Виктор Мануйлов - Лестница
Дименский замолчал и остановился, глядя в окно, как будто видел за морозными узорами Нечто, которое не дано видеть Теплякову. Обернувшись, он протянул к нему руки и воскликнул:
— Вы только представьте себе, Юра, как на огромных просторах Мироздания вершится бесконечное движение огромных масс материи в виде галактик, обломков звезд и планет, сталкивающихся друг с другом. На наших глазах гигантские «черные дыры» всасывают эту материю, внутри их под действием колоссального давления происходит разрушение атомов, чем дольше длится этот процесс, тем большая масса накапливается в «черной дыре», тем больше кинетической энергии она в себе аккумулирует. Наконец наступает момент перенасыщения энергией. Масса не может удержать ее своим гравитационным полем. Происходит взрыв, возвещающий о рождении Суперзвезды, подобный тому, что породил нашу Вселенную, но значительно меньших размеров. Это-то и заставляет меня сомневаться, что наша Вселенная родилась от одного единственного взрыва. Ну да бог с ним. Итак, проходят миллиарды лет, в плазме, раскаленной до миллионов градусов, возрождаются атомы, процесс образования новых галактик вступает в начальную стадию. В результате тысяч случайных совпадений на одной из планет создаются условия для зарождения жизни. При этом не исключено, что зародыши белка результат гибели планет, на которых существовала жизнь в той или иной форме. И порожденный этими случайностями новый гомо сапиенс возьмется за изучение окружающего мира с поклонения ближайшему камню, огнедышащей горе, роднику или животному. И новые боги возникнут в его воображении. Мир гомо сапиенсов вновь поделится на тех, кто живет, чтобы есть, и тех, кто ест, чтобы жить. И этот процесс бесконечен и непрерывен.
Тепляков представлял Вселенную по-своему — в виде разноцветных воздушных шаров, помещенных в один большой прозрачный шар. Что происходит в этом большом шаре, понять невозможно, но наверняка что-то происходит, потому что одно только трение между ними должно вызывать определенные процессы, невидимые человеческим глазом. Но уж точно — какой-то шар непременно лопнет, и это может погубить все остальные шары. Дальше этого воображение Теплякова не распространялось.
— Вот так-то, мой юный друг, — повернулся профессор к Теплякову и виновато улыбнулся. — Небось, запудрил я вам мозги до такой степени, что дальше некуда? Или все-таки есть куда?
— Честно говоря, я еще не все понял, но понять попытаюсь, — почти с такой же виноватой улыбкой ответил Тепляков. — Особенно, как все это связать с «Теорией замкнутых объемов».
— А вы, Юра, думаете, я понимаю? — забулькал Дименский своим странным смехом. — Я, голубчик, тоже далеко не все понимаю. Если бы все это было так просто, уж яйцеголовые давно бы разложили все по отдельным полочкам, занумеровали и каждому фактику дали свое имя.
Глава 27
Миновало еще два дня, наполненные умными разговорами. Правда, Тепляков больше слушал, чем говорил, но он чувствовал, как мир совершенно незнакомых ему понятий властно вторгается в его сознание, требуя каких-то действий или, по крайней мере, решений. Ему стали сниться странные сны, будто он находится внутри шара, который куда-то летит в полнейшей темноте, и что-то или кто-то пытается разорвать оболочку шара, чтобы схватить его, Теплякова, железной хваткой погибшего Укутского. И Тепляков просыпается среди ночи, долго лежит с открытыми глазами, слушая равномерное похрапывание профессора, точно тот продолжает свою лекцию, но не обычными словами, а закодированными под храп звуками.
Может быть, если бы пребывание в больнице, в одной палате с неуемным человеком, продлилось дольше, появились бы и ясность, и решения, влекущие за собой какие-то действия, но через два дня Теплякова из больницы выписали.
Дименский на прощанье обнял Теплякова, похлопал его по спине своими жесткими ладонями слесаря. И даже прослезился.
— Давайте, Юра, встретимся с вами, когда закончится и для вас, и для меня вся эта катавасия, — предложил профессор. — А пока желаю вам удачи. И только удачи.
Уходя по длинному коридору к выходу, Тепляков раза два обернулся, и всякий раз, видя мешковатую фигуру профессора, стоящего у двери их палаты, испытывал такое чувство, будто бросил на произвол судьбы очень близкого ему человека.
Вернувшись на квартиру, Тепляков сразу же позвонил Машеньке.
— Юра! — услыхал он в трубке ее отчаянный вскрик, требующий немедленного его вмешательства, и догадался, что Машеньке все известно. И еще раз она вскрикнула подбитой птицей: — Юра! — и только потом заспешила с вопросами: — Ты меня слышишь? Ты где? Ты не ранен?
