Джоди Пиколт - Время прощаться
— Можно вопрос? — спрашиваю я.
— Конечно, милая.
— В чем смысл жизни?
— Господи, девочка! Это не вопрос, это философия. А вопрос вот какой: «Эй, Серенити, не могли бы мы заехать в «Макдоналдс»?»
Я так просто не сдамся. Человек, который постоянно общается с духами, не может просто болтать о погоде и бейсболе.
— Неужели вы никогда не спрашивали?
Она вздыхает.
— Дезмон и Люсинда, мои духи-проводники, говорили, что Вселенная хочет от нас только две вещи: чтобы мы намеренно не причиняли вреда ни себе, ни другому и были счастливы. Они уверяли, что люди все намеренно усложняют. Я считала, что они кормят меня сказочкой, — я хочу сказать, что должно же быть что-то еще. Но даже если есть, наверное, мне пока еще рано это знать.
— А если смысл моей жизни в том, чтобы узнать, что случилось с ней? — спрашиваю я. — Если это единственное, что может сделать меня счастливой?
— Ты в этом уверена?
Я не хочу отвечать, поэтому включаю радио. Мы уже подъезжаем к окрестностям городка, Серенити высаживает меня в том месте, где я оставила велосипед.
— Дженна, хочешь есть? Сейчас возьмем что-нибудь в китайском ресторанчике.
— Спасибо, нет, — отвечаю я. — Меня бабушка ждет.
Я жду, пока Серенити уедет, чтобы она не видела, что я иду не домой.
Полчаса уходит на то, чтобы доехать на велосипеде до заповедника, и еще двадцать — чтобы пробраться через заросли к месту, где растут лиловые грибы. У меня дергается щека, когда я ложусь в густую траву и прислушиваюсь к пению ветра в ветвях над головой. Сейчас подходящее время — на стыке дня и ночи.
На какое-то время я уснула. Когда я просыпаюсь, уже темно, а на велосипеде нет фары, и, скорее всего, мне влетит за то, что я не явилась к ужину. Но это стоит того, потому что мне приснилась мама.
Во сне я была еще маленькой, ходила в садик. Мама настояла на том, чтобы я ходила туда, потому что считала неправильным, что трехлетий ребенок общается только со взрослыми учеными и стадом слонов. Мы с группой ходили в заповедник познакомиться с Морой, и после экскурсии дети нарисовали животных странной формы. Эти рисунки привели воспитателей в восторг, хотя имели весьма отдаленное сходство с оригиналом: «Какая красота! Какой творческий подход — нарисовать два хобота! Отлично!» Мой рисунок был не только точным, но и очень подробным: я нарисовала углубление в ухе Моры, как делала мама, когда рисовала слонов, и курчавые волосы на хвосте, хотя остальные дети в группе даже не заметили, что они там есть. Я точно знала, сколько ногтей на каждой ноге у слонихи (три на задней и четыре на передней). Мои воспитательницы, мисс Кейт и мисс Харриет, сказали, что я маленький Одюбон[24], но тогда я понятия не имела, кто это такой.
Во всем остальном я оставалась для них загадкой. Телевизор я не смотрела, поэтому понятия не имела, кто такие «Вигглз»[25]. Не различала принцесс Диснея. Чаще всего воспитатели посмеивались над пробелами в моем воспитании — я хочу сказать, что это был всего лишь садик, а не тест на проверку академических способностей. Но однажды перед каким-то праздником нам выдали листы красивой белой бумаги и попросили нарисовать свою семью. Потом мы собирались сделать для рисунка рамку из макарон, сбрызнуть ее золотой краской и завернуть в бумагу — такой подарок родителям.
Остальные дети тут же бросились рисовать. Семьи у всех были разные. Логан жил с одной мамой. У Ясмин было два папы. У Слая был младший братик и еще два старших брата, но от другой мамы. Были братья и сестры разного степени родства, но совершенно очевидно, что если в семье и был кто-то, кроме родителей, то это были дети.
Я же нарисовала себя и пятерых родителей.
Вот папа в очках. Мама с огненно-рыжим хвостом. Гидеон, Грейс и Невви — все в шортах цвета хаки и красных футболках поло, униформа смотрителей заповедника.
Мисс Кейт присела рядом со мной.
— Кто все эти люди, Дженна? Твои бабушки и дедушки?
— Нет, — ответила я. — Вот мои мамочка и папочка.
Это привело к тому, что маму, когда она приехала меня забрать, отозвали в сторонку.
— Доктор Меткаф, — обратилась к ней мисс Харриет, — такое впечатление, что Дженна не может идентифицировать своих ближайших родственников.
Она показала маме рисунок.
