Елена Черникова - Золотая Ослица
Показалось солнышко. Белый парус затрепетал под ветром. Меня стали обучать слову "галс". Это было прекрасно. Мы пошли по серебряной воде.
По берегам попадались церкви с солнечными куполами, старинные усадьбы с колоннадами, деревья с красными листочками, кустики с желтыми листочками, веселые большие собаки и другие проявления тихой здоровой жизни. На стоянке мы пошли смотреть деревянный город, встретивший нас теплом и запахом хлеба. Зашли в праздничную пивную. Там всё было непривычно: трезвые радостные мужики с огромными кружками и золотистыми таранками, доброжелательные взгляды на незнакомцев, сошедших на местный берег с легкого парусника, вежливая румяная официантка, подлетевшая с самодеятельной рекламой местного пива. Всё было не так, как бывает.
А ночью мы уехали в Москву. В электричке я спала на плече друга, а он смотрел в окно и думал.
Через несколько недель, когда только жена друга-учителя и мой А оставались в неведении, Й решил, что пора выполнить свои угрозы. Он пошел к жене друга-учителя и сказал, что ей необходимо получить некую информацию. Чтоб открылись глаза.
Храбрая женщина, с посиневшими от ревности губами, ответила Й, что если информация касается ее мужа, то она заранее не верит никаким сообщениям интимного характера.
- Почему? - удивился Й.
- Потому что ему лень снимать штаны вообще и в част-
ности.
Потрясенный Й решил зайти с другой стороны. Он стал без объяснений покидать любую местность, если на ней появлялась я. То есть стоило мне, например, войти в комнату к моим подругам, где он, можно сказать, жил (извинившись перед Второй, усердно любил Первую и поговаривал о женитьбе), Й вставал и выходил. Мои подруги получили проблему выбора между мною и Й.
Я сама решила их проблему. Жаль девочек, нервничают. Я перестала ходить к ним. Они стали тайком от Й бегать ко мне. Он засек и сказал, что так тоже не пойдет. Пусть никто не ходит ко мне.
Он принялся часто наведываться к А, готовясь к решительному разговору.
Он никому ничего не объяснял. Он объявил мне войну, но всех в ней сделал статистами.
Мои подруги еще раз попытались восстать, но он подавил восстание надежным способом, чрезвычайно приятным Первой. А Вторая еще не очухалась от шока.
Сидим мы как-то раз с моим А ужинаем и рассуждаем: куда поехать на последние зимние каникулы. Приходит Вторая и говорит, что есть несколько путевок в старинную усадьбу под Москвой, ныне дом творчества. Следом приходит мой друг-учитель, вслушивается в наши планы и горячо поддерживает. Поезжайте, говорит, все вместе. Я за вас из Москвы порадуюсь.
Мой любимый А хлопает в ладоши. Уехать в Подмосковье - это и отдых, и срочные переводы можно доделать, он переводчик, и спрятаться от бывшей невесты, допекшей его разборками.
Мы накапливаем небольшой коллектив сокурсников, берем путевки, садимся в электричку и уезжаем.
Двенадцать дней безоблачного блаженства пролетели и закончились. Мне и А удалось прожить их в одной комнате, на одной постели, и грозная администрация не обращала на нас внимания.
Постоянно сияло солнце. У меня сохранилось ощущение полярного дня, полярного сияния, - разноцветного света, сиявшего всегда, в том числе и ночью. Моя любовь к нему в те дни достигла своего совершенного и наисильнейшего выражения. Я перестала беспокоиться о любых его невестах или женах. Каждое мгновение нашей жизни там, в зимнем лесу, в старинной усадьбе - было подтверждением в с т р е ч и. Мы - не прихоть юности. Мы - вечны друг для друга. Разумеется, мы называли это состояние любовью, хотя теперь я знаю, что это было гораздо больше, чем то страшное и хищное занятие, которое принято называть любовью, особенно если параллельно высовывается ревность.
Мужчине и женщине трудно найти свою действительную половину. Чаще ее выдумывают и потом смиряются с выдумкой. Или не смиряются: в зависимости от воспитания и выносливости. Действительная половина - та, которая откололась еще миллионы лет назад, когда мир разделился на два противоположных начала. Та половина, которую с тех пор ищет каждый и каждая. Но это не поиск любви. Если бы вам пришлось веками искать свою заблудившуюся руку или ногу - вы говорили бы своим конечностям "люблю"? Нет. Вы просто восстанавливали бы целостность организма.
Я уже говорила вам, что у нас с А - очень похожие почерки. Всё, что есть проявление души либо разума, у нас вообще устроено похоже. Он мог бы понять меня, скажи я ему следующую дичь: я люблю тебя, а одновременно попала в сети страсти с другим. В одном человеке эти два обстоятельства помещаются легко и свободно. В общественной морали, конечно, не помещаются. А на самом деле - это возможно. Это, кстати, очень красивое сочетание, пробуждающее к жизни всё, что содержится в человеке. В женщине.
