Майкл Корда - Богатство
Она давно уже не слышала этого выражения – одного из любимых присловий отца. Почему-то это уменьшило ее злость на Баннермэна, это и еще то, что он был единственным человеком, называвшим ее полным именем вместо сокращенного "Алекса". На сей раз легко можно было понять, что он говорит правду. Она не была уверена, что понимает, почему он боится своего сына, но страх этот был очевиден.
– Зачем?
– Роберт – один из тех типов, что всегда ищут уязвимое место. Он вроде бы совершенно притих в Венесуэле, разыгрывая из себя дипломата, но у меня нет никакого желания вновь пробуждать его к жизни, не теперь, когда я задумал такие большие изменения… впрочем для вас все это скучно…– какие бы изменения не были у него на уме, голос его упал так низко, что она с трудом разбирала слова. – Сейчас неподходящее время, Александра, чтобы мое имя появилось в какой-нибудь проклятой газете. Если бы не это, я был бы счастлив сфотографироваться с вами. По правде, даже горд. Это дало бы мне такой выигрыш перед ровесниками, – заставило бы этих чертовых развалин взвыть от зависти! – он рассмеялся, хотя не так громко, как обычно
Она успокоилась, пусть и не совсем. У него были свои резоны, она была вынуждена это признать, хотя не была уверена, что полностью их понимает, или он сказал ей больше, чем малую толику правды. Она позволила ему удержать свою руку, но настрой был потерян, и они оба это знали.
– Наверное, действительно поздно, – сказал он.
Она кивнула. – Я пойду, приведу себя в порядок.
Баннермэн, проводив ее в коридор, мрачно занял позицию за большим обломком древней каменной плиты, вероятно, дабы избежать прощальных приветствий со знакомыми. Он бродил среди иероглифических надписей, нахохлившись, как гриф, одного выражения лица было достаточно, чтобы обеспечить ему уединение.
Алекса прошла в дамскую комнату. Внутри две нарядные женщины поправляя косметику, беседовали громкими самоуверенными голосами, свойственными богачкам. На нее они даже не взглянули.
– Кошмарный вечер, – сказала одна из них – дама в сером шелковом платье от Валентино, стоившим, должно быть, не меньше пяти тысяч долларов, и открывавшем плечи и грудь, которые под солнцем приобрели цвет и консистенцию хорошо прокопченной ветчины.
– Ну, не знаю, дорогая, – отвечала вторая. Она была несколько моложе своей собеседницы, не старше сорока лет, с развитой мускулатурой атлетки. Со спины ее можно было бы принять за профессиональную теннисистку, если бы не бриллиантовое ожерелье ценой в целое состояние. У нее был блуждающий взгляд и скованная поза тех, кто крепко пьет и к вечеру уже совсем перебирает свой минимум. – Ты бы видела прошлый вечер – "Бал моли", как выражается Томас, у Пьера. Все эти потные типы, отплясывающие вирджинский рил и распевающие "Дикси". Томас, конечно, это любит…
– Мне самой нравятся такие вещи, дорогая.
– А кому нет? В семнадцать лет. Ну, конечно, во всех практических смыслах, Томасу и есть семнадцать. Он все еще думает, что женщины и лошади требуют одного обращения, и честно говоря, не научился обращаться даже с лошадьми, несчастными животными. Если бы я могла все начать заново, я бы вышла замуж за деньги янки вместо южного очарования.
– Ну, ты уже начинала заново, дорогая, по крайней мере дважды, так что тебе виднее. Кстати, о деньгах янки. Это не Артур Баннермэн танцевал с девицей, годящейся ему во внучки?
– Артур Баннермэн? Я думала, он умер!
– Конечно, не у м е р, дорогая. Просто опозорен. Был какой-то ужасный скандал – я уж и не помню, из-за чего…
– Из-за развода Роберта?
– Нет, до этого. В любом случае он пропал из виду, когда это случилось. Одна моя подруга – Бабс Берджесс, ты должна знать ее, ну, та, чей второй муж убился, прыгая с парашютом, рассказывала, что семья постоянно держит его запертым в пристройке Кайавы, как Пленника Зенды… А Сэнди Берджесс – ну, кто-нибудь слышал, чтоб человек в шестьдесят лет прыгал с парашютом, я тебя спрашиваю? – рассказывал, что Артур безумен, как шляпник[20], с утра напивается до потери сознания, воет на луну ночи напролет с запертого чердака, и все такое… Роберт явно решил, что отец не способен управлять фамильным состоянием, и из-за этого была ужасная свара.
– Сильно напоминает южных родственников Томаса, будь они прокляты – готический стиль. Они там все в Миддлбурге в полнолуние собираются и воют на луну – но о н и считают, что это нормально.
