Собиан Хайес - Девушка с зелеными глазами
— И не только глаза, — отрывисто сказала я, чувствуя, как моя злость начала выходить из-под контроля. — Меня вообще было не так уж много на этой картине.
— Ты все равно была на ней, — уперся он.
Жалкие остатки, бледная тень, горько подумала я. Мне ничего не оставалось, кроме как возразить.
— Я думаю, ты и сам знаешь, чьи очертания изображены на этом холсте.
Он не смотрел мне в глаза.
— Ты имеешь в виду Женевьеву?
Мой голос прозвучал неестественно и официально.
— Да, Мерлин, именно ее я и имею в виду.
Мерлин поскреб подбородок, и я поняла, что он с трудом подбирает слова.
— Это был твой портрет, Кэти, клянусь. Твой и только твой.
— Но увидела я не его.
— Я и пытаюсь тебе сказать это… Он не был портретом Женевьевы. Во всяком случае, изначально точно не был.
Я поняла, что повторяю слова Женевьевы, словно возвращая их Мерлину.
— Он не мог измениться в последний момент.
— Вот именно это и произошло, — угрюмо выдавил он. — Я выписывал детали тут и там, вплоть до дня, когда показал его тебе, и…
— Получается, он не был закончен недели назад? — перебила я.
— Нет, я никогда не тороплюсь. — Он развел руками. — Основа картины проступает постепенно и иногда начинает жить собственной жизнью.
«В нашем случае так и произошло», — мрачно подумала я, но продолжала молчать, думая, стоит ли ему верить, и злилась из-за того, что мне очень хотелось поверить ему.
— Кэти. Я видел перед собой почти законченный портрет, а потом в моей студии ты выглядела такой пораженной и растерянной, а затем ушла. А до меня так медленно дошло почему.
Я вежливо улыбнулась и несколько раз моргнула.
— Может, твою кисть вело твое подсознание? Втайне ты хотел быть с Женевьевой…
Он покачал головой:
— Не хотел, и рисовал я совсем не ее. Я бы так хотел, чтобы ты поверила мне.
— Мерлин, почему это тебе так важно?
— Правда всегда важна, — с жаром ответил он, и я побоялась смотреть ему в лицо, потому что его голос звучал так искренне. Он потупился и жалобно сказал: — Ты и Женевьева — неразрешимые загадки. Только мне показалось, что я смог приблизиться, как понял, что ты будто в миллионах световых лет от меня.
Я на секунду прикрыла глаза, потому что раньше сама так думала о Мерлине.
— Теперь ты с Женевьевой, — вернулась я на землю. — Она не такая уж и загадка.
Он в отчаянии покачал головой:
— Она всегда была рядом, Кэти, а ты где-то… слишком далеко.
Я посмотрела ему прямо в глаза:
— Но теперь это больше не имеет значения.
Внезапно я поняла, что это чистая правда, и вряд ли мы когда-нибудь будем значить друг для друга так же много, как раньше. Для меня это оказалось не просто встречей с Мерлином, а прощанием с частичкой самой себя.
— Ну что, Кэти… теперь все в порядке?
— Конечно же.
Он встряхнул головой, будто пытаясь пробудиться ото сна.
— Женевьева просила, чтобы я показал тебе дизайнерский конкурс в Интернете. Главный приз — недельная стажировка в одном из знаменитых модных домов.
Я попыталась не выглядеть слишком неблагодарной.
— Все подробности будут известны в колледже. Мисс Клегг вывесит все на доску объявлений.
— Женевьева сказала, что это что-то очень особенное и никто ничего не знает. — Он развернул ноутбук ко мне. — Она сделала закладку в «Избранном», называется «только для Кэти».
Я втянула щеки, взбешенная наглостью Женевьевы, кликнула на файл и стала ждать, пока страница загрузится.
— Соединение барахлит? — улыбнулся он, когда я замерла, не в состоянии поверить собственным глазам. Подо мной будто разверзлась дыра в полу, и я проваливалась в черную бездну. Я смотрела, пока хватало сил, снова и снова перечитывая текст, в надежде, что, может быть, неправильно поняла, а затем вскочила на ноги.
— Мерлин, мне пора, кое-что случилось.
— Все в порядке?
— Да, мне просто срочно нужно домой. Увидимся… наверное.
— Это произойдет раньше, чем ты думаешь, — пошутил он, но я была слишком расстроена, чтобы отвечать.
Мне кажется, я побила все существующие рекорды по бегу на длинные дистанции и одновременному набору эсэмэс. Я не сбавляла темпа, пока вдалеке не увидела указатель на свою улицу. Сердце скакало, как заведенное, и в боку ныло. Я привалилась к стене недалеко от дома, измотанная страхом и неожиданной нагрузкой.
