Лин Ульман - Прежде чем ты уснёшь
— Карин, иди сюда, давай играть, — просит Сандер. — Ну иди сюда. Ты тоже будешь играть. Я буду стоять на воротах, а ты попробуй забить мне гол.
Сандер берет две обледенелые ветки, расставляет их, как будто это ворота, а сам встает посередке. Я пару раз бью по мячу. Спотыкаюсь, наступив на свое длинное пальто. В ворота попасть не получается.
— Целься в меня, — советует Сандер.
Я пробую еще раз. Мазила.
— Давай, ты будешь стоять в воротах, а я попробую забить гол, — предлагает он.
Пошел снег, но снежинки тают, не успев прикоснуться к земле.
— Слушай, Сандер, я больше не могу, — говорю я. — У меня ничего не получится.
— Но мы же всего пять минут играли.
— Мне холодно.
— Еще чуть-чуть, Карин, пожалуйста.
— Нет, все, пошли домой.
— Ну хорошо.
На этот раз кошка опять увязывается за нами в подъезд и пытается прокрасться дальше, по лестнице. Но я выталкиваю ее назад.
— Киска, иди отсюда, — хором говорим мы с Сандером. Кошка садится на землю и принимается лизать лапки, больше она нас не замечает.
Сандер хочет порисовать.
Я достаю бумагу с карандашами, сажусь рядом и смотрю в окно. У меня в гостиной три больших окна, которые выходят на улицу. Через полчаса начнет темнеть. Жюли рассказывала, что, когда была беременна, она любила сидеть у окна и смотреть, как спускаются сумерки, как все вокруг погружается в темноту: верхушки деревьев, дома, машины, дороги, люди — все постепенно исчезает. Это гораздо красивее, чем летний восход солнца, говорила Жюли. Сандер сидит за столом и что-то мурлычет себе под нос. Я встаю и иду к окну, смотрю вниз. Кошка по-прежнему сидит у подъезда. Я иду в коридор, снимаю трубку и набираю номер Анни.
Она берет трубку после первого же сигнала.
Анни.
Я представляю, как она сидит весь день перед телефоном. Сидит и ждет. И так целыми днями. Чего она ждет — я не знаю. Может быть, телефонного звонка, который изменит всю ее жизнь? Анни ждет и пытается как-нибудь скоротать время. Наверно, что-то читает. А может, ходит туда-сюда перед окнами. Или считает про себя: «Вот досчитаю до трехсот, и телефон зазвонит».
— Алло! — говорит мягкий, нетерпеливый голос.
Голос у Анни никогда не менялся. Изменились глаза.
И руки тоже. Волосы стали другими. Появились складки у губ. Изменилась фигура. Постарела кожа. Со временем все в человеке меняется. Но голос остается прежним. Поговорить с Анни — это как в детстве, когда я была маленькой, прижималась к ней, закрывала глаза и думала: не гони меня, пожалуйста, еще чуть-чуть. Запах ее волос, ее чудесный голос. Но только не это лицо. Я до сих пор не могу смотреть на него без боли в глазах. От прежнего лица не осталось ничего. Глазу не за что зацепиться.
— Алло, Карин, это ты?
— Да, привет!
— Чем занимаешься?
— Да вот, мы тут с Сандером.
— Они уже уехали?
— Да. Еще рано утром. Прибудут на место только поздно вечером. Жюли обещала позвонить.
— Они на машине поедут?
— Ага.
— Надеюсь, за рулем не Жюли?
— Не знаю.
— Можешь перезвонить мне, когда поговоришь с Жюли? А то я беспокоюсь, как они доберутся.
— Хорошо.
— Как там Сандер?
— Все в порядке. — Я беру телефон и иду к окну. Смотрю вниз. — У меня под окном сидит кошка.
— Кошка?
— Да. Не хочет домой возвращаться.
— Наверно, заблудилась.
— Может быть.
— Не хочешь зайти ко мне как-нибудь на днях вместе с Сандером?
— Ты знаешь, мы, наверно, не сможем. У нас дел куча.
Сандер закончил рисовать. Он подходит ко мне. Я прощаюсь с Анни, кладу трубку, смотрю на него.
— Хочешь посмотреть, что я нарисовал? — спрашивает Сандер.
Он протягивает мне листок. На рисунке изображен матч между «Ювентусом» и «Манчестер юнайтед»: Алессандро дель Пьеро в черно-белой полосатой форме забивает решающий гол. Об этом Сандер написал на том же листочке чуть ниже, проиллюстрировав надпись стрелочками и точками. Я спрашиваю, можно ли мне оставить рисунок себе. Сандер разрешает.
Я говорю Сандеру, что руки у него золотые. И прибавляю, что это у него от прадедушки.
— От прадедушки Блума.
— Правильно, — говорю я.
— Он был портным.
— Показать тебе его фотографию?
— Да.
* * *
Мы с Сандером идем ко мне в спальню. Я открываю шкаф и достаю оттуда коробку со старыми фотографиями. У меня не так уж много фотографий Рикарда. И только одна сделана до его отъезда в Америку — нерезкий снимок, на котором изображен худой юноша в новом, немного мешковатом костюме.
