Максим Матковский - Попугай в медвежьей берлоге
– Пожалуйста, – бормочу я. – Только не врача, только не врача, мне уже лучше, намного лучше. Еще денек, еще один денек полежу и пойду в школу… обещаю…
– Кто за тобой будет смотреть? – спрашивает отец. – Нам работать нужно, а не с тобой возиться. Все, достал уже, я звоню в «Скорую»…
– Мама, убери руку, УБЕРИ ЕЕ, УБЕРИ! – кричу я. – Какая у тебя горячая рука, мама…
Она вздыхает и накрывает меня с головой одеялом. Опять становится тяжело дышать. Я дышу, будто через узкую соломинку. Не могу сделать полный вдох и пошевелиться тоже не могу. Ни ногой, ни рукой.
– Участковый врач приедет через час, – говорит отец с кухни.
Он не врет, он не умеет врать. Я слышал песнь дискового телефона. Я знаю: он действительно позвонил врачу.
– Я тебя ненавижу! – кричу я отцу, но крик проглатывает кашель. В глотке дерутся ежи. Как они туда заползли, господи? В голове когтями скребутся кошки, у меня чешутся уши внутри и чешется глотка, и плечо ужасно зудит…
– Помогите, – тихо прошу я.
В комнату заходит врач. Мама постоянно вздыхает. Все женщины дуры – они только и делают, что сожалеют да вздыхают. Мама говорит:
– Мы думали, пройдет, мы думали, пройдет само собой.
Врачиха презрительно смотрит на мать.
– Само собой ничего не бывает, – говорит врачиха.
– Мама, это мужик, мама… ЭТО МУЖИК В ЮБКЕ И ПАРИКЕ! – кричу я, но выходят лишь сиплые вздохи.
– Тихо, тихо, – говорит врачиха. Я вижу ее изуродованное ухо и адамово яблоко.
– Ты мужик… – говорю я врачихе.
– Да-да, закрой глаза и открой рот, – просит она.
Она открывает кожаный чемодан с блестящими железными защелками. Достает из него огромную ложку с узорами на рукояти, стетоскоп, два свиных копытца и черный пушистый кошачий хвост. Холодная головка стетоскопа начинает шарить по моей груди.
– Все понятно, – говорит врачиха. Она прислушивается к моим легким, точно индеец прикладывает ухо к земле. – Все ясно… Как тебя зовут, малец?
– Никак. Уходите… уходите отсюда…
– Его зовут Максим, – отвечает отец. Он задумчиво вертит в руках свиное копытце. – Максим Матковский, двенадцать лет.
– Дима, очень приятно…
– А вас как зовут? – спрашиваю я. – Как вас зовут?
Врачиха глубоко засовывает мне в рот ложку, и меня начинает рвать. На одеяло, на белый халат, на грудь, на рукава отца, когда он подбежал и наклонил мою голову, чтоб я не захлебнулся рвотой.
– Посмотрите на его язык, – просит родителей врачиха.
– Посмотрите на его уродливое ухо! – умоляю я.
– Видите, желтушный цвет и белые пятнышки?
– Видите его парик, сорвите с него парик!
– Тихо, чего ты? Цыц! – шикает на меня мать.
– Подождите, пожалуйста, за дверью, – просит врачиха.
Родители выходят, закрывают за собой дверь. Я знаю: они даже не будут подслушивать. Они верят врачам.
– Значит, Максим Матковский… – говорит врачиха, снимая парик. Под париком – огромный лысый череп, словно цирковой шатер. Никакой там не цирк… нет! Там убивают и насилуют, карлики там вытягивают раскаленными щипцами ногти, а бородатые женщины ломают дубинами руки!
– Мне очень нравится твое имя… Хм… ты когда-нибудь задумывался, как оно звучит?.. Попробуй его на языке… Ты хочешь быть девочкой?! Хочешь, чтоб я отгрызла причиндалы?!
Врачиха просовывает руку под одеяло. Скользкая толстая змея пробирается ко мне в трусы и больно сжимает яйца.
– Нет, нет, пожалуйста, не хочу! – молю я.
– А что ты хочешь? – спрашивает врачиха.
– Хочу быть мальчиком храбрым!
– Тогда не мешай мне тебя лечить, договорились?
– Да-да…
Змея выползает из трусов. Я облегченно вздыхаю.
– Теперь крепко сожми эти копыта…
– Сжал…
– Закрой глаза…
– Закрыл.
– Что ты чувствуешь?
– Ничего…
– Не ври мне.
– Я чувствую жар…
– Нет, ты таки хочешь остаться без яиц?!
– Нет, нет, пожалуйста! Я чувствую, как черные раскаленные муравьи бегают по сковороде моего черепа, мне щекотно, очень щекотно… это кошечка?
– Закрой глаза, я сказала!
– Это не кошечка, это бабушкина шуба в шкафу… мне очень душно…
– Зачем ты забрался в шкаф?
