Столица - Менассе Роберт

— Пожалуйста, то и другое, мадам.

— Как — то и другое?

— Я полагаю, к мясу полагается и гарнир?

— Сегодня у нас тефтели по-валлонски, с соусом.

— А к ним?

— Картофельное пюре и морковка.

— Ну вот, это же вегетарианское. В общем, тефтели, значит, будет то и другое.

Брюнфо обуревал страх. Причем такой сильный, какого он никогда не испытывал. Но что-то в нем восставало, прямо-таки вынуждало его делать вид, будто он не принимает все это всерьез. На койке бестелесным трупом лежала его пижама. На крючке возле койки вяло висел халат: вот это он и есть, после исчезновения. Он не разделся, в постель пока что не лег. Сестра ушла. Он съел вафлю, отхлебнул глоток чаю, улыбнулся, поймав себя на том, что, затаив дыхание, прислушался, а потом, открыв дверь и глянув направо и налево, выяснил, все ли спокойно. Вышел из палаты, спустился на лифте в вестибюль, чтобы выпить в столовой пива.

Алкогольных напитков в больничной столовой не держали. И он покинул космический мир, через неоготический портал выбрался на волю, прошел несколько шагов в потоке людей, которые не думали о смерти, нашел уличное кафе, заказал пиво.

— Маленькую кружку, месье?

— Большую, пожалуйста.

Со своего места Брюнфо видел аптеку.

Он вспотел, носовым платком утер мокрый лоб. Температура? Нет, просто день жаркий. Сквозь щель между двумя зонтами солнце падало ему на затылок и на спину. Он чуть передвинул стул, снял пиджак.

Тут зазвонил мобильник. Филипп.

— Слушай, — сказал он, — могу кое-что рассказать. Не по телефону. Картина пока не вполне ясна, но просматриваются, как бы это сказать… весьма любопытные симптомы. Не знаю, сумею ли продолжить, очень уж рискованно. Надо потолковать. Завтра сможем встретиться?

— Я в больнице, — сказал Брюнфо. — Ты же знаешь, на обследовании. Завтра предстоит целый ряд процедур, но…

— Как ты себя чувствуешь? Что говорит врач?

— То же, что и ты: любопытные симптомы, но картина пока не вполне ясна. Как насчет завтрашнего вечера?

— Идет. В полседьмого, в семь.

— Хорошо. Тогда навести меня в Европейской больнице, улица Ленту. Если поедешь на метро, станция «Мерод».

— D’accord. До завтра.

Эмиля Брюнфо определили в двухместную палату, но вторая койка, к счастью, пустовала. И вечером ему удалось сделать несколько звонков, не нервируя соседа и не чувствуя необходимости выходить в коридор, кроме того, он мог включить телевизор, закрепленный на стене напротив коек, над обеденным столом, и снова выключить, ни у кого не спрашивая согласия, посмотрел вечерний выпуск новостей, в программе было интервью с начальником полиции, который отмел упрек в бездействии, заявил, что вообще-то очень трудно отловить свинью, если не знаешь, когда и где она долбанет в следующий раз. Он что, вправду сказал «долбанет»? — спросил себя Брюнфо. Тут как раз и журналистка спросила: Что он подразумевает под «долбанет»? А вот что — внезапно появится и перепугает прохожих, причем… Брюнфо в сердцах выключил телевизор, смог выключить, потому что был в палате один. Позднее этой очень тревожной ночью он мог метаться в постели, снова и снова вставать, пить в ванной воду, ходить в туалет, спускать воду, которая так шумела, что он и в одиночестве испугался, мог чертыхнуться, когда на обратном пути ушибся о край кровати, мог храпеть и выпускать газы, не задумываясь о соблюдении приличий.

Однако на следующий день «счастью» пришел конец. Рано утром его увели на ЭКГ, а когда он вернулся в палату, вторая койка уже была занята. Изголовье койки соседа было приподнято, он полулежал, очень хрупкий, очень бледный, почти прозрачный, редкие светлые волосы аккуратно зачесаны на пробор. Пижама в елочку! Синий шелк, тонкие оранжевые полоски. Ноги он подобрал, на коленях пристроил ноутбук.

В голове у Брюнфо еще звучало понятие «желудочковые экстрасистолы», как бы уложенное в вату успокаивающих слов кардиолога. А здесь, в его палате, теперь этот мужчина, который поздоровался так радостно, будто он в восторге, что уже не один. Брюнфо тоже поздоровался, стоя между койками, еще раз кивнул соседу и заметил, что на груди его пижамы нашит герб, голубая змея — что-что?.. Мужчина протянул Брюнфо руку и сказал:

— Морис Жеронне.

— Очень рад. — Брюнфо назвался и отвесил поклон, в общем-то наклонился, чтобы лучше рассмотреть герб, змея оказалась стилизованной буквой «S», рядом стояло «Solvay», а ниже — «Brussels School of Economics» [132]. Брюнфо изумился. У него самого были шарф и футболка КСК «Андерлехт», и своей крестнице Жоэль он на крестины в шутку купил в болельщицком магазине ползунки в цветах «Андерлехта», но никогда не видел и не слышал, чтобы кто-нибудь носил пижаму в цветах университета.

