Марсело Фигерас - Камчатка
Любимых историй у меня много, но на самом почетном месте стоит история короля Артура. Думаю, поначалу меня привлекли ее самые очевидные достоинства: описания оружия и доспехов, воплощенная в Круглом столе идея равенства, романтические идеалы рыцарей и поиски Святого Грааля – чаши, из которой Христос пил на Тайной вечере. В этой истории всегда идеально сочетались эпические подвиги и духовные искания. Я рос, и детские версии легенд оставались в прошлом. Пришло время читать подлинники: «Историю королей Британии» Гальфрида Монмутского, «Смерть Артура» сэра Томаса Мэлори, Граальский цикл, поэмы наподобие «Сэра Гавейна и Зеленого рыцаря». Взрослеть – это в том числе преодолевать внутренние противоречия. Тогда-то я и узнал, что человек – например, Артур – может иметь самые благие намерения, но при этом оставаться мелочным, эгоистичным и похотливым. Артур совершил кровосмешение, убил невинных младенцев и, удрученный своим личным горем, забыл об общем благе.
Но сильнее всего меня впечатлял финал. Сэр Бедивер помогает умирающему Артуру забраться в лодку, которой управляют женщины в черных одеждах. Среди них три королевы: сестра Артура Фея Моргана, Королева Северного Уэльса и Королева Опустошенных Земель. Их сопровождает Нинева, Владычица Озера. Артур говорит рыдающему Бедиверу, что отправляется на остров Авалон лечить свои ужасные раны. Лодка скрывается в озерном тумане. На следующий день Бедивер видит свежую могилу, на которой молится отшельник, и спрашивает, кто здесь погребен. Отшельник объясняет, что несколько женщин попросили его похоронить какого-то мужчину. Рассудив, что речь идет об Артуре, Бедивер решает поселиться рядом с могилой, чтобы предаваться посту и молитве.
Затем Мэлори отдает должное версиям, в которых Артур не умер и, когда придет пора, вернется. Как сообщает Мэлори, ему рассказывали, что на могильной плите Артура выбито: «Здесь лежит Артур, король в прошлом и король в грядущем». Но поскольку ни одна душа не видела Артура мертвым, да и могилу эту отыскать не удалось, никто не может сказать, что на самом деле сталось с Артуром. Мэлори отказывается поддержать версию о возвращении: «Я, однако, не стану утверждать, что он вернется, и лишь скажу: в этом мире он переменил свою участь».
Нынче я солидарен с Мэлори: ничто так не воодушевляет, как история о человеке, которому удалось переменить свою участь; в этом сумрачном мире, где тебя уверяют, что черного кобеля не отмоешь добела, я не знаю ничего более возвышенного. Еще в 1837 году Ральф Уолдо Эмерсон спорил с теми, кто проповедовал смиренную капитуляцию: «Идея, что мы появились в природе с опозданием, что мир давно уже завершен, – губительна». Нет, мир еще не завершен. Осталось еще как минимум пять миллиардов лет. Потому-то меня бесят те, кто твердит: «Все истории уже рассказаны», сводя творчество к тупому повторению того, что другие сделали удачнее и раньше, или к лепке своих текстов из чужих строк, из объедков вчерашнего пира. С тем же успехом эти реакционеры могут утверждать, что все жизни уже прожиты, а мы – люди второго сорта, эпигоны, берущие биографии напрокат. Тем самым у нас отнимают заслуги и надежды, объявляют наши переживания пустыми капризами. Жизнь людей нашего поколения не менее значительна, чем чья-либо еще. Наоборот, наша жизнь опирается, как на фундамент, на жизнь наших предшественников – жизнь, которая уже перестала быть биологией и стала историей; жизнь, проложившую путь, который привел нас в настоящий момент, в миг, который в этом смысле больше, чем все былое вместе взятое. Подобно некоторым видам животных и растений, наши предшественники служили мостом между днем минувшим и днем сегодняшним, позволили нам перейти пропасть, увенчали собой гору, которая достигла небывалой высоты, но станет еще выше.
Говоря о том, как тесно все в природе взаимосвязано, часто используют такую метафору: дескать, стоит бабочке взмахнуть крыльями – и это даст толчок череде событий, которая в итоге повлечет за собой землетрясение в другом полушарии. Если уж мы приписываем такое могущество бабочкам, то насколько сильнее человек, который становится хозяином своей судьбы, не поддавшись тем, кто пытался ею управлять, и меняет жизнь к лучшему? Какие потрясения вызовет эта перемена в его ближайшем окружении и даже в противоположной точке земного шара? Итак, я на пару с Мэлори считаю: достаточно того, что Артур воспользовался шансом исправиться. Правда, в детстве мне больше нравилась фантастическая версия, где Артур залечивает раны на Авалоне и ждет момента, когда сможет вернуться в свое королевство.
Много лет моим Авалоном была Камчатка.