— Слышу, — ответил он. — Я дома. И совсем не ранен. Так, ерунда. Сейчас приду. Ты не против?
— О чем ты говоришь? Я не знаю, что думать! У меня. я не могу… а ты не звонишь и не звонишь!
И Тепляков услыхал, как она всхлипнула. Внутри у него что-то дрогнуло, и он сам захлебнулся словами: — Я сейчас приду. милая, любимая, дорогая моя девочка!
Они расположились на диване в большой комнате. Машенька лежала у Теплякова на руках, будто обессилившая после рассказа о том, что произошло в ресторане. При этом новая история, случившаяся с Тепляковым, ее тронула значительно меньше. Впрочем, может быть, исключительно потому, что он слишком скупо описал эту историю, придав ей характер несчастного случая, не вдаваясь в подробности, которые ему самому казались неважными.
А Машенька все еще живо переживала то, что случилось на ее глазах и с нею самою.
— И представь себе, — говорила она, заглядывая в глаза Теплякову своими страдающими глазами, наполненными густой синевой, — Владька на другой день пришел в школу так, будто ничего не произошло. И опять полез ко мне. в смысле: «Машка, привет! Ну ты даешь!» и все в этом роде. И я. я назвала его скотиной и дала ему по морде. При всех. Вот.
— Ну, ты у меня молодец, малыш! — воскликнул Тепляков, целуя ее тонкие пальчики. — А он что?
— А он. я думала — он ударит, а он открыл рот, побелел, а потом повернулся и ушел. Совсем ушел. С третьего урока. А ребята, Лешка и Толик, они в школу не пришли. И на другой день тоже. Тогда мы с Анькой Солонцовой пошли их навестить. Они рядом живут. У обоих сломаны носы, а синяки такие, что просто ужас — глаз не видно. Но разве так можно, Юра? — и она, уткнувшись лицом Теплякову в шею, снова заплакала.
Он гладил ее волосы, смотрел на разрисованное морозными узорами окно, за которым сгущался сумрак уходящего дня, и в голове его бродили мрачные мысли. Ему казалось, что кто-то из этих ребят — Алешка или Толик — займет его место в сознании Машеньки, в ее сердце, потому что они вместе уже почти два часа, а он ни разу ее не поцеловал, и она его тоже, и все ее переживания лишь о том, что случилось в ресторане. И каждый раз он будет встречать такой же испуганный взгляд ее серо-голубых глаз, и радостная улыбка больше не появится на ее губах.
«Что ж, — думал он обреченно. — Значит, не судьба. Уеду. Уеду к черту на кулички. На Сахалин. Или на Курилы. Устроюсь матросом на траулер. Там не понадобятся знания высшей математики, умение стрелять навскидку и на звук, и ничего из того, чему учили в училище, на полигонах и стрельбищах, в армии и в «Кристалле». А Машенька — она выйдет замуж за кого-нибудь, кто помоложе и обходительнее. Может закончить институт. И вообще — он должен был все это предвидеть и не морочить голову ни ей, ни себе».
В прихожей пропиликал сверчком звонок, извещающий, что код набран Дашей или Татьяной Андреевной.
Маша встрепенулась, произнесла со вздохом:
— Мама пришла. Дашка сегодня придет поздно — у нее дежурство в больнице. — Заглянула в глаза Теплякова, спросила: — Тебе больно?
— В каком смысле?
— Как в каком? А это? — и она осторожно взяла его за руку с загипсованными пальцами.
— А-а! Это? Совсем не больно, — ответил Тепляков.
— Ты сердишься?
— На кого?
— На меня. Я все о себе и о себе. Мы даже ни разу не поцеловались.
И, чмокнув его в губы, соскользнула с колен и пошла встречать маму.
— Юра у нас? — спросила Татьяна Андреевна, едва переступив порог.
— У нас, — ответила Маша. И уже тише: — Он стесняется: у него синяки под глазами.
— Ужасно, — произнесла Татьяна Андреевна ровным голосом, будто синяки под глазами для Теплякова — вполне нормальное состояние.
— Он только что из больницы, — сообщила Маша. — У него сломаны два пальца.
— Ужасно, — повторила Татьяна Андреевна. И вздохнула.
Ее равнодушный голос болью отозвался в душе Теплякова, как будто все его мрачные мысли в отношении Машеньки получили свое подтверждение. Он поднялся с дивана, встал в дверях.
— Здравствуйте, Татьяна Андреевна. Извините, что я доставляю вам одни неприятности.
Татьяна Андреевна выпрямилась, закончив расстегивать молнии на своих сапогах.
