Ровно год - Бенуэй Робин

17 сентября. 31 день после аварии

Всю неделю Лео обдумывает речь, которую произнесет на собрании. В семье все знали, что Лео хорошо пишет, а Нина убедительно говорит. Когда десятилетнюю Нину не пустили гулять в наказание за неубранную комнату, она два с лишним часа бушевала, с жаром доказывая, что это ее комната и наводить ли в ней порядок — исключительно ее дело. Когда же два года спустя за аналогичную провинность под домашним арестом оказалась Лео, она составила перечень аргументов, доказывающих несправедливость наказания, и подсунула аккуратно написанный и пронумерованный список под дверь маминой спальни.

Однако писать о Нине — совсем другое дело. Лео напряженно трудится: набирает, редактирует, стирает, стараясь, чтобы текст на бумаге соответствовал образу сестры в ее голове, хотя сестра от нее ускользает, прячется за предложениями, перепрыгивает на следующую страницу — вроде бы стоит только руку протянуть, и коснешься, а Нины уже опять нет.

— Над чем работаешь? — интересуется мама, глядя, как Лео самозабвенно стучит по клавишам за кухонным столом.

Ох, думает Лео.

— Ну… меня попросили рассказать о Нине на общем собрании учеников в пятницу? — В устах Лео это звучит не как факт, а скорее как предложение. — Папе я говорила. — Мама медленно кивает, и непонятно, разозлилась ли она, расстроилась или впала в оцепенение. — Наверное, тебе тоже стоит прийти, — продолжает Лео. — Если хочешь. Ист собирается сделать видео…ролик.

— Хорошо, — говорит мама, перекладывает две тарелки из мойки в посудомоечную машину и уходит наверх.

Денвер увязывается за ней, и через час, поднявшись на второй этаж, Лео обнаруживает обоих в комнате Нины. Денвер свернулся на полу, уложив голову на лапы, а мама сидит за Нининым письменным столом и рассеянно поглаживает край деревянной столешницы. Лео открывает рот, чтобы спросить, все ли у мамы в порядке, но ответ ей известен, поэтому она разворачивается и на цыпочках уходит к себе.

Ночь накануне собрания становится для нее кошмаром. Почему она вообще так переживает? В конце концов, завтрашнее мероприятие не вернет Нину к жизни, не исправит все плохое, что случилось за последний месяц. Уже одно осознание того, что прошел месяц — больше тридцати дней — с тех пор, как старшая сестра отправилась туда, куда младшая пойти за ней не может, приводит Лео в ужас, заставляет согнуться пополам, зажать рот ладонями, словно время с размаха ударило ее в живот, уязвило мыслью не только о воспоминаниях, но и о черной дыре, в которую они провалились, причем самые недавние и важные, очевидно, навсегда.

Конечно, есть пара-тройка знакомых девчонок — тех, с кем Лео сдружилась в девятом классе и посещала одни и те же предметы. Можно было бы им позвонить, но за все лето она с ними ни разу не общалась, а теперь, после смерти Нины, разделяющая их пропасть стала еще шире. Лео предполагает, что они боятся ее, боятся беды, которая с ней произошла, словно смерть — это что-то заразное или передающееся по наследству.

Есть только один человек, который ее поймет. Лео набирает сообщение. «Привет», — пишет она. Со своего телефона, не с Нининого.

«Привет. — Ист отвечает почти мгновенно. — Что случилось?»

«Пишу эссе о Нине к завтрашнему собранию. Можно я тебе его пришлю?»

«Ха, а я монтирую видео. Не хочешь зайти? Поработаем вместе». Он добавляет эмодзи с лицом очкарика, и Лео непроизвольно улыбается.

«Ок, — отвечает она. — Скоро буду».

Ист присылает реакцию в виде поднятого большого пальца. Лео оставляет записку маме — та отлучилась в магазин, — и запрыгивает на велосипед. Ист живет всего в десяти минутах езды. Дверь открывает его отец. Он выглядит лучше, чем тогда, на похоронах, при виде Лео на его лице расцветает улыбка, и Лео с трудом подавляет желание обнять его за пояс.

— Здравствуй, Лео, — говорит он. — Истон предупредил, что ты заедешь в гости. Он наверху, в своей комнате, над чем-то колдует. Как дела? Как родители?

