Елена Съянова - Гитлер_директория
Кем же он был?
Фанатиком? Примитивным психопатом и садистом? Добросовестным функционером? Просто несчастным человеком, павшим жертвой безумного времени и утащившим в своем падении миллионы безвинных?
Пожалуй, можно остановиться на определении, данном ему Герингом в самом начале главы.
В любом случае Штрейхер — это еще один урок. Из тех, которые должны быть усвоены.
И последний штрих к портрету: 16 октября 1946 года около двух часов дня Юлиус Штрейхер, поднявшись по тринадцати ступеням, встал под железный крюк, с которого свисала веревка. Пастор прочел короткую молитву. Палач — сержант армии США Джон Вуд стоял наготове с черным колпаком из плотной ткани, который должен был надеть на голову приговоренного. Те, кто поднимались сюда до Штрейхера, вели себя по-разному: кто-то молчал, уйдя в себя, кто-то молился, просил у Бога прощения… Кейтель стоял навытяжку, когда Вуд надевал на его голову мешок. Кальтенбруннер ухватился обеими руками за веревку на горле и не выпускал. Розенберг попросил пастора повторить для него молитву, и тот повторил. Заукель повторял слова за пастором… В общем, все вели себя тихо, как бы вполголоса. Штрейхер был единственным, кто нашумел. Встав под петлей, он громко выкрикнул: «Purimfest» (название еврейского праздника, знаменующего поражение Хама, притеснителя евреев в библейские времена). А затем еще громче, два раза — «Хайль Гитлер!». Джон Вуд позже рассказывал, что третье «Хайль Гитлер!» донеслось уже из мешка.
Венк
А это кто такой? — удивится читатель.
Мое поколение, учившееся в школе в семидесятые годы, встречало имя генерала Венка. Оно упоминалось в учебнике истории, в последней главе раздела о Великой Отечественной войне — «Штурм Берлина. Победа». Помните: Гитлер сидит в своем бункере, сотрясаемом ударами советской артиллерии, на голову ему уже кирпичи сыплются, а он все еще ждет какого-то мифического генерала Венка, который вот-вот ворвется в окруженный русскими Берлин, вызволит своего фюрера и вообще переломит ситуацию. «У нас еще есть Венк… у нас еще есть Венк…» — как заклинание повторяет Гитлер, трясущимися руками терзая замусоленную карту.
Многие из «картинок», иллюстрирующих бытие Третьего рейха, которые рисовало нам наше воображение, к его подлинному бытию близки так же, как клоунские номера — к реальной жизни. Но Гитлер в бункере, уповающий на Венка, как на самого Спасителя, — образ, оставленный нам в воспоминаниях людей, которых нельзя заподозрить в сознательном унижении фюрера или его памяти.
«Картинки» агонии руководства Третьего рейха замечательным образом восстанавливаются также с тех «прослушек», которые, пользуясь напряженной и несколько сумбурной атмосферой в бункере в апреле 1945 года, сумел установить в некоторых помещениях представитель (проще — шпион) Гиммлера генерал СС Бергер. Эти микрофоны были вмонтированы в основном на первом «этаже» бункера, но кое-где Бергеру удалось их спрятать и ниже, на втором (счет нужно вести сверху вниз), где Гитлер находился все время, начиная с середины апреля.
21 апреля, на другой день после своего дня рождения, Гитлер, похоже, в последний раз поднялся на первый «этаж» бункера, поскольку «прослушки» Бергера больше каких-либо голосовых свидетельств присутствия там фюрера не оставили. Вот что оказалось записано: «…Я отдал приказ собрать все и контратаковать на юге. Мы остановим танки и отбросим от Берлина русских. Я приказал Штейнеру собрать все резервы здесь. У нас есть еще армия на Эльбе. Если не хватит сил, к нам пробьется Венк. Что вы молчите?» — это Гитлер обращается к Роберту Лею, который в течение всего апреля совершал перелеты между Бергхофом и Берлином (обычно полупьяный, он при посадке шел на такой риск, что просто обескураживал противника).
Лей отвечает, что ему нечего возразить. Дальше следуют малопонятные реплики о возможности запуска хотя бы одной ракеты А-10 на Вашингтон и, наконец, еще одна фраза Гитлера: «.. Ничего… Я отдал приказ о контрударе». Повторяю: это — 21 апреля.
Риббентроп, уже в Нюрнберге, в письмах к жене вспоминал, что первые признаки паники у фюрера заметил как раз 21 апреля: Гитлер сначала продиктовал приказ генералу Венку развернуть свою 12-ю армию на восток и ударить по русским. Но через несколько минут передумал и стал диктовать другой — Венку немедленно соединиться с армией генерала Буссе (на деле прежде следовало вытащить ее из окружения, в котором она застряла после отчаянных попыток Гиммлера взять на себя командование боевыми операциями) и вместе двигаться на Берлин. «Кейтель же, как попугай, только кивал и со всем соглашался», — раздраженно замечает Риббентроп. (Письмо от 4 марта 1946 г., а также дневниковые записи, по материалам которых фрау фон Риббентроп позже выпустила книгу.)
И 22–23 апреля становится ясно, что генерал Штейнер, которому было приказано ударить по русским в районе южного пригорода Берлина, не сумел даже сдвинуться с места (а позже — и вовсе повернул на запад, чтобы 3 мая сдаться англичанам). Кейтель, впрочем, пытался объяснять Гитлеру, что контрудар Штейнера — фантом, что Берлин не продержится и больше недели. Взял слово Йодль и напомнил, что «пока Баварский лес в наших руках и магистраль не перерезана, остается возможность эвакуации по земле, и нужно этим воспользоваться, потому что…». Дальше произошла тяжелая сцена, о которой одинаково вспоминают и Кейтель, и Йодль, и Лей, и Риббентроп. Гитлер орал, топал ногами, валил стулья, рвал карты. Впервые «отец нации» проклял свой народ, и это особенно тяжело подействовало на присутствующих. Немного успокоившись, он сказал, чтобы ни об отводе войск, ни о его собственном «бегстве» из Берлина никто больше не смел и заикаться, что он «останется и сдохнет здесь, если никто ничего другого ему не в состоянии предложить». Вот тут и прозвучало то самое, похожее на заклинание: «Но у нас еще есть Венк… у нас еще есть Венк».