– Дорогая, я тоже бывала в Фокскрофте. Там это совершенно нормально. Это н е нормально для Баннермэнов.
– Роберт – единственный из них, кого я встречала. Он выглядел вполне нормальным.
– Ну, если ты это считаешь нормальным… Если Роберт когда-нибудь попадет в Белый Дом, он и туда будет таскать женщин, прямо, как Джек Кеннеди. Но, знаешь, об Артуре ходят у ж а с н ы е истории – Торнтон рассказывал, что он даже не побеспокоился навестить свою бедную жену, когда та умирала от рака. И довел одного из своих сыновей до самоубийства. В любом случае, он был здесь, танцевал с какой-то смазливой девицей – на незатейливый вкус… Странно.
– А кто она?
– Черт меня побери, если я знаю, дорогая. Однако, на ней нет никаких серьезных драгоценностей, так что дело между ними далеко не зашло.
Алекса проскользнула в одну из кабинок туалета, надеясь, что разговор о ней закончен, когда услышала знакомый голос, пророкотавший:
– Не верю своим проклятым глазам!
Она не видела Сестрицу Чантри, и понятия не имела, что та вообще была на вечере, но не узнать этот насквозь прокуренный голос было невозможно.
– Вы сегодня видели Артура Баннермэна?
– Мы только что говорили о нем, Сестрица, – сказала дама в платье от Валентино. – Что это за девушка?
– Полное ничтожество. Работает в художественной галерее, Господи помилуй! Кошмарная, современная штучка. И подумать только, что она подмасливала меня насчет того, что одеть.
Алекса чувствовала, что покраснела от возмущения. Ее вовсе не удивило, что миссис Чантри считает ее "ничтожеством", но слышать это было отнюдь не приятно. К черту старую суку, подумала она. Как-нибудь найдется способ показать миссис Чантри, что она слышала ее высказывания.
– Да, но к т о она, Сестрица, дорогая? Как там все было?
– Не знаю. Он встретил ее на каком-то мерзком шоу. Она – подружка Саймона Вольфа, галерейщика. Или б ы л а – я думаю, он давно ее бросил.
– Никогда не слышала о таком. Но интересно, как ей удалось подцепить на крючок Артура Баннермэна?
Сестрица Чантри издала горловой смешок.
– Обычным способом, я полагаю! Но что за хитрая сучка! Даже намеком мне не обмолвилась.
– Значит, она умнее, чем ты ее считала. Отдай ей должное.
– Умнее? Баннермэн одной ногой в могиле, а другой – в бутылке. Ни одной смазливой молодой девице не нужно много труда, чтобы заарканить такого старика.
– Ну, не знаю, – сказала женщина в платье от Валентино, – Мне он показался довольно сексапильным, даже если он – пьяное чудовище.
– И мне тоже, – произнесла младшая женщина в роскошном бриллиантовом ожерелье глуховатым шепотом. – Очень похож на моего свекра. Безумно привлекателен. Какой позор – растрачивать его на такую мелкую шлюху.
Алекса охнула. Она уже не краснела от возмущения или стыда, что подслушивает, – она вспыхнула от ярости. Ее кожа горела и приобрела ярко-розовый оттенок. Она ненавидела сцены, и обычно делала все возможное, чтобы избегать их, но "шлюха" – это было уже слишком. Она распахнула дверь, собираясь с силами для гневного столкновения, только для того, чтобы обнаружить – она слегка опоздала. Три женщины уже ушли, их голые спины едва мелькнули, прежде, чем за ними захлопнулась дверь. Она постояла перед зеркалом, глядя на свое отражение, пока полностью не владела собой.
Странно, подумала она, но подслушанный разговор заставил ее с большей теплотой отнестись к Артуру Баннермэну. Теперь она понимала его страх перед публичностью, его быстрые смены настроения. Она мало его знала, но была абсолютно уверена, что его репутация не заслужена. Конечно, он не был ни пьяницей, ни маразматиком, но, должно быть, прекрасно сознавал, что о нем говорят, и она догадывалась, что это приносило ему сильнейшую боль. Но, конечно, будучи Баннермэном, он не мог позволить себе это выказать. Он понравился ей с самого начала. Теперь она начала испытывать к нему также и уважение.
Черт с тем, что люди подумают или скажут, решила она. Вышла из дамской комнаты гордой походкой, со спиной, настолько прямой, насколько могла бы пожелать ее мать, и направилась к Артуру. Не отрывая от него взгляда, она подала ему руку, встала на цыпочки и поцеловала его.
– Спасибо за прекрасный вечер, – сказала она.
Алекса знала, что на них смотрят. И не обращала внимания. Вместе, рука об руку, они спустились по широкой лестнице к машине, где их ожидал Джек.
