Давид Гроссман - Будь мне ножом
Это мгновение мне дорого (неважно — почему), ты просто прими его от меня. Мальчик идёт с мамой по тротуару, возвращаясь из садика. Она — молодая, тонкая и миниатюрная женщина. Короткие вьющиеся волосы и потрясающая улыбка — застенчивая, но дерзкая и полная любви. Её рука на голове ребёнка с гордостью показывает мне, что это — её сын.
Я знаю, что не принято дарить обрезанное фото, но поверь, что ты имеешь лучшую его половину и лучшее из мгновений, которые были у меня с ними обоими. Не стоит восстанавливать снимок целиком, чтобы видеть отсеченное. Например, второго мальчика, идущего рядом с ними, — он не имеет отношения к этой истории, это просто ещё один мальчик, которого она в тот день забрала из садика, друг сына (мне, почему-то, никак не удаётся убрать его оттуда).
И зачем тебе видеть мужчину с птичьим лицом, сидящего в той «Субару», которая была на лугу с поливальными установками, и из багажника которой я вынул полотенце, чтобы вытереть тебе волосы. Этот мужчина — я, а второй мальчик, случайно взглянув, увидел мой взгляд на неё и ребёнка, слишком откровенно переполненный счастьем. Эта довольно некрасивая история — ещё одна обыденная сцена из моего «фильма-нуар[30]», зачем я тебе её рассказываю?
История с этой женщиной была не в пример остальным моим «историям» долгой. Думаю, что я её любил. Мальчика звали Г., полное имя не имеет значения. Милое и серьёзное имя. Она не была замужем и не хотела замуж. У неё было стойкое предубеждение против брака. Но маленький ребёнок у неё был, и я (патетический самообман таких романов) с удовольствием чувствовал себя его далёким отцом, ты понимаешь? Я чувствовал, что этот ребёнок мог быть нашим с ней. Не забывай, что для меня он был идеален — живой ребёнок, которого я мог превратить в воображаемого.
Больше всего мне нравилось их единство и то, как она его растила, — мудро и отважно. Не так-то просто одной растить ребёнка, и до встречи с ней женщины, вроде неё, всегда вызывали во мне праведный гнев женатого: как они смеют заводить ребёнка в одиночку только для того, чтобы удовлетворить свой материнский инстинкт и т. д. А с ней я узнал, сколько величия может заключать в себе такая ситуация. Я постоянно удивлялся, как она одна творит человека, с какой мудростью и совершенством! А как они гордились тем, что принадлежат друг другу! У них был свой язык, общее чувство юмора и некая «круговая порука». Я чувствовал, что у меня есть маленькая тайная семья, хоть я и не видел ни разу её ребёнка — только на фотографиях.
Почему же я рассказываю тебе об этом?!
Трудно расставаться с привычками? Или я уверен, что ты сумеешь сохранить это лучше меня?
Однажды она предложила мне с ним познакомиться. Мы провели с ней чудесное утро, и она сказала — может, останешься хоть раз, встретишься с Г.? Я подумал — а почему бы и нет, что в этом плохого. Но с другой стороны (тебе это знакомо) встрепенулся мой «начальник охраны»: зачем мне, чтобы он меня видел? Кому нужен такой свидетель? И я предложил посмотреть на него издали, незаметно для него. Н. посмотрела на меня и сказала: «Ладно, это не обязательно…»
Потом, успокоившись, она всё же согласилась со мной, и мы оба напряглись в ожидании этой минуты. В тот день я задержался дольше обычного, мы пообедали вместе, и всё было прекрасно, а когда пришло время, я спустился к машине и подождал там. А Н. пошла в садик за Г.
Я видел, как она вышла из-за угла, — тоненькая, самостоятельная, отделённая от улицы. На неё был тонкий серый свитер, её короткие волосы вились, а глаза смеялись. Она шла с двумя детьми, я уже говорил, и я не сразу узнал, кто из них — её ребёнок, ни один из них не был похож на того, что на фотографиях. Дети шли, с увлечением рассказывая ей что-то, один из них скакал вокруг неё, как ягнёнок. Она улыбалась мне ещё издали, с другого конца улицы, идя навстречу, улыбаясь всеми своими тонкими чертами, и я вынужден был снять солнцезащитные очки и спросить глазами — кто из них твой? Она положила ладонь на голову скачущего ребёнка и состроила мне гримаску: «Ну, что за вопрос?»
Пожалуйста, прими от меня это фото: мальчик, маловатый для своего возраста, шустрый и весёлый, жизнерадостный и смышленый, говорит, размашисто жестикулируя, — такой смешной и милый ребёнок. Её рука мягко лежит у него на головке. Я погрузился взглядом в её глаза, наполненные гордостью счастьем.
Удивительнее всего, что именно второй, чужой мальчик что-то заметил и остановился на минутку, наблюдая за нашими с ней взглядами. Я видел, как он пытается что-то понять — какое-то облачко промелькнуло по его детскому лбу.