Машина Люка стояла около дома, и я успокоилась, потому что мне нужно было срочно рассказать ему, что показала мне Женевьева. К двери подошла его мама, мой голос звучал пронзительно от одышки.
— Здравствуйте, миссис Кэссиди. Люк дома?
— Извини, Кэти. Они с Лаурой уехали в город праздновать.
Я была полна отчаяния.
— Сегодня ее день рождения?
Лицо миссис Кэссиди посветлело.
— Нет, их годовщина. Целых три года.
— Ух ты, потрясающе.
— Наверное, поэтому он выключил телефон. — Она подмигнула. — Вероятно, они не хотят, чтобы их отвлекали.
Я была просто раздавлена.
— Нет, конечно… не хотят. Я даже и не посмела бы.
— Это было что-нибудь важное, Кэти? — прокричала она мне вслед.
— Нет, ничего особенного. Я… пересекусь с ним завтра.
Мне ничего не оставалось, кроме как ждать до утра. Рядом не было никого, кто был бы способен трезво растолковать свежие события. Я ненавидела себя за то, что без Люка я становлюсь такой беспомощной, и пыталась выкинуть его из головы, но безуспешно. Я лежала без сна, прислушиваясь к воющему ветру за окном, который проникал через прохудившиеся рамы и покачивал шторы. Я медленно достала нашу с Люком фотографию из ящика и поднесла ее к лампе. С каждым разом эта фотография поражала меня все больше и больше. Я аккуратно положила ее назад, сама не зная, зачем вообще ее сохранила.
Я чувствую жар во сне. Я снова в старом доме, но на этот раз не могу пройти дальше крыльца и вынуждена смотреть, как Женевьева бросает горящую спичку и пламя расходится во все стороны, трещит, и лестница разлетается в щепки, как гнилушка. Женевьева проходит через огонь невредимой, и я понимаю, что она парит в полуметре над землей. Единственный способ спастись — это пойти вместе с ней. Я не хочу, но у меня нет выбора. Она протягивает руку, я шагаю к ней, и наши тела сливаются в одно. Ее мысли становятся моими. Она ведет меня на городскую площадь к виселице с пустой петлей, зловеще выступающей на фоне ночного неба, освещенного заревом пожара.
ГЛАВА
ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Мне показалось, будто на улице начался град, слегка постукивавший по окну, затем он усилился. Я некоторое время лежала в полусне и долго не могла понять, мне показалось или на самом деле кто-то кидался мелкой галькой в окно.
Я поспешно открыла створку и высунула голову на улицу. Под моим окном стоял Люк с полной пригоршней мелких камушков из сада.
— Люк? Еще так рано.
— Мама сказала, что ты заходила вчера вечером. Я подумал, что что-то случилось.
Я подняла руки, что означало, что я скоро выйду.
Я умылась, почистила зубы, причесалась, надела спортивные штаны и толстовку. Затем я взяла со стола листок бумаги и сунула его в сумку. Люк уже ждал меня у машины. Я заметила, что у него усталый взгляд и волосы еще взъерошеннее, чем обычно. Такое ощущение, что он спал прямо в футболке, потому что она измялась и пахла так же, как и вся его комната. Мой нос, по-видимому, решил поработать сверхурочно, потому что я различила застарелый запах чеснока и пива.
— Это было не так уж важно, — виновато проговорила я.
— Мама сказала, что ты была на последнем издыхании, будто пробежала марафон.
— Мы можем куда-нибудь уехать, Люк? — Мне отчаянно хотелось убраться подальше от всего знакомого.
Я проскользнула в его машину, и он шутливо отсалютовал мне, улыбнувшись:
— Куда пожелаете, мадам?
— Не знаю… как тебе поездка к морю?
Он даже не стал утруждать себя ответом, резко развернул машину и втопил педаль газа. Мы доехали до побережья всего за двадцать минут в задумчивой тишине. Люк поставил машину на парковке и велел мне укутаться потеплее. На море был утренний прилив, и большие трехметровые волны бились о каменный мол. Мы натянули капюшоны и попытались пройтись по берегу, но на наших лицах вскоре образовался налет из мокрого песка, а глаза заболели и стали слезиться. В водорослях и гальке я заметила кусочки морского стекла, и у меня защемило в желудке.
Нам пришлось отступить к площадке, на которую летом ставят шезлонги, потому что это было единственное защищенное от ветра место. Там работал маленький вагончик с горячими напитками и фастфудом.
Я вынула листок бумаги и передала его Люку, а сама отвернулась, не желая снова перечитывать историю. Заголовок отпечатался в моей памяти навсегда: «Пожар в доме священника».