Он бы понял меня внутренне, хотя возмутился бы внешне. Он сам такой, в нем могли бы поместиться несколько сильнейших чувств одновременно (так оно потом и было всю жизнь), но в том возрасте клише общей морали еще давили на мозги. Поэтому я не рассказала ему о происшествии с другом-учителем, тем более что А считал моего друга-учителя и своим другом-учителем тоже.
За несколько лет до этих событий был эпизод: мы с А и друг-учитель с женой жили в общей квартире. Две активные пары. Нас разделяла тоненькая стена, через которую был слышен и смех, и слезы. И до сего дня все мы прекрасно помнили ту совместную зиму и ту диспозицию: они - взрослые, женатые, старшие, а мы - шальные влюбленные дети, не вылезающие из постели сутками, отчего подвергаемся шутливой критике взрослой семейной пары из-за стены.
Этой последней зимой жизнь с А была еще прекраснее, но я помнила о грядущем возвращении в Москву и об ожидающем меня друге-учителе. И это не аморально. Это нормально. Если у вас двое детей, или трое братьев, или пятеро внуков, то вас не упрекают в аморальной любви ко всем сразу и не предлагают строго выделить кого-нибудь главного и единственного. А в случае с друзьями - у вас их может быть хоть сорок человек, и о вас доброжелательно скажут: у него много друзей, хороший человек.
В случае с единственными мужчинами и единственными женщинами всё могло бы быть точно так же, если б не социальная нагрузка на семью с точки зрения "с кого спрашивать в случае чего"... Да, если мы договорились о семье и о продолжении рода, то моногамное поведение становится единственно уместным. Но если мы договорились о семье и продолжении рода, если мы вообще способны договориться, то мы уже друзья и партнеры; у нас не любовь со страстью и не конфликт любви и страсти, - у нас общее дело, имеющее отношение к социуму.
И напротив: если вы в принципе не к социуму обращаете своё поведение, а впервые в жизни (и, как выяснилось впоследствии, в последний раз) переживаете полную реализацию пола, и в любви, и в страсти, и в интеллектуальном партнерстве, и в чем хотите, - то в этой опасной для окружающих ситуации нельзя расслабляться.
Когда мы с А вернулись в Москву, январское солнце всё еще светило для нас круглосуточно. Друг-учитель, повстречавшись с нами на лестнице, посмотрел в наши прозрачные глаза, усмехнулся, покачал головой и пригласил зайти в гости. Мы распаковали вещи и пошли в гости. Попили чаю втроем, рассказали про зимний лес и двухметровые сосульки на карнизах усадьбы и разошлись по домам.
Наутро я купила билет на поезд, решив посетить бабушку.
Посетила. Возвращаясь через неделю в Москву, я ощутила каменную тяжесть на сердце и чудовищные предчувствия.
Войдя в свою комнату, я не обнаружила вещей А.
Вскоре пришла моя мусульманочка.
- Где мой А? - спрашиваю у нее, никуда не ездившей на каникулы.
- Да вот зашел как-то, когда ты была у бабушки, взял свою книгу, бумаги какие-то и ушел. Больше не заходил.
- Такого, моя дорогая, не может быть, - говорю я ей, - вспомни еще что-нибудь.
Она вспомнила, что видела А в коридоре вместе с Й.
Я почувствовала, что теряю сознание.
Сползла с лестницы, пришла к другу-учителю, рассказала о поведении вещей А, о репликах мусульманочки, о прогулке А с Й по коридору.
- Значит, стукнули ему, а он гордый, понятно. - Друг-учитель крепко затянулся беломориной.
- Я пойду, - говорю я ему, - поищу его. Надо убедиться.
Я очень быстро нашла А. Трезвый и бледно-зеленый, он сидел в компании гуляк-второкурсников. Там же томно бренчал на гитаре Й, деловито мазала паштет на бутерброды моя мусульманочка, суетились еще какие-то... Я посмотрела на А, он не увидел меня. Я кинула в него бутылку с кетчупом, попала в плечо, но он и этого не заметил. Наигрывающий на гитаре Й отобразил на лице "самое острое удовольствие в сознательной жизни". Он отстоял свое монопольное право менять предметы любви без особого согласования с предметами. Мусульманская девочка домазала бутерброды и подала мужчинам.
Я покинула конгениальный коллектив и пошла к подругам.
Первая, иностранка, пережившая столько волнующих минут с Й, уехала, оказывается, в свою заграницу делать аборт. Вторая, бывшая со мной и А на отдыхе в дивном лесу, сидела дома одна и писала дипломную работу. Я сказала ей, что до сведения А кем-то доведены подробности моих отношений с другом-учителем. Подруга напомнила мне, что предварительные угрозы были и раньше, и что задача осведомителя, наверняка, не нравственного порядка. Скорее всего, это месть. А за что месть - никто не знает, поскольку Й у нас очень загадочная азиатская натура. Не понять нам.
