Виктор Мартинович - Озеро Радости
— Надеждой? Почему надеждой? — спрашивает Яся.
— Я разговаривал об этом с одним доктором философии, который консультировал советника президента, которому я разрабатывал брюки с корсетированной вытачкой защипа, помогающей скрыть полноту. Так вот, этот доктор сказал, что надежда Ницше была связана с тем, что теория вечного возвращения наделяет жизнь весомостью. Каждый совершенный нами поступок, каждое слово что-то значит. Но я для себя понимаю все по-другому.
Рустем замолкает и, кажется, уже совсем не собирается возвращаться к теме. Яся представляет, что ей снова и снова приходится ехать в Малмыги, снова и снова — умолять отца помочь выплатить штраф, и каждое ее слово, каждое «Папочка, миленький!», каждое «Ну пожалуйста!» звучит в вечности, повторяясь бесконечно и превращаясь в ад. Потом она вспоминает другие моменты, и да, ощущает тень надежды.
— И как ты это понимаешь для себя?
— Возвращение и повторение — не одно и то же, mon amour. Возвращаясь, ты всегда обходишь острые камни. И берешь с собой воду. В одной из миллиона вселенных ты сможешь исправить каждую ошибку, которую совершил. И те люди, которые были с тобой жестоки, присядут рядом и похлопают по плечу.
Яся думает, что мир не может вечно быть свалкой и скотным двором. И если ему суждено миллиардно повториться, действительно должен перестать бить обухом топора по затылку всякий раз, когда просто может это сделать. Потом она думает о Ницше на дороге из швейцарской деревушки Сильс-Мария в Сильваплане с флягой и раскладным стульчиком. И вспоминает игроков в виртуальный покер, с их наградами, полученными без усилий. Затем, уже не вполне логично, переключается на запечатанную в мед и смолу царицу Агну, сделавшуюся для Яси чем-то вроде попугая ара, с которым предлагают фотографироваться за деньги. Про ночные звуки из Вичкиного угла. Про салат «Цезарь», филе из курицы, шесть видов пиццы, которые она поедает день за днем, потому что остальное в меню «Черри Орчарда» ей не по вкусу. С этими мыслями она задремывает, но так и не успевает достать до тинистого дна реки сна — Рустем расталкивает ее и говорит, что ей пора, метро уже открылось.
* * *
Ночная работа убивает ощущение смены времен года. Когда бы ты ни вышел, по спине озноб, ушам холодно, а длины шарфа как будто не хватает на то, чтобы увить им всю шею. На теле обнаруживается масса зон, нуждающихся в тепле. Да что там, тепло не нужно только глазам и то только потому, что они то и дело ныряют в такие уютные одеяльца век. Которые хочется не открывать как можно дольше при каждом моргании, и вот ты уже ощущаешь, что сейчас заснешь на остановке. Идущие из парка троллейбусы натужно воют, на их шлеях — изморозь. Ползущие по грязи машины выглядят эдакими коробочками тепла, водители смотрят на прохожих с ощущением собственного превосходства. Под ногами скользко, это такая вечная зима. Впрочем, возможно это просто единственное время года в Москве. Зима.
* * *
На кухню после возни на Есючениной кровати выходит бородач, мускулистое тело которого покрыто татуировками. Он громко здоровается с Ясей, делает себе чай. А когда Вичка протискивается на кухню, садится рядом с ней и обнимает за талию. Та по привычке отсаживается и смотрит вбок, тот называет ее Викторией и предлагает сделать ей бутерброд. Через три дня бородач снова на кухне, он в упор не принимает правил игры, в которую играли с Вичкой другие любители. Он заявляет, что его зовут Натан, он зарабатывает на SMM и тратит на путешествия. Натан горд своим обнаженным торсом, который не спешит прятать в майку. Когда Вичка убегает себе за водочкой, Яся замечает над его пупком ствол дерева, вытатуированный толстыми кривыми линиями. Крона дерева приходится на грудь и скрыта черным мхом, которым порос Натан. В ветвях — развевающиеся полоски длинных флажков.
— Что это у тебя за баобаб? — интересуется Яся, нарезая лимон себе в чай.
— Это не баобаб. Это баньян. По одному из индуистских мифов, это дерево есть рай. Потому что любой сидящий под ним получает исполнение того, о чем думает.
— Это дерево желаний? — переспрашивает Яся. Ее сердце превращается в несущийся вниз лифт, задевающий края шахты и высекающий снопы искр.
