Наталья Рубанова - Коллекция нефункциональных мужчин: Предъявы
— Ну, все, — оборвали ее. — Собирайся. На выход с вещами.
— Но ведь выхода нет, — сказала Анфиса, выкручиваясь. — И я держусь левой стороны. А вещей никогда не было.
— Да пойми ты, хоть тридцать, хоть триста — не изменится ничего. Ну какая тебе разница? А мне опять прилетать, — как-то очень ласково забормотал ей чужой внутренний голос. — Давай, давай; вот как только на элементы разложишься, — обхохочешься. Дура, скажешь, была, водку дынную дула. Ты другой источник питания найдешь, темнота! Ликбез тебе бесплатный, опять же…
Анфиса уперла руки в бока:
— А вот не пойду и все; что тогда сделаешь, гуру хренов?
— Ха, реинкарнирую куда-нибудь — в глушь, в Саратов, или еще похлеще — будешь знать. Да мало ли что, — почесал гуру воображаемый затылок.
Анфиса услышала, как у проходящих мимо подростков заиграло в магнитофоне: «В мои обычные шесть я стала старше на жизнь…»; но не учла присутствия-отсутствия гавани и спросила:
— А ты знаком с Хренниковым?
— С последним?
— Ага.
— Ну, допустим.
— А вот отгадай загадку: какую он песню написал, там тоже о восемнадцати ноль-ноль речь идет?
— Не грузи, Анфиса, — отмахнулся гуру.
— Имею право. «В шесть часов вечера после войны», понял? Это из фильма.
— Ну, и?..
— А то, что можешь меня реинкарнировать в шесть часов после Третьей мировой, а раньше — никак.
— Коктейлей захотелось? — усмехнулся гуру.
— Захотелось, — потянулась Анфиса, зевнула и, не прощаясь, направилась на сторону, избавившись от всякого страха, — к тому же откуда-то донеслись сплиновские «Коктейли Третьей мировой».
На стороне было куда приятнее, чем на гнусной лавочке, и Анфиса свернула на улицу Гвоздева: на улице Гвоздева находился неплохой универсам, где продавалась не самая дорогая дынная 0,33.
Сделав первый глоток, Анфиса бросила взгляд на огромный старый дуб и, нисколько не думая о Болконском, вздохнула, тряхнув вовсе не золотой, а порядком проржавевшей цепью, прикованной к левому желудочку ее сердца, как стариной: ей сразу стало легко и приятно, однако продолжить воспоминание помешало солнечно-дождливо-нестабильно-безвыходное «Благоприятна стойкость», и Анфиса, распрямив спину, села в 156-й автобус.
…Она сама не заметила, как уснула и, сделав полный круг и подвергшись штрафу за безбилетный проезд в сумме десяти блеклых рублей, снова оказалась на улице Гвоздева — с тем и вышла.
Делать было особо нечего; точнее, то, что делать было нужно, делать совершенно не хотелось: в таких ситуациях Анфиса шла наугад, полагаясь на остатки хромающей интуиции, причем последняя тоже хромала налево, как в коммунистическом трактате о детстве.
Странным образом, бредя наугад, Анфиса оказалась у стен инститама, к которому испытывала достаточно потухшие чувства. Анфиса тоскливо посмотрела в зачетку и решила зайти, чтобы ее все-таки не выгнали с последнего курса, до которого она и сама не знала, как докатилась.
Стены инститама пахли новой краской, и у Анфисы слегка закружилась голова:
«Как же давно я не была здесь», — подумала она, стараясь пройти незамеченной мимо разнополых преподавателей, строящих ей в глубине души самые невообразимые рожи. Так миновала Анфиса несколько мин, но на шестой нос ищейки-интуиции ослаб, и Анфиса лоб в лоб столкнулась с чем-то вовсе не абстрактным, а достаточно среднего рода, но более-менее отдаленно напоминающим чадо Евы.
Чадо Евы было выкрашено в рыжеватый цвет, завершающий свою цветовую полноценность невероятными барашками мелкой химии. На принадлежность к женскому роду указывали и комки золотых с красными круглыми рубинами серег; точно такие же Анфиса видела вчера на продавщице из рыбного магазина.
— Здравствуйте, Анфиса, — сказало чадо Евы. — Не хотите ли сдать мой зачет?
Анфиса почуяла дискомфорт всей кожей и кивнула, чудом удержавшись от «да-с».
— Пройдемте, — тоном Эдмундовича сказало чадо Евы, и Анфиса прошла в аудиторию.
…В аудитории тихо шуршало несколько дев и младых людей весьма раздолбайского вида. «Пересдача», — облегченно выдохнула про себя Анфиса и потянулась за очень левым билетом, на котором сразу после номера курсивилось: «Методика и методология…» Дальше Анфиса читать не смогла и посмотрела на вопросы.
