Салчак Тока - Слово арата
Пароход два раза прокричал, в нем что-то загремело, застучало. Мои товарищи уцепились покрепче за лавки. Особенно Шилаа испугался. На горбатом носу будто роса выступила. Можно было подумать, что он сидит на необъезженном коне. Я тоже уселся попрочнее. На всякий случай.
— Чего боитесь?! Пароход — славная вещь. В восемнадцатом году, когда нас белые захватили, мы на таком же ехали, — стал нас успокаивать Монге.
— Как же не бояться? — Шилаа отер пот и попытался улыбнуться. — Шумит-то как! Расшибет дно — куда денешься? И не выскочишь!..
Пароход крикнул еще три раза, постоял немного и поплыл по протоке.
Река раздалась. Пароход пошел быстрее.
Только на следующий день вышли мы в первый раз из своей комнаты-каюты и осмелились прогуляться по палубе. А уж потом нас и насильно не увели бы обратно в каюту. Без устали любовались мы Енисеем. Не могли надышаться свежим воздухом. Всматривались в даль, которой не было конца.
Енисей то разливался, как озеро, тихими плесами, то, стиснутый каменными берегами, сердито ревел и пенился на перекатах. Горные кручи старались сжать этот поток, но Енисей раздвигал горы и опять вырывался на широкий простор. Снова набегали на нас поселки, снова от берегов до самого горизонта простирались поля.
— Смотрите, смотрите! — закричал Шилаа.
— Что случилось?
— Где?
— Вон, перед скалой!
Мы пригляделись. Возле берега пили воду маралы, не обращая никакого внимания на пароход.
Казалось, пути не будет конца, но мы готовы были плыть и плыть. Думали, что могучий Енисей донесет нас на своем сильном хребте до самой Москвы. Ведь нашему «водяному дому» всех и дел, как тарахтеть!
«Улуг-Хем, — с нежностью повторяли мы. — Улуг-Хем…»
Даже песню сочинили:
Несется по Улуг-Хему
Славный пароход.
Великая Москва
Уму-разуму нас научит…
Нет, не довез нас пароход до Москвы. С вышки над палубой перегнулся низенький толстяк с короткими усиками, прокричал в блестящую трубу:
— А ну, спускайтесь вниз! Красноярск скоро.
Никто и не подумал уходить с палубы. А тут еще пароход загудел. А навстречу — другой пароход, поменьше нашего, весь закопченный и без людей, а к нему длинной веревкой привязана огромная лодка, больше самого парохода, и он эту лодку тащит против течения! И еще пароход… И еще!
С вышки опять закричали:
— Давай, давай вниз!
Мы будто и не слышали.
…Миновали узкую горловину, проплыли под громадным железным мостом, какого я и представить не мог. На левом берегу показалась высокая сопка. Монге, немного важничая, стал объяснять:
— Смотрите на эту сопку. Видите? Она называется Красный яр. И город поэтому — Крас-но-ярск. Поняли?
Вдоль берега раскинулся город, в сравнении с которым так восхитивший нас Минусинск, наверное, нельзя было бы и назвать городом. Пароход развернулся, сделал полный круг, медленно, против течения приблизился к пристани. Матросы кинули на берег толстые веревки, которые там подхватили и тут же прикрутили к чугунным обрубкам. Перебросили шаткий деревянный мостик, по которому народ хлынул на землю. Прихватив свои вещички, пошли с парохода и мы.
Здесь нас тоже встречали. Гремел оркестр. Нам пожимали руки, расспрашивали, как доехали.
— Куда же мы теперь? — Монге все-таки знал больше, и я обратился прямо к нему.
— Наверное, остановимся в городе. А поедем… на тех чычанах.
Монге ткнул пальцем перед собой. Я посмотрел, и глаза мои полезли на лоб. Прямо на нас летела, подпрыгивая, треща и обволакиваясь дымом и пылью, телега без коней. Она, как вкопанная, остановилась рядом с нами. Следом мчались еще такие же телеги.
Мы робко подошли к самой первой. Она громко дышала. В груди у нее, как у загнанной лошади, что-то хрипело. Мы обошли ее со всех сторон, погладили по горячим бокам, заглянули и сзади, и снизу, будто корову или лошадь покупали — приценивались.
Ехали мы не долго.
— Прошу, — вежливо распахнул перед нами дверцу хозяин чычана.
Шилаа молча вылез из машины, обошел ее и погладил рукой.
— Да-а, ребята, дело бедовое! Никакого рысака или иноходца не надо. Зря так крепко держался… Очень уж быстро бегает — это плохо. Ничего не разглядишь — все мешается. Если бы не это, совсем здорово.
Из дома вышел седобородый старик, поздоровался с нами.
— Будем знакомы, молодые люди. Я представитель Красноярского Совета. Пойдемте, покажу вам, где вы будете жить.
Держась вплотную к провожатому, чтобы не растерять друг друга и не заблудиться, мы поднялись следом за ним на второй этаж. Вошли в просторную комнату.