Лео понимает, что честный ответ ему не нужен, но, с другой стороны, это не та ситуация, когда радостное «О, у нас все чудесно!» прозвучит убедительно. За последний месяц Лео приобрела большой опыт в том, как надо отвечать на самые невинные вопросы.

Она молча пожимает плечами, отец Иста кивает и жестом приглашает ее пройти наверх. Она ставит ногу на первую ступеньку, и до нее вдруг доходит: пожалуй, этот человек как никто другой понимает, почему неопределенный ответ порой самый лучший.

— А как ваши дела? — интересуется она, в основном чтобы не показаться грубой.

— Неплохо, — отвечает он. — Ист много трудится над портфолио для заявки в колледж. Наверное, и сейчас этим занят. Я постоянно говорю ему, что мама невероятно гордилась бы его работами, — прибавляет он с легкой улыбкой, и Лео невольно замечает, что глаза у него все равно остаются печальными, точно все эти добрые слова призваны поддержать Иста на плаву, не дать ему утонуть во всем остальном.

Ист сидит за письменным столом перед экраном огромного монитора, массивные наушники спущены на шею.

— Привет, — говорит он. — Я ждал тебя, но не слышал, как ты пришла. Тебя отец впустил?

— Да, — кивает Лео. В комнате парня она впервые (за исключением комнаты двоюродного брата, Томаса, но это точно не считается) и теперь озирается, пытаясь сообразить, куда встать, сесть, куда поставить рюкзак. Не легче ей и от мысли о том, что Нина была не только в этой комнате, но и, возможно, в постели Иста.

— Брось там где-нибудь. — Ист неопределенно машет рукой.

Из-за того, что окна выходят на деревья, растущие на заднем дворе, Лео кажется, будто она попала в дом на дереве. Она осторожно ставит рюкзак на пол возле кровати. Ист застилает кровать, отмечает она, и это наблюдение почему-то доставляет ей удовольствие. Она и сама не знает почему.

— Как продвигается? — спрашивает Лео, осторожно присаживаясь на краешек матраса.

— Жесть как тяжело, но я безумно рад снова видеть ее лицо. А у тебя?

— Так же. Никак не получается написать о ней так, чтобы она выглядела собой, понимаешь? — Лео обкусывает воспаленную кутикулу, игнорируя Нинин голос в голове, который осуждает ее отвратительную привычку грызть ногти. — Я очень стараюсь, но чего-то не хватает.

Стены в комнате Иста увешаны фотографиями в рамках. Все фото черно-белые и явно сделаны профессионалом.

— Это твоя мама снимала? — Лео встает, чтобы получше разглядеть одну из фотографий: Ист и его старший брат, засунув пальцы в рот, корчат смешные рожицы, лица счастливые и дурашливые — такими им уже не быть. В нижнем углу на каждом фото — подпись мелким шрифтом: Слоун Истон.

Ист кивает:

— Да, это всё ее работы. Стена вдохновения, так сказать. — Он откидывается на спинку кресла. — Прочтешь мне, что написала?

Лео несколько секунд молчит, после смущенно улыбается.

— Может, я лучше сброшу тебе на почту и ты сам прочтешь?

— Не-а, — расплывается в улыбке Ист. — Считай, это репетиция перед завтрашним выступлением.

Лео закатывает глаза — в основном потому, что Ист прав, — потом расчехляет ноутбук.

— Ладно, — соглашается она. — Но если написано паршиво, ты честно мне об этом скажешь.

— Не волнуйся, если написано паршиво, я честно тебе об этом скажу.

— Или если чересчур длинно.

— Понял.

— Или слишком коротко.

— Лео.

— Или если бы Нине это не понравилось.

— Думаешь, ты бы не поняла?

Ист прав.

Лео выпрямляет спину — отводит назад плечи, как всегда велит делать мама, — начинает говорить и произносит больше слов, чем за прошедшие тридцать три дня.

— Многие из вас знали мою сестру Нину. Наверное потому, что она всегда делала так, чтобы вы знали ее саму, знали, чем она занята, куда идет, что любит и чего не любит. Нина ничего не скрывала, не стеснялась быть собой. А больше всего я любила в моей сестре то, что рядом с ней ты ощущал, что тоже можешь быть самим собой. Нина, словно призма, пропускала через себя свет любого человека, показывала каждую грань твоего таланта, всё, что делало тебя особенным. Рядом с ней даже я, противная младшая сестра, чувствовала себя особенной.