– Я хотел спрятаться. Я хотел всех напугать, чтобы им было сначала страшно, а потом смешно… Я хотел убежать, чтоб меня никто не видел…
– Опять врешь?
– Да-да, я опять вру, извините. Мне так тяжело дышать… Я хотел исчезнуть, превратиться в ноль, в дырку от бублика, я хотел, чтобы шкаф сожрал меня… но бабушка глухая, понимаете? Она ненавидит слуховой аппарат и вставную челюсть… Она не хочет признаваться себе в старости. Она не хочет умирать. Она боится смерти. Все боятся смерти…
– И ты хотел напугать напуганных людей?
– Я не знал, что они боятся. Я хотел, чтоб они всем рассказывали, какой я выдумщик, чтоб девочки узнали, какой я выдумщик…
– Почему ты сам не хочешь им это сказать?
– Это нескромно. Нельзя рассказывать о себе. Нельзя. Я хочу быть как… как…
– Как кто?
– Как суфий. Суфии молчаливые воины, о чьих подвигах люди узнают из уст других людей. Это важно, это очень важно… нельзя говорить… слова превращают меня в жабу, и вилку, и ножку от табуретки, и в призрачный рокот самолета, на котором все улетели… а я остался сам и не раздал себя словам… Бабушка ненавидит слуховой аппарат. Она полезла в шкаф и взяла кофту, чтобы пойти на улицу… старые кости мерзнут даже во время зноя. Она заперла шкаф на ключ и не услышала, как я кричал…
– Ты все-таки орал?
– Да, как девчонка. Я испугался и плакал, я тарабанил в дверь, я боялся, что умру в шкафу…
– Хорошо, молодец. Открывай глаза.
Глава 45
Дамир.
Так зовут прапрадедушку Мусы и старейшину племени Фаядана. Ему 256 лет.
Дамир играет на уде и распевает суфийские песни. Дамир часто болтает о северных ветрах с Нейсаном – длинноногим верблюдом и кормит его сухими колючками арака. Дамир пьет матэ из крохотного стеклянного стаканчика и совсем ничего не ест. Дамир подолгу смотрит на солнце незрячими глазами и дает имя каждой песчинке. Дамир приветствует падающие за шиворот пустыни звезды и добывает воду из камня. Дамир молится богине Иштар на руинах римского храма Юпитера и никогда никого не любил, потому что любит сразу всех. Дамир отрывается от земли и дремлет в позе лотоса. Дамир расчесывает космы песчаных бурь невидимым гребнем и говорит, что люди не выбрались из океана, а прилетели вон с той звезды, и тычет пальцем в небо, на Венеру. «И люди туда обязательно вернутся», – говорит он.
Четыре месяца тому назад Дамир подобрал в пустыне полумертвое тело и, водрузив его на верблюда, привез в свой храм.
С каждым днем я крепчаю, но левая рука меня по-прежнему не слушается, и мне пришлось научиться писать правой. Писал я убористым карандашом на стодолларовых купюрах, сумку с которыми обнаружил в багажнике полицейского внедорожника.
Сегодня вечером на закате приедет Муса. Он отвезет меня в Турцию, а затем я попробую пересечь Черное море и вернуться на родину.
Завидев меня, Муса поднял руки к небу и начал хохотать так, что из глаз его брызнули слезы. Он долго не мог угомониться, а когда я спросил его, в чем дело, он подвел меня к своему новенькому джипу «Тундра» и сказал, чтоб я поглядел на себя в зеркало.
Я забрался в салон и взглянул в зеркало заднего вида: мое лицо было сплошь покрыто татуировками. Солнца, звезды, кометы, ключики и неведомые символы из гремучей смеси китайских иероглифов, кириллицы и арабской вязи.
– Ты стал мужчиной, – сказал за спиной старый Дамир. Верблюд уткнулся мордой ему в плечо и с интересом глазел на меня невинными глазами. – Ты наконец-то победил своего Ифрита.
– Я не встречал никакого Ифрита…
Дамир приложил ладонь к моей груди и сказал:
– Ифрит скрывался внутри тебя, иногда так бывает.
Иногда так бывает.
Примечания
1
Мажнун – сумасшедший (араб.).
2
Агбаль – идиот (араб.).
3
Джахилия – доисламская эпоха (араб.).
4
Масдар – отглагольное имя (араб.).
5
Муалляки – доисламские поэмы (араб.).
6
Имру аль-Кейс – поэт эпохи Джахилия.
7
Хуррамиты – антиисламское религиозно-политическое движение.
8
Аль-Мутанабби – средневековый поэт.
9
Антара бну Шаддад – поэт доисламской эпохи.
10
Абу Фирас аль-Хамдани – средневековый поэт.
11
Касыда (араб.) – стихотворная форма восточной поэзии со сквозной рифмовкой строк.
12
The Prodigy – британский музыкальный коллектив, образовавшийся в 1990 г.
13
Сейид – господин (араб.).