Я показываю фотографию Сандеру.
Мы сидим на полу. Сандер смотрит на снимок, держит его обеими руками и говорит, что раньше мир был черно-белым. Я объясняю, что раньше были все цвета, только на фотографиях они не отображались.
— Почему?
— Потому что тогда еще не изобрели цветную пленку.
Я не без гордости рассказываю Сандеру о том, что когда я была маленькой, — а это, между прочим, было не так уж давно, во всяком случае, не в глубокой древности, — ни видеомагнитофонов, ни компьютеров еще не было.
Сандер возвращает мне фотографию.
Я убираю ее обратно в коробку и достаю другую. Этот снимок я нашла у тети Сельмы на тумбочке после того, как она умерла. Я протягиваю его Сандеру.
На фотографии пять человек: трое взрослых и две маленькие девочки. Солнечный, по всей вероятности, теплый летний день в далеком прошлом. Люди стоят возле серого монумента.
На обратной стороне фотографии зелеными чернилами написано:
«Всемирная выставка в Нью-Йорке, 1939. Помнишь?
Все вместе.
Перед капсулой Купалой».
Мы с Сандером склоняемся над фотографией.
Я показываю на женщину, стоящую слева. На ней светлая кофточка, темная юбка, теннисные туфли и шляпка. Рядом, прижавшись к ней, стоят две маленькие девочки.
— Это Юне, — говорю я Сандеру. — Моя бабушка и твоя прабабушка. Она умерла еще до того, как ты родился.
В середине стоит Рикард, немного похожий на Джеймса Стюарта; одной рукой он обнимает Юне, другой — Сельму. Рикард улыбается.
— А это Рикард, — говорю я. — Твой прадедушка.
— Он умер давным-давно, — добавляет Сандер.
— Он умер всего лишь через два года после того, как была сделана эта фотография. Он умер, когда началась война.
— Он погиб на войне?
— Нет, война здесь ни при чем.
— А почему он умер?
— Этого никто не знает. Он умер, когда ел спагетти.
— Ему нельзя было спагетти?
— Да нет, можно, он ел спагетти каждый день, он ужасно любил спагетти, но однажды, как раз когда собирался отправить в рот вилку со спагетти, он упал со стула и умер.
Сандер смотрит на фотографию. Он показывает на тетю Сельму и спрашивает, кто это. На Сельме кофточка и брюки. Она курит сигарету.
— Это тетя Сельма, — отвечаю я. — Старая злая тетя Сельма. Она умерла всего за несколько месяцев до того, как ты появился на свет.
— А что это за дети? — спрашивает Сандер.
— Та, что постарше, — это Элсе. Она живет в Висконсине, она толстая и веселая. У Элсе четверо взрослых детей и муж, который еще толще и веселее, чем она. А младшая девочка — та, что прячет лицо, — это Анни, моя мама. И мама твоей мамы.
— Значит, эта маленькая девочка — моя бабушка?
— Ну да.
Я даю фотографию Сандеру. Он рассматривает ее. Возвращает обратно.
«Всемирная выставка в Нью-Йорке, 1939. Помнишь?
Все вместе.
Перед капсулой Купалой».
* * *
1939 год. Помнишь? В тот год немецкие войска вошли в Чехословакию, все негерманские народы оказались присоединены к Третьему рейху. Дюк Эллингтон со своими ребятами поплыл в Гавр — это была первая остановка в его концертном турне по Франции, Голландии и Дании. (Поездка через Германию запомнилась как сплошной кошмар — всем было известно, что Гитлер джаз не любит.) В августе Германия и Советский Союз заключили пакт о ненападении, и Германия захватила Польшу. Джеймс Джойс закончил «Поминки по Финнегану»; состоялась премьера фильма «Унесенные ветром». Франция и Великобритания объявили войну Германии. Три миллиона человек, в том числе школьники, беременные женщины, слепые и инвалиды были эвакуированы из крупных городов Великобритании.
1939 год. Человек по имени Грувер Вален твердо верит в то, что завтрашний день будет прекрасен. Воплощением его мечты стала Всемирная выставка, открывшаяся 30 апреля в Куинсе, штат Нью-Йорк, под девизом «Построим мир будущего».
Рикард Блум со своей семьей едет на метро из бруклинского Бей-Риджа во Флашинг-Медоуз, расположенный в Куинсе. Поездка обходится им в семьдесят пять центов.
Несколькими неделями раньше судно под названием «Осло-фьорд» отчаливает в свое первое плавание из Осло в Нью-Йорк. Билеты раскуплены задолго до отправления. Помимо королевской четы на борту находятся студенческий хор под управлением Сигурда Торкильдсена, директор норвежского пароходства Густав Хенриксен с женой, управляющая фру Миккельсен, директор Клоуманн с женой, судовладелец Клавенесс с женой, директор Бакер-Грендаль с женой и многие другие. Толпы людей собираются в гавани, чтобы проводить пароход и вручить на прощание пассажирам розы, гвоздики, лилии и орхидеи. «Дамские шляпки, увитые тончайшими вуалями различных оттенков, сами казались весенними цветами», — писала газета «Дагбладет» на следующий день.
