, а затаилась, перейдя из острой в хроническую форму и продолжая скрыто свою разрушительную работу.