Если бы мне пришлось выбрать одно единственное мгновение из всех связей, романов и флирта…
Прости, что выплеснул на тебя эту историю: кому же ещё я мог её рассказать!
Я привык разговаривать с тобой вслух, как будто ты здесь (я уже рассказывал?).
Ничего не значащий разговор. Хочешь подушку? Подтяни ко мне одеяло, почеши мне спину, чуть выше…
А ты отвечаешь: не пойти ли нам погулять? Подышать другим воздухом. Смотри, как тут грязно. Выброси, хотя бы, жестянки из-под пива. Помоги самому себе.
А я говорю: странно, что я скучаю по тебе больше, чем по своей семье. А девушка в соседней комнате просто плачет, ни слов, ни даже языка не разобрать — только постоянное завывание, но, если напрячь внимание, кажется, что она умоляет не жечь её сигаретой. Сущий ад!
Наконец я не выдержал. Вышел искать, откуда доносятся голоса. Оказалось, что вовсе не из соседних комнат. И даже не на моём этаже. По-видимому, тут скрыт какой-то акустический обман. Я почувствовал азарт. Пробежал по всем четырём этажам, без стыда подслушивая под каждой дверью. Я не боялся, что меня могут поймать. Я не знал, что буду делать, если на кого-то наткнусь. Ведь люди здесь платят деньги именно за это. Мне уже стало казаться, что это гостиница с привидениями, когда из комнаты на четвёртом этаже отчётливо донеслись голоса. Я, как был, весь на нервах, нажал на ручку и вошёл. Увидел голую спину мужчины, сидящего перед телевизором. На полу вокруг него — десятки банок пива. Комната ничем не отличалась от моей. Мужчина меня не слышал и не пошевелился (судя по зловонию в комнате, он мог быть мёртв), а когда я вернулся к себе — вернулись и голоса.
Я должен рассказать тебе ещё кое-что, без чего ты не сможешь до конца понять, с кем имеешь дело. (Грош мне цена, если я это расскажу! Или не расскажу?..) Это из тех случаев, которые с избытком компенсируют всю мерзость, которую человек оставляет в мире. Выслушай и забудь, но пусть это будет в тебе записано.
…Однажды вечером года два назад мы с Майей были дома, ужинали, Идо был с нами — приятный совместный вечер, такой, как я люблю. Вдруг зазвонил телефон, я вышел в коридор, чтобы ответить, и услышал в трубке женский голос. Она сказала, что её зовут Т., и она подруга Н. Я сразу её вспомнил и замер. Т. была единственной свидетельницей того романа. Зачем она звонит мне домой?! А она сообщила мне дрожащим голосом, что Н. вчера умерла.
Я молчал. За моей спиной смеялись Майя и Идо. Он тогда как раз научился свистеть (внутрь), и Майя пыталась учиться у него. А в трубке эта Т. спрашивает, слышал ли я, что она сказала, я отвечаю «Да» и, придав голосу официальное звучание, говорю, что нам не нужна детская энциклопедия.
У неё наступает тишина. Я помню, как остатками здравомыслия подумал, что теперь будет с Г.; ему должно было быть лет семь-восемь. С тех пор, как мы с Н. расстались, мы не поддерживали никакой связи. Она пообещала не звонить и не писать. И, разумеется, сдержала слово. Ужасно говорить об этом сейчас, но я буквально вычеркнул её из своей жизни после разлуки.
Тебе следует также знать, что эта Т., которая позвонила, всё время, пока мы с Н. были вместе, обвиняла меня в развратности и нечестности. Н. никогда не говорила мне это прямо, но по нескольким её недомолвкам я понял, что Т. обо мне думает. И хотя я никогда её не видел, меня не покидало смехотворное чувство, что я постоянно должен перед ней оправдываться (её мнение обо мне изрядно занимало меня тогда).
Она сказала — я понимаю, что позвонила не вовремя.
Майя спросила из кухни, кто это, — мы всегда сообщаем друг другу, с кем говорим, а чаще всего и сообщать не нужно — сразу узнаём по тому, как произнесено приветствие.
Я сказал вслух: «Знаете что, я должен подумать. Дайте мне данные об этом новом издании».
Майя из кухни сказала: «Пока он научится читать, она устареет», — а я рукой показал: «Давай его выслушаем». Идо попытался произнести «эн-цик-ло-педия», они оба засмеялись, и кухня уплыла далеко-далеко от меня…
Т., терпеливо пережидавшая этот домашний разговор, сказала быстро и с отвращением, что Н. умерла вчера в больнице «Хадасса» после того, как полгода болела. Я даже не знал, что она больна. Она умерла в двадцати минутах ходьбы от меня, а я ничего не почувствовал — а ведь раньше случались целые часы, когда наши с ней души соприкасались!
