Алкиной - Шмараков Роман Львович
А тот, не уставая нас потчевать, с нежностью посмотрел на следующее блюдо, где плавали мелкие рыбки в масле, встречаясь друг с другом столь же часто, как февраль с августом, и молвил:
– Вы, верно, заметили, как прекрасны и нежны эти фрикадельки на свежем фазаньем жире: лучше их только фрикадельки из павлина, которых, однако, у меня не бывает, затем что я и в удовольствиях стараюсь не переходить меры, приличной разумному человеку. Фазанов я развожу сам и могу похвалиться, что это делается в согласии со всеми правилами: именно, надобно заботиться о молодых фазанах, то есть родившихся в прошлом году, ибо старшие уже не годны давать потомство. Яйца они несут раз в году и не более двух десятков; на тридцатый день вылупятся птенцы: первые пятнадцать дней надобно их кормить разваренной ячменной мукой, окропленной вином, а потом давать им дробленую пшеницу, кузнечиков и муравьиные яйца. Откармливать же так: фунта пшеничной муки, замешанной и разделенной на маленькие кусочки, достаточно для фазана на тридцать дней, да следи, чтобы эти кусочки были смочены маслом: как бы он у тебя не околел, если этот кусочек попадет ему под основание языка. Соблюдя же все эти правила, ты обеспечишь себя трапезой не только сытной, но и удовлетворяющей самому разборчивому вкусу, если, конечно, имеешь в своем распоряжении перец, вино и хорошего повара, чего я всем от души желаю.
Мы в сердцах наших присоединились к его пожеланию. Тем временем второй слуга, по имени Клитофонт, не упустил ему напомнить, что, буде случится у фазанов типун, протирать им клювы чесноком. Гемелл же вознес хвалу фазанам, но не всем вообще, а только хорошо ощипанным: ведь говорят поэты, что нет на свете большей редкости, чем правильно ощипанный фазан. Прибавил он и похвалу Палладиеву поместью, сравнив его с устьем Фасиса, где, по словам Агафархида, бродят тучами фазаны, и заявив, что оно привело бы в восхищение самого Птолемея Филадельфа: тот ведь однажды задал у себя в городе великолепнейшие торжества, для которых был возведен павильон с золотыми орлами и финикийскими занавесями, и сатиры, выкрашенные суриком, ехали на ослах в серебряной сбруе, и катилась на повозке пещера, затененная плющом и зловещим тисом, где совершалась свадьба Семелы, а вокруг нее вились бассариды, все в змеях и винограде, статуя Нисы вставала с места, чтобы совершить возлияние молоком из золотого фиала, и несли огромный груз ладана, мирры, кассии, фиалкового корня и, словно величайшую драгоценность, – павлинов, цесарок и мидийских фазанов в клетках.
Палладий еще много нам открыл, украшая наготу своего стола неисчерпаемыми богатствами своей памяти и заставляя нас желать, чтобы мы оказались не здесь, а там, где он сам себе кажется: подлинно, речи его были так чудесны и столь щедры на все, что ласкает и утоляет тело, что я хотел бы попасть ему на язык хотя бы в качестве примера, а там бы расчелся с его фазанами и дроздами по-свойски, так что от них бы и памяти не осталось. Гемелл, упоенный ученым обществом, взяв в одну руку то, что Палладий считал свиным выменем и что любой другой счел бы капустной кочерыжкой, другой же свободно поводя между тощими Палладиевыми блюдами, начал такую речь:
– Прекрасны и во всех отношениях похвальны те занятия, что не позволяют человеку скрыть своей лености за хвастовством и отговорками, но щедро награждают его заботу и наказывают нерадение. Как из двух полководцев в выигрыше окажется не тот, кто от природы умнее, но тот, кто не забудет по вражеской стране двигаться таким строем, чтобы при необходимости тотчас принять сражение, и часовых выставлять перед лагерем, самому проверяя исправность караулов, и по теснотам пускаться не прежде, нежели будут взяты должные предосторожности, словом, тот, кто везде и всюду окажет подобающее попечение, так и из двух земледельцев тот будет щедрее взыскан сельскими богами, кто предпочтет усердие самому убедительному поводу к праздности. Земля, с великим ее простодушием, и сама ничего не показывает притворно, и в человеке показывает, какова его душа и намерение. Здесь не отговоришься незнанием, ибо всякому ведомо, что земля за добро платит добром, а леность при земледелии – первейший знак, что человек ни к какому честному делу не пригоден и может только жить плутовством или попрошайничеством.
