Тамара Кандала - Эта сладкая голая сволочь
Я остановился как вкопанный. Меня пронзила мысль, такая очевидная и гениальная в своей простоте, что я почувствовал себя Ньютоном под деревом. Заболело место на темечке, на которое только что грохнулось яблоко.
Ну конечно же!!! «И чем случайней, тем вернее...» Нина могла вовсе не знать моего настоящего имени... Называл же я ее Черепашкой Ниндзей, Русалочкой-людоедочкой и массой других, приличных и не очень, прозвищ... Что могло быть естественней, чем окрестить меня именем моего же кота! И кто я есть на самом деле, если не сволочь! Не знаю насчет «сладкой», но голая перед ней – очень часто. В самом что ни на есть прямом смысле слова.
Так вот, значит, в чем заключалась сакральность моего Додика-СГС! Судьба и впрямь решила поиграть со мной, как кошка с мышкой. Надо же придумать такую, как выражается Грэг, заморочку... Видно, божественной игрунье надоели батальные сцены, она решила поразвлечься в малых формах...
А Нина наверняка до сих пор не имеет представления о том, кто я такой. Не могла же она запомнить меня, будучи совсем ребенком. И знать ей это совсем не обязательно... Есть знания божественные, а есть бесовские. Та святая простота правды, которая хуже воровства... Подлыми бывают не только люди, но и обстоятельства.
Ну, может, потом когда-нибудь, в глубокой старости. Ведь мы проживем с ней до глубокой старости... Если она сможет простить придурка, сделавшего предложение и тут же сбежавшего, подло и трусливо.
Как объяснить? Ничего, я на выдумки горазд – недаром бывший шпион и настоящий писатель! Недаром учат в разведывательных школах всего мира быть изобретательными, уметь путать карты, льстить, иронизировать, говорить эзоповым языком... И вообще известно, что бывшие шпионы – самые большие вруны в мире. Это, конечно, не значит, что все сказочники – шпионы. Но зато практически все бывшие разведчики обожают рассказывать про себя сказки.
И книжки мои с самыми идиотскими сюжетами и такими же героями недаром продаются как горячие пирожки...
Господи!!! Так и подмывало повернуть и бежать обратно, к Гришке, рассказать, как просто решается ребус.
Я взглянул на часы – без четверти два ночи. Это значило, что он сам и все его зефировое семейство мирно почивает и что мне придется потерпеть со своим эпохальным открытием до завтра.
Этой ночью мне, человеку, совершенно не склонному к мистицизму, не принадлежащему ни к каким религиозным конфессиям и не стороннику никаких определенных философских течений, приснился необычный потусторонний сон.
Я – в церквушке, в темном закутке, натыкаюсь на распятие. Распятый стонет. И я понимаю, что его мучит жажда. Неизвестно откуда у меня в руках оказывается длинный шест с острым наконечником, вроде того, на какой насаживают куски мяса, чтобы просунуть в клетку тиграм. На наконечнике вместо мяса – влажная тряпица, которую я макаю в рядом стоящее ведро и, вытянув руки, пытаюсь отжать с нее капли воды в рот распятому. Он жадно кусает мокрую материю, глотает выжатую зубами воду и благодарно облизывает губы. Потом открывает глаза, встряхивает длинными темными волосами, закрывавшими лицо. Я понимаю, что это не Иисус, это вообще не мужчина – это женщина, и у нее очень знакомое лицо. Не лицо, а лик, тот самый, который я безуспешно искал всю жизнь – лик красоты, невинности и одиночества. Лик земной женщины-мадонны. Это Нина. Это она жадно пьет живительную влагу. Это Нина корчится в неимоверных страданиях. Несмотря на эпическую трагичность момента, ощущаю мощнейший плотский призыв, исходящий из всего ее существа, из трепещущего тела, едва прикрытого набедренной повязкой. И мое тело отвечает...
Потом у меня на глазах лицо страдалицы стремительно меняется, как в компьютерных программах. Из Нининого превращается в Верино. Из лика – в искаженную безумием маску смерти. Маска смотрит на меня тем последним, страшным и торжествующим взглядом. Вдруг совершенно не к месту высовывает язык, дразня, и смеется смехом маленькой девочки.
Потом то, что было лицом-маской, размывается и тает, как на кинопленке, на которую попала капля воды. Жуткая и реальная картина распятия превращается в бесформенное серое пятно.