— Для меня он совершенно точен, — ответила мама. — Все пятеро взрослых заботятся о Дженне.
— Не в этом проблема, — настаивала мисс Харриет.
И она указала на каракули — мои провальные попытки подписать людей. Я написала «мама» под одной фигуркой, которая держала меня за одну руку, и «папа» — под фигуркой, державшей меня за другую. Только «папа» было написано не рядом с человеком в очках. Его я нарисовала в самом уголке, едва уместив на странице.
Моя счастливая семья была либо плодом воображения, либо неосторожными выводами трехлетнего ребенка, который видел и замечал больше, чем ожидали.
Я найду маму раньше Верджила. Может быть, удастся избежать ее ареста, может быть, я смогу ее предупредить. Возможно, на этот раз мы убежим вместе. Правда-правда, я намерена утереть нос частному детективу, который зарабатывает на жизнь, распутывая тайны. Но мне известно одно, чего он не знает.
Мой сон под деревом подтвердил то, о чем я до этого только догадывалась. Я знаю, кто подарил маме цепочку. Знаю, почему родители тогда поссорились. Знаю, кого тогда, давным-давно, хотела считать своим отцом.
Теперь мне осталось только найти Гидеона.
Часть II
Дети — якоря, которые держат жизнь их матерей. Софокл. Федра, стих 612
Элис
В дикой природе мы часто не понимаем, что слониха беременна, пока ей не придет время рожать. Молочные железы набухают на двадцать первом месяце, но до этого, если не делать анализ крови или не видеть собственными глазами, что самец спаривался с определенной самкой около двух лет назад, сложно предсказать, когда родится слоненок.
Каджисо было пятнадцать, и мы только недавно поняли, что у нее будет детеныш. Каждый день мои коллеги пытались ее засечь, узнать, не родила ли она еще. Для них это была просто исследовательская работа. Для меня стало причиной встать с постели в неурочный час.
Я пока еще не знала, что беременна. Замечала только, что уставала больше обычного, а в жару становилась совершенно апатичной. Исследование, которое раньше заряжало меня энергией, стало рутиной. Если мне случалось заметить что-то удивительное в природе, первая мысль, которая приходила в голову: «Интересно, что сказал бы Томас?»
Я убеждала себя, что мой интерес вызван исключительно тем, что он первый из моих коллег, кто не стал смеяться над моим исследованием. Когда Томас уехал, осталось чувство курортного романа — безделушка, которую можно достать и разглядывать до конца жизни; с таким же успехом я могла бы сохранить ракушку с пляжа или билет после посещения первого в жизни представления на Бродвее. Даже если бы я и хотела проверить, способна ли эта хрупкая опора разового выездного спектакля выдержать продолжительные отношения, это было бы невозможно с практической точки зрения. Он жил на другом континенте, у каждого из нас были свои научные интересы.
Но, как мимоходом заметил Томас, мы оба изучали слонов, а не один — слонов, а второй — пингвинов. И поскольку из-за травмы от жизни в неволе в слоновьих заповедниках чаще, чем в дикой природе, можно наблюдать смерть и скорбные ритуалы, возможность продолжать исследование не ограничивалась Тули-Блок.
После отъезда Томаса в Нью-Гемпшир мы общались по секретному коду через научные статьи. Я отсылала ему подробные отчеты о стаде Ммаабо, которое продолжало навещать кости своего матриарха даже через месяц после ее смерти. В ответ он рассказал мне о смерти одной из своих слоних — теперь три ее подружки стояли в стойле, где она упала, и несколько часов пели рядом с ней поминальные песни. На самом деле я, когда писала: «Это может тебя заинтересовать», хотела сказать: «Мне тебя не хватает». А когда он писал: «Недавно вспоминал тебя», то в действительности говорил: «Я всегда думаю о тебе».
Создавалось впечатление, что ткань, из которой я состояла, порвалась, и Томас был той единственной цветной ниткой, которая могла залатать дыру.
Однажды, выслеживая Каджисо, я поняла, что она больше не гуляет со своим стадом. Стала обыскивать местность и обнаружила ее примерно в километре. В бинокуляры я заметила крошечное создание у ее ног и помчалась к месту, откуда лучше видно.
В отличие от большинства слоних, рожающих в дикой природе, Каджисо рожала одна. Стада ее рядом не было, никто не приветствовал ее трубными звуками и бесконечными прикосновениями, как во время воссоединения семьи, когда все пожилые тетушки спешат ущипнуть новорожденного за щечки. Каджисо тоже не праздновала. Она толкала неподвижного детеныша, который лежал у ее ног, пытаясь его поднять. Она переплела свой хобот с хоботом слоненка, но тот безвольно выскользнул из ее хватки.