Их оказалось четыре:
1) Специфические потенции эстетического развития морально-нравственного воспитания чел-ка разумного;
2) Деятельность лаборатории прогнозирования эстетического развития чел-ка разумного;
3) О прерогативе развития когнитивных способностей в вербальной форме; метод наглядности для чел-ка разумного;
4) Цели и задачи практического курса «Методики и методологии» как цели и задачи чел-ка разумного.
Анфиса поморщилась и аккуратно поинтересовалась у сзади сидящего типа, нет ли у того конспектов за этот семестр, на что тип хмыкнул и поднял глаза в потолок, разведя руками. Тогда Анфиса решила выкручиваться сама, пока ее не стошнит, и постепенно белый лист начал заполняться обрывками безумных с точки зрения Homo Sapiens мыслей, и достаточно неглупыми с точки зрения методологического процесса, зерна которого догнивали в верхнем бессознательном Анфисы, спасибки за ликбез бесплатной вышке.
На первые три вопроса Анфиса кое-как удовлетворила отпрыска Евы, но вот с «целями и задачами» Анфису переклинило, так как, находясь если не совсем в здравом уме, то, по крайней мере, в твердой памяти, она никак не могла их определить, абсолютно уверенная в том, что их нет — да так оно и было.
Чадо Евы потерло руки и перешло к наводящим и дополнительным восклицаниям, перемежающимся с огнеупорными наставлениями:
— Вы, Анфиса, разве не знаете, что цели и задачи решают попутно повышение эффективности всего процесса? А совершенствование навыков и умений? Разве это не продуктивно?
Анфиса сглотнула то, что осталось от слюны в пересохшей гортани, и кивнула.
— На втором этапе, о котором, кстати, идет речь, — продолжало чадо Евы, — доминирующей является работа по выработке стратегии и тактики! Это очень важно, чувствуете, Анфиса?
Анфиса снова попыталась сглотнуть, но только кивнула.
— Значительное внимание уделяется именно формированию первичных умений по переработке и закреплению! Да как же вы не понимаете таких простых вещей? А что вы можете сказать о коррекции умений и навыков? И вообще — о содержании первого этапа? — деловито осведомилась среднеродность.
…Анфиса себя еще чувствовала, но плохо. С каждым вопросом она тупела все больше и больше, с каждым вопросом все сильнее и сильнее хотелось промочить горло, сбежать куда-нибудь — она уже согласна была даже скатиться с лестницы, ведущей в инститамскую курилку, но это казалось областью фантастики: ради зачета с преподавательской фамилией Точизна она уже согласилась потерять немного нормальной энергии, но — лишь немного (так она, по крайней мере, сама себя успокаивала).
— Не вдаваясь в анализ социокультурных факторов, — как сквозь сон слушала Анфиса, — способствовавших возникновению этой проблемы…
Анфиса мысленно надела на себя стеклянный колпак, как советовали в рекламном журнале «Вампир-донор» для домохозяек, прочитанном в туалете во время экспромтного запора, удивилась и ощутила облегчение.
Точизна, выговорившись и увидев блуждающие глаза Анфисы, изрекла:
— Ну, хорошо, я поставлю вам зачет, если вы ответите вот на что… — она на секунду замялась, но лишь на секунду. — Что вы можете сказать о подскоках?
— О чем-о чем? — переспросила Анфиса.
— О подскоках, милочка, о подскоках, — улыбнулась Точизна, и Анфиса поняла, что зачета ей не видать, как ни Парижа, ни Берлина в околодоступном радиусе, и вышла в коридор.
В коридоре стало лучше; недолго думая, Анфиса глотнула воздуха и направилась к буфету. За последним столиком у окна в гордом одиночестве пила чай Лисицына.
— Хочешь вина? — гостеприимно спросила она Анфису.
Анфиса взглянула на стол; на нем не было ничего кроме чая.
— Я не вижу вина, — заметила она.
— Да его и нет, — сказала Лисицына.
— Ты опять перечитываешь Кэрролла? — спросила Анфиса.
— Я устраиваю безумное чаепитие, — отозвалась Лисицына. — А сурок опять заснул!
— Мы даром теряем время, — сказала Анфиса, обводя взглядом инститам. — Пора кому-то отрубить голову.
— Кстати, в детстве это был мой любимый мультик, — Лисицына отхлебнула чаю.
— Без вопросов, — отозвалась Анфиса и подумала: «Как странно! Что это за дверь? Посмотрю, что такое за нею».
…Отворив дверь, она очутилась в малознакомой комнате с крутящимся в центре небольшим стеклянным столиком.
— Столик, столик, — попросила общения Анфиса. — Не расскажешь ли мне о подскоках?
Столик, не прекращавший своего движения несколько тысячелетий, как не прерывает своего звучания «ОМ», внезапно поскользнулся и выругался.