Месье Жеронне, конечно, захотелось незамедлительно обменяться историями болезни, Брюнфо коротко сообщил, что он здесь просто на обследовании, из чистой предосторожности.

— Н-да, — сказал Жеронне, — наверняка что-нибудь найдут, они всегда находят, после пятидесяти можно не сомневаться, что-нибудь да найдут, а если у человека старше пятидесяти врачи ничего не находят, я спрашиваю себя, чему они вообще учились. Тогда надо менять больницу. Но не бойтесь, здесь вы в хороших руках, Европейская — прекрасная больница, они тут всегда что-нибудь находят. У меня вот селезенка. Не странно ли? Как назло, селезенка. Вы спросите, почему странно. А скажите-ка: чем занимается селезенка, в чем ее задача? Вот видите! Не знаете. Никто не знает, спросите у своих друзей, у знакомых, у прохожих на улице. Печень, да! Сердце, само собой! Легкие, почки, необязательно изучать медицину, чтобы знать, чем заняты эти органы, какова их функция. Но селезенка… ну скажите: в чем задача селезенки? Вот то-то и странно! Селезенка ведет теневое существование. При этом все прочие органы, о которых мы якобы все знаем и считаем их очень важными, по большому счету вообще не смогут работать, не будь селезенки. Селезенка контролирует все прочие органы, всё знает, непрерывно их проверяет. Она предотвращает болезни других органов, удаляет из крови вредные частицы, накапливает белые кровяные тельца, которые в случае чего выпускает, так сказать, высылает как оперативную группу. Сердце не замечает, когда у печени проблемы, или наоборот, почки стараются выполнять свою работу независимо от того, ограничена легочная функция или нет, а вот селезенка, она замечает все и вся и реагирует на них на всех. И остальные органы чувствуют все, что делает селезенка. Она великий коммуникатор и одновременно секретная служба, на которую никто не обращает внимания. Почему же никто не обращает на селезенку внимания? Почему никто не знает, чем селезенка занимается? А как раз потому, что она, как правило, не бросается в глаза. Селезенка — орган, крайне редко создающий проблемы. Она решает проблемы других органов, по возможности предотвращает их болезни, но сама практически не хворает. Знаете, что я думаю? Я думаю, в теории психосоматики действительно что-то есть. Таково мое подозрение. Вы можете питаться сколь угодно правильно — и зарабатываете болезнь желудка, если вам в переносном смысле постоянно приходится что-то проглатывать, понимаете, о чем я?

— Да, это не новость.

— Вот видите. А у меня непорядок с селезенкой. Неслучайно. Я по профессии, так сказать, селезенка, и вот некоторое время назад я заметил, что больше не могу, не могу больше принять то, что входило в мою задачу, и…

— Вы по профессии… кто? В смысле, селезенка — это ведь не профессия. — Брюнфо застонал.

— Я работаю в Еврокомиссии, — сказал Жеронне, — в ГД «ЭФ», то есть в гендиректорате «Экономика и финансы». Отвечаю за связь. Я, так сказать, связной между различными органами, и нахожусь в тени. Я должен соединять и координировать наработки отдельных сотрудников, все обрабатывать и не в последнюю очередь писать речи, с какими официально выступает комиссар. Ну вот, а теперь представьте себе организм, где легкие тяжко страдают от постоянного курения, печень — от неумеренного потребления алкоголя, желудок — от химии в продуктах питания, и вам нужно все это обезвредить… да еще и писать речи, какими рот провозглашает, что все пока в наилучшем порядке, меж тем как предпринимаются величайшие усилия по обеспечению мало-мальски нормального функционирования организма — например, чтобы не тратить время на стрижку ногтей, ампутируются все пальцы. Мне стало невмоготу, месье Брюнфо. Три года назад у меня возникли сложности, потому что я больше не мог функционировать. В ту пору мне на стол подкинули исследование, проделанное Вебстерским и Портсмутским университетами сообща с Венским экономическим университетом… погодите! — Он застучал по клавишам ноутбука. — Вит! Я его сохранил. «The Impact of Fiscal Austerity on Suiside Mortality» [133]. Кошмар, долгосрочное исследование взаимосвязи между программами экономим для Греции, Ирландии, Португалии и Испании и развитием показателей самоубийств в этих странах. Не стану утомлять вас статистикой и цифрами, процитирую только вот что: с началом программы экономии в Греции показатель самоубийств вырос за первый год на 1,4 процента, вроде бы немного, цифра незначительная, но, простите, это ведь люди… а дальше так: на третий год эта кривая резко идет вверх, и мы получаем цифру, которая позволяет говорить об эпидемии, причем 91,2 процента суицидов отмечены среди людей старше шестидесяти, чьи пенсии и медицинские страховки были сокращены, а то и вообще отменены, на четвертый год в статистике самоубийств растет доля людей старше сорока, преимущественно одиноких и долгое время безработных. На пятый год сокращение числа безработных при маргинальной разнице в о,8 процента соответствует годовому количеству суицидов. А теперь наоборот, погодите… — Он пробежался по клавиатуре. — Вот, Ирландия. Любимый пример моего комиссара. Здесь снова начался экономический рост! Образцовые ученики! Но что показывает это исследование: показатель самоубийств, прежде резко возросший, не снизился. Исследование показывает, что подъем конъюнктуры имел место не там, где ранее была разрушена социальная сеть. Понимаете?