Что же должен был сделать генерал танковых войск Вальтер Венк, и что он реально сделал? И важная деталь — какими силами?
Я бы ответила так: он должен был сделать невозможное — с несколькими сильно поредевшими полками, без артиллерии, с десятком самоходок прорваться в горящий Берлин сквозь атакующие советские войска. Он сделал невозможное — прорвался к Потсдаму (после самоубийства Гитлера дальнейшие действия в этом направлении потеряли всякий смысл), причем, повторяю — мизерными силами, а с точки зрения военной тактики, его 12-я армия вообще представляла собой величину с отрицательным знаком, поскольку имела в «арьергарде» около десяти тысяч человек гражданского населения. Беженцы, в основном — женщины с детьми и старики, без всякого имущества, голодные и больные, целиком зависели от отношения к ним командующего, его планов и просто человеческих качеств.
Об этом свидетельствовали сами бывшие беженцы. После войны следователи союзных держав-победительниц готовили материалы к судам над немецкими генералами, которые частью уже сидели в так называемых «генеральских лагерях», частью оставались на свободе. Свидетельства беженцев из «хвоста» 12-й армии поразили следователей. Создавалось такое ощущение, что генерал Венк только гражданскими и занимался. «Нас лечили… всегда были для нас антибиотики…. кормили два раза в день. Генерала Венка постоянно видели пробегающим по колонне, его быстрый внимательный взгляд буквально выхватывал наши беды и проблемы, которые быстро решались. Так же вели себя и его помощники», — писал позже инженер Ганс Бахман, которому в апреле 1945 года было пятнадцать лет.
Такого рода свидетельств — около тысячи. (Часть попала в американскую печать в виде подборки, а затем и в наши архивы.) Свидетельства, в основном, однотипны: например, одна, тогда восемнадцатилетняя, девушка по имени Розмари Гросс вспоминает, что генерала Венка в их колонне все называли «папочкой». Потом она узнала, что так прозвали сорокалетнего генерал-майора его солдаты из 1-й танковой армии еще в 1943 году, когда он вывел их из окружения (Каменец-Подольский котел на Днестре). Розмари пишет, что ей очень нравилось такое прозвище, пока однажды она не увидела генерала близко и не была поражена, какой он «молодой и красивый, хотя и совершенно измученный».
«Прорыв генерала Венка к Потсдаму и вообще вся ситуация вокруг этого человека сама по себе была удивительна, но еще удивительней показался нам сам Вальтер Венк, которого я имел возможность в течение получаса наблюдать 7 мая… — писал сотрудник аппарата Аллена Даллеса полковник Гаррисон (частное письмо от 03.08.1967 г. вышедшего в отставку Гаррисона было адресовано его знакомой). — Подписывая бумаги… (переправив две армии и беженцев через Эльбу, Венк сдался американцам. — Е.С.) он выглядел сильно пьяным. На вопросы отвечал, хотя и четко, но только «да» и «нет», а когда после первой краткой беседы вышел из здания штаба, то, не сделав и двух шагов, буквально рухнул на руки подхвативших его штабных. «Хорош, — подумал я. — Нашел время!..» Многие из них тогда напивались до скотства и совершенно теряли свой «арийский» лоск. Так они заглушали отчаяние… Венка внесли обратно в помещение штаба, вызвали к нему врача, который послушал пульс, посмотрел зрачки, пожал плечами и велел его раздеть на всякий случай. <…> Мы все ахнули. На Венке был корсет, какие носят при повреждениях позвоночника. Когда корсет разрезали, врач развел руками и посмотрел на нас довольно осуждающе и вопросительно. Тело Венка выглядело так, точно его несколько раз подолгу и жестоко избивали. Его адъютант, впрочем, тут же пояснил, что его шеф два с половиной месяца назад попал в тяжелейшую автокатастрофу и с тех пор почти не имел возможности лечиться, поскольку все время находился в самых критических местах фронта, выполняя приказы. <…> Врач сначала сказал, что у генерала, скорее всего, болевой шок, но, осмотрев его еще раз, обнаружил, что Венк просто спит. <…> Признаюсь тебе, сила духа этого симпатичного парня произвела на нас тогда внушительное впечатление, особенно на фоне того порядка и достоинства, в котором находились в тот момент две его армии с километровыми хвостами беженцев. «О чем вы думали, генерал, после нашей первой беседы вечером 7 мая? — спросил я Венка, беседуя с ним 11 мая. — Вы так замечательно отключились потому, что считали свой долг выполненным?..» Он смущенно молчал. Потом неохотно кивнул. Сказал, что, отдав своих солдат и гражданское население в руки достойного и благородного противника, думал о том, что его миссия окончена и теперь он может подумать о себе, но… нечаянно уснул. «Так это чтобы подумать о себе, вам понадобилось оружие? — спросил я, прямо глядя ему в глаза. — Вы уже дважды предпринимали попытки его вернуть». Он собрался отвечать, но, видимо, вспомнив, что я не армейский, передумал. По его представлениям, я не способен был понимать, в чем состоит долг немецкого генерала, чья армия и страна три дня назад признала свое поражение».