74. Мы возвращаемся и не находим ничего, кроме кромешной тьмы
Когда мы вернулись – за полночь в воскресенье, – во всем поселке не горело ни огонька. Квартал за кварталом утопал во тьме. Папа припарковался в двухстах метрах от нашей дачи. Машину поставил так, чтобы в случае боевой тревоги без труда развернуться. Мы с мамой смотрели, как папа с фонариком уходит по немощеной улице. Гном спал у меня под боком, в обнимку с обоими Гуфи. Он их всех обслюнявил. Пока папы не было, мама успела выкурить две сигареты, одну за другой.
– Похоже, просто отключили свет, – сказал папа, садясь за руль.
– А Лукас? – спросил я. Меня больше ничего не волновало.
– Лукаса нет дома.
Это утверждение отчего-то показалось мне не слишком категоричным. Едва «ситроен» въехал в ворота дачи, я выскочил из него, как метеор, и понесся искать Лукаса. Света действительно не было. Я бегал по дому, тыкаясь в стены, с громким криком: «Лукас! Лукас!» Луна, светившая в окно нашей спальни, указала мне бледным пальчиком на голый пол: спальный мешок Лукаса исчез. Это насторожило меня окончательно.
Мама предположила, что Лукас решил ночевать в другом месте, пока мы в отъезде. Винить его за это нельзя. Когда человек один, он поступает так, как ему хочется. Но волноваться не стоит: если бы Лукас собирался отлучиться надолго, он бы обязательно оставил нам записку.
Я подумал, что эта записка, возможно, лежит где-нибудь в доме – разве в темноте ее сразу отыщешь?
Направился к бассейну – посмотреть, как там наши жабы, – и вдруг заметил в глубине сада какой-то огонек.
Огонек мигал: зажжется и погаснет, зажжется и погаснет. Как сигнал.
Я чуть не задушил Лукаса в объятиях. Он стоял, прислонившись к тополю. Tут же, на земле, лежали его спальный мешок и сумка с надписью «Japan Air Lines».
– Что ты здесь делаешь? Разве не видишь, дождь собирается?
– Вас жду.
– А что там со светом?
– Отключили во всем поселке. Темно, хоть глаз выколи.
Ответ Лукаса меня явно не убедил, и поэтому, недолго думая, я снова спросил:
– Что ты делаешь в саду?
Лукас не ответил. Казалось, его больше интересовал папа – тот увидел нас и пошел в нашу сторону. Мне стало обидно. Я вообразил, что, раз Лукас не обращает на меня внимания, значит, он предал нашу дружбу и я вправе оскорбиться. Но я не успел высказать ему свое возмущение. События опережают наши чувства.
– Можно тебя на минутку? – спросил Лукас у папы. Вместо ответа папа обратился ко мне. И просто-напросто спровадил:
– Иди помоги маме, она там одна с сумками.
Скрепя сердце я повиновался. Когда проснувшийся Гном, потянувшись, сказал мне какую-то невинную фразу, я злобно огрызнулся. Гном, захныкав, обиделся и убежал в сторону бассейна, где обнаружил в воде труп:
– Мертвая жаба! Мертвая жаба!
Как ни странно, мне полегчало. Хоть чем-то себя занять, хоть как-то отвлечься. Я послал Гнома за газетой и шпагатом, а сам достал из сарая лопату.
Мы зарыли жабу под деревом, рядом с другими.
– Это не яма, – говорил Гном жабе в бумажном саване, – а лифт. Мы тебя туда положим, и ты сразу поднимешься в жабий рай.
Гном положил жабу в могилу. Я начал заваливать ее землей. Гном осенил могилу крестным знамением – очень ловко и даже изящно – и удрал домой.
Я все еще разравнивал землю, когда подошел Лукас. Под мышкой он нес спальный мешок, с плеча свисала сумка.
– Гарри, я уезжаю.
– Сейчас? Ты что, промокнешь!
– Твой папа отвезет меня на станцию.
– А можно мне с вами?
– Нет.
– Ну почему? Я мигом закончу!
– У меня времени в обрез. Мне сто лет назад надо было уехать, но я хотел вас дождаться. Чтобы попрощаться.
Я начал трамбовать землю лопатой.
– Гарри, я уезжаю. И больше не приеду.
– Тебе обязательно надо ехать? – спросил я, утаптывая могилу кроссовками.
– Некорректный вопрос.
Я встал на колени, разыскивая камни, чтобы прикрыть могилу; нехорошо, если ночью ее разроют собаки.
– Значит, так? Даже «пока» мне не скажешь? Я-то думал, мы друзья.
– Но мы же больше никогда-никогда не увидимся!
Повисла пауза, показавшаяся мне окончательной и бесповоротной. Когда я набрал полные пригоршни камней, Лукас сказал:
– Я там в комнате оранжевую майку оставил.