— Дерево не исполняет желания. И никто не исполняет желания, Ярослава. Никто. Тебе просто дается то, о чем ты постоянно думаешь. Бессмысленно просить о желаниях, они и так исполняются — в том смысле, что если ты к чему-то возвращаешься в мыслях, значит ты этого бессознательно хочешь. Тебе дается не то, что ты «думаешь что хочешь», но то, чего хочешь на самом деле. Станешь думать о деньгах — будут деньги. То есть тебе могут не дать их, но просто твоя жизнь превратиться в деньги. В трату их. Или погоню за ними. Что совершенно одно и то же. Подумаешь о любви — будет любовь. Подумаешь о демонах — будут демоны. С этим проще всего. Мы постоянно окружены какими-нибудь демонами. Ревность, страх, неуверенность. Ожидание… Они мешают нам быть счастливыми. Мне эту наколку сделали в Сарнатхе, пригороде Варанаси, чтобы я никогда не забывал о том, как загадывать желания.
— А как правильно загадывать желания? — Яся откладывает лимон и нож и решает присесть.
— Знаешь, каждая татуировка тут привезена из какой-нибудь страны, — заявляет он вместо ответа. — Повторяющихся рисунков и стран нет. Вот это, — он тычет в странное существо на своем предплечье, смесь ящерицы и кота, — это — субийю. Мне накололи ее в Виндхуке по рисунку, оставленному духовным человеком племени банту на песке палочкой. И самое сложное было перенести контур на кальку. Вот эту, — он показывает ласточку, растопырившую крылья на его бицепсе, — мне подарил один серьезный бандит из Гонконга, вместе с правом ее предъявлять другим бандитам Гонконга и его же полиции, если у них возникнут ко мне вопросы. А про эти, — он показывает на два китайских значка на левой кисти, — мне рассказала возлюбленная из Гродно. У нас была очень красивая история. Она из Белоруссии, как и Виктория. Но мы расстались.
Он замолкает. Потом спрашивает у Яси:
— Виктория — хороший человек, правда?
— Хороший, — соглашается она, — конечно хороший. — И спешно переводит разговор; — А у тебя настоящий музей на теле.
— Да, я так это себе и представлял. Музей разных культур и религий, от шаманистского Вьетнама до буддистской Мьянмы. Музей, экспонаты которого закончатся вместе со мной. Они будут сожжены и развеяны по ветру.
Натан появляется у них еще раз, строит планы совместного путешествия с Викторией на Мадагаскар. Зовет с собой и Ясю. Но Есюченя смотрит в сторону и опять убегает за водкой. Через три дня на кухню из темноты протискивается взмокший и остро пахнущий потом мазурик. Глаза у него бегают так, как будто он изнасиловал Вичку, а не воспользовался легкостью ее характера. Вичка подтягивается следом, на ходу завязывая поясок халатика. Она снова довольна, так как опять может быть несчастна. Натан на их кухне больше не появится никогда.
* * *
Одной безлюдной ночью, когда ди-джей бухает басами впустую, к Ясе подсаживается Миюки. Ее глаза блестят, хотя алкоголь она не употребляет, часами прихлебывая чай из маленького чайничка.
— Хочешь MDMA? — без обиняков спрашивает она, тряся челкой.
— Нет, спасибо, — усмехается Яся и поднимает второй за вечер бокал с «Пиной». — Я за здоровый образ жизни.
— Хочешь поцелуемся? — предлагает Миюки. То ли съеденное экстази делает ее примитивней, то ли экстази она ест, чтобы всем казалось, что она сложный человек, слегка опростившийся под наркотиками.
— Нет, спасибо, — повторяет свою усмешку Яся. — Я — стрэйт.
— Я тоже, — пожимает плечами Леночка. — Я же по-сестрински. Ты читала «Волчица и пряности» Хасэкуры? Хочешь я тебе дам?
— Нет! Спасибо! — с нажимом говорит Яся. Она начинает понимать, что если коммуникативным оружием Вички является секс, помощницей Леночки является глупость. Прямо хочется сесть и рассказать ей что-нибудь про Стенли Кубрика или Вирджинию Вульф.
— Ну ладно, — пищит в ответ Миюки и поправляет челку. — Ты не злись только, ладно?
— Ладно, — соглашается Яся и делает большой глоток белой мути из бокала. — Слушай. Раз уж сама подошла. Давно хотела у тебя спросить. Что значат эти часы у тебя на заколке? Почему они стоят? И почему на половине седьмого?
Не то чтобы ей действительно это интересно. Важно скорей то, как Миюки это объяснит и какую историю выдаст.
— А! — говорит Леночка. — Все просто! Они стоят, потому что я вынула из них батарейку. Чтобы мальчики спрашивали, почему они стоят. А тридцать пять седьмого получилось случайно. Как замерли стрелки, так и стоят.
Яся молчит. Она обескуражена.
— Ой! Вон мой мальчик пришел! — пищит Миюки и убегает к грузному, похожему на не до конца выкорчеванный пень полтосу. Полтос передвигается так, будто с каждым новым шагом его нога увязает в земле и ее нужно снова выкорчевывать.
