Алкиной - Шмараков Роман Львович

– Не могло же, – говорю, – у него не быть знакомого Александра: у всякого он есть; прибавь-ка шагу, скоро солнце сядет: как бы нам с тобой не пришлось ночевать в лесу.

Тут Леандр мой совсем развеселился и, благословляя счастливую мою находчивость, начал меня уверять, что теперь у нас все пойдет гладко, ибо если мы от разбойников выпутались, то и из огня горящего вернемся, на что я отвечал ему, что охотно бы избегнул таких опытов и что мне любезна будет старость, даже если в ней нечего будет рассказывать. За такими разговорами мы выбрались на опушку и увидели далекие дымы деревни.

Книга четвертая

I

Пришед в деревню, мы начали спрашивать, далеко ли до Амиды и получались ли какие из тех краев новости, но тут такие дремучие люди жили, что не только об Амиде, но и о самих себе мало ведали; однако дали поужинать и переночевать, ничего от нас не требуя, и мы им были без меры благодарны. Поутру, спросивши, в какую сторону город, мы двинулись туда, рассудив, что там скорее узнаем, куда угодили и что сталось с Амидой и нашими товарищами. В следующей деревне тоже проку не добились, только один мужик сказал, что кто-то на днях искал человека, по приметам схожего со мной, и того же имени; однако ж когда он мне, как мог, описал этого искавшего, я в нем никого из своих товарищей не признал: правду сказать, он так затейливо описывал, что, не предупреди он меня, что это человек, я бы и не догадался.

Но когда мы уже прошли всю деревню, из самого последнего дома вышел к нам человек, который, заслышав, что мы кого-то ищем, спросил, не надобно ли нам вон того, словно у него разные товары разложены и он не хочет нас отпустить без покупки. Мы заглянули к нему на двор и увидели старика, сидевшего понурив голову; казалось бы, что он спит, если бы он повременно от мух не отмахивался; мы признали в нем амидского учителя грамматики, того, к которому комит Элиан посылал справляться об Акрисиевых внуках; звали его Гемелл. Мы с Леандром к нему подскочили и начали тормошить, спрашивая, как он сюда попал и что с Амидою, но он глядел на нас, словно сонный или пьяный, ничем не отвечая. Хозяин сказал, что вчера поутру нашел его сидящего на навозной куче, а как его туда принесло, от него не добились, так что напоили его молоком и положили спать, а во сне он кого-то порицал. Эта встреча меня весьма смутила и отяготила, потому что теперь я вовсе не знал, Филаммон ли нас изъял из крепости и волшебным образом перенес сюда невредимыми, или иная сила это сделала, так как я не видел причин, для чего Филаммону заботиться о старике учителе, едва ли ему знакомом; поэтому от моего самолюбия я был в глубоком унынии и не хотел даже Леандру в этом открываться; а кроме того, нам следовало взять Гемелла с собою в путь и о нем заботиться, хотя нам и с самими собой была жестокая нужда, он же, как мы впоследствии дознались неоднократными опытами, был хуже малого ребенка. Дожив до преклонных лет в однообразных занятиях, он был, словно состарившийся мельничный осел, который, от дел отставленный, все ходит по кругу, потому что иначе разучился; так и Гемелл иной раз впадал в уверенность, что он все еще в классе и учительствует на честь и благо амидских Муз. Потому мы его от крестьян подальше держали, особенно когда нам нужна была их милость, ибо он свою науку излагал, как иные тмин сеют, с проклятиями и ругательствами, чтоб лучше рос. Тогда, однако, мы об этом не знали, а потому подняли его, отряхнули и, как смогли, объяснили, кто мы такие, почему его знаем и куда с ним вместе идем; хозяин так был рад, что мы этого сыча унесли с его огорода, что собрал нам еды на дорогу.

