Аньес Мартен-Люган - Влюбленные в книги не спят в одиночестве
– Черт! Что за свинство! – заорала я по-французски.
Выкрикивая еще более выразительные слова, я схватила сумку и высыпала ее содержимое на колени, чтобы разобрать. Мне нужно было чем-то занять себя. Горячий пепел сигареты упал на джинсы, и я завопила. Эдвард воспринял мою истерику невозмутимо и не мешал мне бушевать. Он мчался, как обычно, на предельной скорости. Понемногу приступ проходил, я успокоилась, задышала медленнее. Впрочем, комок в горле никуда не делся, однако я перестала вертеться на сиденье, села поглубже и уперлась затылком в подголовник. Я не отрывала глаз от дороги, но мелькающих в окне пейзажей не видела.
Телефон Эдварда зазвонил больше чем через час. Он ответил, я разговор не слышала и стоически хранила спокойствие все то время, что он длился.
– Это Джудит… С Декланом все нормально, у него хорошее настроение, он пошел в школу…
Эта новость вызвала у меня слабую улыбку, которая быстро растаяла. Я ощутила на щеке палец Эдварда – он стирал с нее слезинку. Я повернула к нему голову. Никогда еще он не казался мне таким грустным и таким сильным. Он отец семейства и ради сына должен стойко выдержать все испытания. Ему не впервые отодвигать себя на второй план – сегодня Деклан прежде всего. Я хорошо понимала его. Он погладил меня по щеке. Потом водрузил свою лапищу мне на бедро, я положила на нее ладонь, и Эдвард снова сконцентрировался на дороге.
Поездка прошла в глухом молчании и закончилась очень быстро, слишком быстро. Время от времени Эдвард вытирал мои безмолвные слезы. Я себе казалась приговоренной, которую ведут на казнь. Обстоятельства, расстояния отнимут у меня мужчину и ребенка, которых я люблю больше всего на свете. Единственное мое утешение – я знаю, что они живы, у них все хорошо и их у меня отобрала не костлявая. Нам просто не повезло: мы существуем в разных странах, и у нас разные жизни. Мы позволили чувствам увлечь себя, не соизмерив их с реальностью.
Мы въехали на парковку дублинского аэропорта. Эдвард выключил зажигание, но мы не сделали ни малейшего движения, чтобы покинуть автомобиль. Просидели, не шевельнувшись, минут десять. А потом я повернулась к нему. Он откинулся на спинку, положил голову на подголовник – закрытые глаза, напряженное лицо. Я погладила его по заросшему щетиной подбородку, и он перевел на меня пристальный взгляд. В нем читалась такая же любовь, как этой ночью, и одновременно еще большая, чем раньше, боль. Он выпрямился, наклонился ко мне, коснулся губами моих губ, и наш поцелуй постепенно стал более глубоким. Когда он прервал его, обхватил мое лицо и прижал свой лоб к моему, у меня потекли слезы, скатываясь по его ладоням. Он снова начал целовать меня.
– Надо идти…
– Да… пора…
Я, покачиваясь, покинула автомобиль. Эдвард взял мой чемодан и за руку повел меня. Я цеплялась за него изо всех сил и прижималась лицом к его плечу. Мы вошли в зал аэропорта. Естественно, мой рейс вылетал по расписанию. Мы приехали заранее, до посадки еще оставалось время, но я хотела, чтобы Эдвард не ждал, а сразу уехал и успел к окончанию занятий. Он должен встретить Деклана у школы. Нельзя, чтобы мальчик слишком долго ждал папу. Я пошла прямиком к стойке, зарегистрировалась и избавилась от чемодана. Эдвард не отпускал меня, стюардесса смотрела на нас.
– Вы летите вместе? – спросила она.
– Если бы только это было возможно… – пробормотал он.
– Нет, – выдохнула я. – Лечу только я.
Губы Эдварда снова притронулись к моему виску, слезы катились по моим щекам без остановки. Бросив на нас последний взгляд, девушка застучала по клавиатуре компьютера. Я мысленно поблагодарила ее за то, что она не пожелала мне счастливого пути. Мы отошли от стойки, и я проверила время.
– Поезжай, Эдвард. Я пообещала Деклану, что ты встретишь его после школы…
Мы прижимались друг к другу, наши пальцы тесно переплелись, и так мы пересекли весь зал вплоть до контроля безопасности. К горлу подкатывала тошнота, мне хотелось вопить, рыдать. Было страшно остаться без него. Но нам удалось как-то дойти до того места, где Эдвард должен был меня покинуть. Он обнял меня, крепко сжал.
– Не мчись как сумасшедший на обратном пути…
Он что-то страдальчески пробурчал и прижался губами к моей шее. Я наслаждалась этим поцелуем, таким нежным, полным для него такого глубинного значения… Почувствую ли я еще когда-нибудь столь же мощно, что я целиком и полностью принадлежу мужчине?
– Не говори больше ничего, – попросил он еще более хриплым, чем всегда, голосом.
Я потянулась к нему, наши губы искали друг друга, наслаждались друг другом, запоминали друг друга. Я застонала от боли и удовольствия, цеплялась за его волосы, шею, гладила щетину, а его руки мяли мою спину. Мир вокруг нас перестал существовать. Но время не ждало, и я в последний раз прижалась к его груди, зарывшись лицом в шею, а он целовал мои волосы. А потом я ощутила арктический холод: его руки больше не лежали на моем теле, он отступил на несколько шагов назад. Молча прощаясь, мы заглянули друг другу в глаза и обменялись обещаниями – всего и ничего. Я развернулась и пошла к очереди, держа в руках паспорт и посадочный талон. Инстинктивно обернулась: Эдвард не сдвинулся с места, неподвижно стоял, засунув руки в карманы джинсов, с жестким, суровым лицом. Некоторые пассажиры испуганно оглядывались на него. Только мне было известно, что он не представляет никакой опасности. Просто так он восстанавливал свой защитный панцирь, натягивал броню. Очередь продвигалась, в какие-то моменты я теряла его из виду, и всякий раз пугалась, что, обернувшись, больше не увижу – хоть в последний раз, хоть на секунду. Но он не шелохнулся. Нас разделяло уже метров двадцать. Я чувствовала на себе его взгляд, когда подошла моя очередь вынимать все из карманов, снимать ремень и сапоги. Я охотно пропускала вперед торопливых пассажиров. Рамка, через которую я пройду, будет означать конец всему. Но в какой-то момент мне все же пришлось двинуться с места. Я поднялась на цыпочки, снова увидела Эдварда: он уже держал в зубах сигарету, был готов закурить, как только окажется на улице. Он сделал несколько шагов ко мне, провел рукой по лицу. Нервы не выдержали, и я залилась слезами. Он заметил это, направился ко мне, мотая головой, – пытался попросить меня не плакать, держаться.
– Мадам, проходите, пожалуйста.
Эдвард застыл на месте. Расстояние не было для нас помехой: мы понимали, что творится в наших душах.
– Да, конечно, – ответила я секьюрити.
Плача и оглядываясь, я прохожу под рамкой. А потом Эдвард исчезает. Я долго стою в носках у края ленты, где вещи других пассажиров начинают громоздиться на мои, создавая затор. Наконец я решаюсь и, спотыкаясь, направляюсь к выходу на посадку. Пассажиры смотрят на меня как на инопланетянку. Будто это такая редкость – плачущая женщина в аэропорту.