— Здесь и размещайтесь. Если что понадобится, спросите в соседней комнате у дежурной. Отдыхайте с дороги. До свидания!
Старик ушел.
Побросав вещи куда попало, бросились к окнам — интересно же, что там, на улице! Пощупали кровати, покрытые одеялами, потрогали набитые сеном подушки…
Кто-то затеребил Монге:
— Что это висит надутое под потолком?
— А-а, — протянул Монге с таким видом, будто и говорить не о чем. — Это ненастоящий огонь. Стекло свет дает…
— ???
— Если серединку вот этой черной штучки, — Монге показал на стенку, — повернуть, свет загорится. Еще повернешь — погаснет.
Он подошел к стенке и повернул два раза. Свет мигнул и погас.
— Понятно? — Монге сделал еще несколько щелчков. Под потолком вспыхивал яркий огонь и тут же неизвестно куда исчезал. — Кому хочется, крутите сами.
Мы ринулись к стенке и друг за другом начали зажигать и гасить «ненастоящий» огонь. Крутили «штучку» до тех пор, пока не услышали строгий голос:
— Маленькие, что ли? Зачем со светом балуете?
Высокая женщина с совершенно белыми волосами, закрученными на затылке в тугой узел, опершись о косяк, стояла в дверях и укоризненно глядела на нас.
Мы растерялись. Вид, должно быть, у нас был такой, что женщина, ничего больше не сказав, махнула рукой и вышла.
Когда вскоре она опять оказалась в нашей комнате, Монге обратился к ней:
— Можно вам сказать?
— Почему нельзя?
— Виноваты мы… Ребята первый раз увидели ненастоящий огонь. Интересно им…
Женщина улыбнулась:
— Ладно. Ничего. Только больше выключатель не трогайте, а то контакт испортите — придется в темноте сидеть. Да еще за ремонт платить…
«Выключатель», «контакт», «ремонт» — ни одного слова не поймешь. Но мы успокоились: не ругает, и ладно.
О нас будто забыли. Никто к нам не приходил, никуда нас не звали, не вели, не везли. Три раза в день появлялась наша добрая — теперь мы это знали точно! — тетя Маруся и приглашала вниз, поесть. Мы гурьбой шли к столу, завтракали, обедали, ужинали и сразу же возвращались в свою комнату. Нам казалось, что вот-вот за нами кто-то явится, и поэтому мы ни на минуту не покидали свое жилище. Тетя Маруся уговаривала: «Сходили бы город поглядели…» Но мы не поддавались. На душе было немного тревожно: уж не забыли ли про нас?
Через день приехал военный.
— Вы тувинские студенты?
— Мы.
— Собирайтесь. Ваши министры давно на параде. Сейчас едем!
Нам, как говорится, собраться — подпоясаться.
* * *
За городом, в военном лагере, нас встретили по-братски. Бойцы держались с нами, как с равными, шутили, смеялись. Такие же, как и мы, молодые парни. Многие — из деревень.
Начался парад. Всю делегацию, и даже нас, пригласили на трибуну. Теперь-то мы знали, что к чему, и терпеливо слушали речи. Вдруг объявили:
— Слово предоставляется делегату Танну-Тувы товарищу Дондуку!
Дондук вышел вперед.
— Приветствую этот собравшийся народ! — громко начал он и замолчал.
Все захлопали.
И вдруг Дондук понес какую-то несусветицу — без начала, без конца. Мы не знали, куда деваться! Ладно что никто, кроме нас, его не понимал. А Павылчык с серьезным видом, едва сдерживаясь, чтобы не расхохотаться, переводил на русский язык, точнее, говорил то, что заранее написал на бумаге. И получилась у нашего Дондука вполне приличная речь.
Красноармейцы строем прошли под оркестр перед трибуной.
Мы возвратились в город.
Теперь у нас не оставалось и минуты свободного времени. Ездили на встречи с рабочими, ходили по улицам, были на заводе, в клубах… Но все равно с нетерпением ждали, когда поедем дальше в Москву.
Глава 2
Здравствуй, Москва!
Монге узнал первым.
— Едем! — ворвался он в комнату.
Вот и вокзал. Мы уже видели издали этот длинный каменный дом, около которого всегда было столько народу, будто днем и ночью здесь встречали и провожали какие-то делегации. Но в этой толчее каждый был сам по себе — с узлами, мешками, сундуками, с кучей ребятишек. Над площадью стоял такой шум, что заиграй тут оркестр — его бы никто не услышал. Нас ввели в здание вокзала. Мы уже привыкли, что наши министры на особом положении, что это они — представители, а мы — только студенты, просто студенты, будущие студенты… Нас это вполне устраивало, и, предоставленные чаще всего самим себе, мы радовались полной свободе. К слову сказать, больше мы своих высоких представителей так и не увидели. Из Красноярска до Москвы они ехали в специальном вагоне, а там наши пути и вовсе разошлись. Впрочем, мы об этом ничуть не жалели. Лишь Пюльчуна нам порой недоставало…