Мы пустились в путь и к вечеру увидели в стороне от дороги какие-то обгорелые столбы, которые благополучно миновали бы, если б не заметили, что с той стороны несутся два дюжих человека в потрепанных плащах, явно намереваясь преградить нам дорогу. Я устрашился, думая, что снова разбойники на нашу голову, и призвал небо на помощь, чтобы вызволило во второй раз, как в первый, ибо с такой обузой, как Гемелл, нам было ни убежать, ни скрыться. Мы остановились и ждали их приближения. Эти двое, подбежав к нам, повели себя, против ожидания, любезно и сказали, что их хозяин, желая оказать кому-нибудь гостеприимство и украсить вечер беседой, отправил их ждать у большой дороги, а как появятся люди, по видимости образованные, упросить их, чтобы ненадолго отложили путешествие ради его общества и трапезы. Нам отрадно было, что, несмотря на все наши тяготы, видимость образованных людей с нами странствовала; прельщенные уговорами, мы свернули с дороги и пошли за ними следом. Скоро потянулись признаки жилья. Мы вертели головами, дивясь, какое несчастие здесь пронеслось. Что не завалено, то обгорело; что не обгорело, казалось покинуто; и я поклясться мог, что видел из какого-то амбарного окна торчащие человеческие ноги. Наконец увидели мы хозяина. Он взобрался на телегу со сломанной осью, стоявшую посреди двора, чтобы дозирать за любым приближением. Завидев нас, он спрыгнул и двинулся к нам с приятной улыбкой. Он назвался Палладием Рутилием, и ему было досадно, что мы о нем не слышали, из чего можно было заключить, что здесь не вертеп нечестивцев; мы же о себе сказали, что ученики знаменитого Филаммона, о котором он тоже не слыхал. Засим велел нам торопиться к ужину, затем что все готово, а те двое, что по его приказу ловили прохожих, принесли нам таз с водою и полотенце. В доме застали мы то же, что и во всем поместье Палладия: стены прокопченные, в потолке такая дыра, что птицы могут на лету гадить ему в блюдо, а сам он приглашает нас разделить его трапезу.

– Вы, думаю, отдадите должное, – начал он, – этим дроздам, которых я сам в своей усадьбе откармливаю, а повар мой придает им все, чего не дала природа.

Между тем перед нами на блюде были никакие не дрозды, а тощий и жилистый кусок говядины, которая, полагаю, жила в тяготах и умерла с облегчением; и хоть сперва я ощутил негодование, что нас сюда зазвали с такой настойчивостью, чтоб бесстыдно выдавать за дроздов то, что при жизни летать не умело, да и по смерти не украсило собою небосвода, но потом любопытство во мне взяло верх и я решил посмотреть, что будет дальше, рассудив, что в краях, где трактирный слуга мог выдать себя за наследника Селевкидов, и скромной говядине можно объявить себя дроздом, если найдется кому поддержать ее притязания.

– Кто умеет их откармливать, – говорил меж тем Палладий, – тот обеспечит себя и отменными блюдами, и хорошим доходом, только надобно, чтобы клеть у них была чистая и светлая, подкладывать туда свежей зелени да менять ее часто; кормить их карийскими фигами, мелко порезав и смешав с мукою, да, если можно, прибавлять к их трапезе семян мирта, плюща и дикой маслины, чтобы им одинакая еда не надоедала.

И пока Гемелл, впавший в ученое исступление, вспоминал всех комиков, у которых герои едят дроздов с медовыми лепешками, усугубляя наши муки подробным описанием золотого века, один из двух наших Гермесов – путеводителей в мир скудости, стоявший по правую руку от хозяина, наклонился и прошептал ему что-то на ухо.

– Надо же! – вскричал Палладий. – Вот что значит иметь тысячу забот: о важнейших вещах забываешь. Я запамятовал сказать, что тех дроздов, которых только поймали, непременно держать вместе с теми, кои у тебя уже обвыклись: так их страх и тоска скорее уймется. Спасибо, Миккал напомнил, из слуг моих усерднейший и великий мастер ловить диких гусей, – сказал Палладий с благосклонной улыбкою. – Знаете ли вы, как это делается? Надобно взять чемерицы или цикутного семени, вместе с корнем, и, прибавив овса или других каких зерен, положить в воду и мочить целые сутки, после чего варить все это до тех пор, как зерна всю воду втянут в себя; потом посыпать ими в том месте, куда обыкновенно гуси прилетают, и как скоро наклюются они этих зерен, уснут, как бы допьяна напились, и тогда можно уже их брать руками.

Гемелл тут же сравнил этот промысел с мудростью Эгерии, благодаря которой был для царя Нумы пойман Фавн, опьяненный медвяным питьем из колодца, а я про себя думал, глядя на Палладия: «Тебе бы поберечь чемерицу и не тратить ее на что попало, когда в твоем хозяйстве найдется ей много лучшее применение».