Палладий от его речи пришел в восторг и объявил его человеком несравненной мудрости, как никто другой проникшим в природу сельских занятий. Насытившись, отправились мы спать в уготованное нам место. Стены украшены были росписями, но столь прокопченными и облупившимися, что трудно было сказать, какие события на них изображались; мы с Леандром спорили, предлагая то Калидонскую охоту, то свадьбу Пелея, но каждый раз какие-нибудь руки или копыта оказывались лишними. Я нашел случай спросить Миккала, отчего все здесь в столь прискорбном виде. Тот с неохотой отвечал, что недавно напали на них огромным скопом разбойники, людей побили, скотину иную распугали, иную увели, службы пожгли, а больше по злобе портили, чем корыстовались; они с хозяином уцелели, но теперь о том жалеют, затем что от этой беды у него, похоже, ум не выдержал, так что теперь он думает, что у него в реках вино, а в дубах мед точится; и что с этим делать, они не знают. Я подумал, верно, наши недавние знакомцы здесь побывали, и вот та великая победа, которою они похвалялись; не было такого зла, какого я им тогда не пожелал. Мы с Леандром еще поговорили о том, какими чудными дорогами ходит человек, покинутый благоразумием, а потом уже заснули.
II
Поутру Палладий повел нас смотреть его хозяйство. За ним шли его Миккал и Клитофонт. Проходили мы мимо конюшен; хозяин нам сообщил, что конюшни и хлев, хоть и смотрят на юг, не должны оставаться без окон на север: если оные зимой затворены, вреда не приключится, а в летнюю пору от них прохлада. Кроме того, довел он до нас, что быки тучнеют, когда подле них есть очаг и они видят свет, а коням стойла выстлать надобно дубовыми досками. Стойла все были пусты: иные кони разбойниками уведены под поклажею, иные в смятении разбежались.
Под ногами у нас путалась какая-то курица, которая, видимо, как ошалела при разбойниках, так по сию пору в себя не вернулась. Палладий поглядел на нее и вывел, что эта курица заколдована недобросовестными людьми, которые достигли великого знания в естественных причинах и могут любую курицу лишить яиц или отвратить от нестки, а узнать это можно из того, что куры, непомерно крича, вертятся, бегают вокруг, тоскуют и не могут сами собою нести яиц. Засим он велел Клитофонту изловить ее и свернуть ей шею, раз уже ее не исправишь, осталось пустить ее в кастрюлю; а если, покамест он за этой бегает, попадется ему еще другая, здоровая, пусть изловит и ее, они-де потом заставят ее высидеть разноцветных цыплят. Клитофонт пустился за курицей, а мы пошли дальше.
Засим мы увидели большое поле, по которому там и сям бродили люди, то становясь на колени, то подымаясь. Подле одних, рывших ямы, стоял на земле муравленый горшок, другие, держа такой же горшок в руках, бережно укладывали в нем мертвого рака, иные же вкапывали горшок с почиющим раком в землю, а потом, разогнувшись, глядели на свежее место, будто в раздумье, что сказать о добродетелях покойного; все поле этою работою кишело. Оборотясь к Палладию, мы спросили, для чего это делается.
– Весьма сильно, – отвечал он, – вредят полевым и садовым растениям кроты, которые корни им подрывают, а вот вернейший способ с ними разделаться: врыть в землю горшок, у которого горло было бы узко, а средина выпуклая, и вложить в горшок сей мертвого рака. Как рак начнет гнить и крот ощутит гнилой запах, прибежит к горшку и ввалится в него, а из оного нельзя уже будет ему выкарабкаться, и так можно его поймать.
Дивясь остроумной выдумке, мы пошли далее за нашим гостеприимцем, он же не уставал указывать и объяснять свои затеи. Остановившись перед безмолвною псарней, он поведал нам, каковы должны быть сети и из чего их плести, похваляя в особенности лен с Кинифских болот, засим о том, чем пугать оленей, чтобы они поднялись с места, и как перо суриком красить, а там вошел и в разъяснения, чем кельтские псы лучше мидийских и за что ценят персидских и гирканских; и наконец, поименно исчислив всех своих Левконов, Доркеев и Гарпий, с коими в ту пору уже Плутон на стигийских займищах тешился ловитвой, и словно последнюю похвалу произнеся перед немым надгробием, предложил нам поглядеть, как у него эта забава устроена; мы, однако же, достаточно наглядевшись, чтобы видеть и псовую охоту без собак, под благовидным предлогом уклонились от этого развлечения.