Во всем этом было нечто страшное и жизнеутверждающее, имеющее отношение к любви и смерти, к эротике и самоубийству, к краткости жизни и бессмертию.
Удивительно, я проснулся хотя и под сильным впечатлением, но спокойным, приняв во сне некое твердое решение. Какое, я не знал, но, решив, что утро вечера мудренее, принял снотворное и снова заснул.
О Господи, сказано же: не рассказывайте свои сны – вдруг к власти придут фрейдисты! Или кто из ваших знакомых решит сыграть с вами злую шутку, на ваших же снах замешанную...
Проснулся от стука в дверь. Взглянул на часы – 11 утра. Наверное, принесли завтрак, подумал я и, не удосужившись всунуть ноги в тапочки, накинув халат на голое тело, поплелся открывать дверь.
На пороге стояла Нина.
Я застыл в дверях, как идиот. Думаю, что у меня при этом даже слегка отвалилась челюсть.
– Привет, – сказала она, улыбнувшись улыбкой из преисподней. – Проходила мимо, вот, решила зайти. – И завязала взгляд в ленту Мёбиуса.
Я, как и положено идиоту, молчал, переминаясь с ноги на ногу, босой, на холодных плитах тюремного пола, не двигаясь с места и вытаращив глаза. Потом тряхнул головой, решив, что это продолжение сна. Заплетающимся языком, с трудом отлепившимся от гортани, проартикулировал самые идиотские слова, которые в такой момент могли прийти в голову только эталонному идиоту:
– К-как ты меня нашла?
– Ой, да вас, шпионов, так легко вычислить, – выдохнула Нина, всплеснув по-бабьи руками. – А мы с Додиком соскучились...
Я очнулся от ступора и сделал шаг назад, как бы приглашая Нину войти.
Но она не вошла. Она с места бросилась мне на шею, обвив руками и ногами, как спрут, и покрывая поцелуями мою макушку, лоб и глаза. Я, сделав еще один неуверенный шаг назад, рухнул как подкошенный на узкую тюремную койку – Нина на меня. И мы, сплетясь в искрящийся любовный клубок, душа друг друга в объятиях, как два нанайских мальчика, свились в сладчайшей смертельной хватке.
Она оторвалась от меня на секунду.
– Скажи: «Я тебя люблю».
– Я уже говорил. Первый. Еще шесть месяцев назад...
– Шесть месяцев, неделю и два дня. Скажи еще!
– Я тебя люблю.
– То-то же...
От нее исходило сияние – сладкое, голубое, тайное.
И она опять на меня набросилась, как изголодавшийся хищник на невинную жертву...
Я почувствовал, как схватило в груди. Как бритвой полоснули.
Жуткая боль разлилась по всему телу.
Я потерял сознание...
Навсегда?!
Перечитал финал – он явно удался. А писать новую историю я всегда начинаю с финала. Желательно с ударного и двусмысленного.
Все это означало, что я дошел до кондиции. Можно было начинать, обещанную себе давно Главную книгу. Ту самую, от которой вздрогнет человечество... Или хотя бы икнет.
Я налил вискаря в тонкий стакан богемского хрусталя и с чувством выпил.
И немедленно ощутил в себе холерический запал златоуста. Можно приступать...
Эта сладкая голая сволочь
«Безрукие души,
безногие души, глухонемые души,
цепные души,
легавые души, окаянные души...»
Глава 1«Эта сладкая голая сволочь...»Эта сладкая голая сволочь – мой кот Адонис, с которого все и началось. Голая, потому что порода обязывает – канадский сфинкс, иначе – безволосая кошка. Звучит не очень аппетитно. Выглядит соответственно. Но в своем уродстве Адонис неотразим. На кота он похож примерно так же, как я на своего предполагаемого прародителя – человекообразную обезьяну (я даже больше)...
Париж, 2008 г.
Примечания
1
Я хороша собой, умна и весела (фр.).
2
Место для разгрузки товаров с машин, запрещенное для парковки. (Прим. ред.)
3
И. Иртеньев.
4
В этом эпизоде участвуют персонажи из романа Тамары Кандала «Как вам живется в Париже».
5
И то и другое, мой капитан (фр.).
6
Сорт чая.
7
Брать на себя (фр.)
8
Домработница (фр.).
9
Sarrasins – гречневая крупа (фр.)
10
Hаbitations a loyer modéré – квартиры для малоимущих (фр.)
11
Свекровь (фр.)
12
Невестка (фр.)
13
И. Иртеньев.
