Джоди Пиколт - Время прощаться
— Было темно. Слон мог случайно наступить на тело…
— Раз двадцать-тридцать? Я тоже читала отчет о результатах вскрытия. К тому же у вас нет никаких улик, указывающих на то, что мой отец находился в то время в заповеднике.
— Пока нет, — подчеркивает Верджил.
Если после посещения палаты Томаса Меткафа меня едва не стошнило, то теперь, при перепалке этих двоих, мне показалось, что голова вот-вот лопнет.
— Жаль, что Невви умерла, — вклиниваюсь в разговор я. — Она бы стала хорошим свидетелем.
Дженна надвигается на Верджила.
— Хотите знать мое мнение?
— А разве мое желание берется в расчет? Мы же оба прекрасно знаем, что ты все равно его выскажешь…
— Я думаю, вы слишком заняты тем, чтобы обвинить всех и вся в случившемся той ночью, и не хотите признать, что стоит винить себя в проведенном спустя рукава следствии.
— А я считаю, что ты маленький избалованный ребенок, который боится открыть ящик Пандоры и заглянуть внутрь.
— Ну, знаете… — возмущается Дженна. — Вы уволены!
— Ну, знаешь!.. — кричит в ответ Верджил. — Я сам ухожу.
— Отлично.
— Прекрасно.
Она разворачивается и убегает.
— И что мне прикажете делать? — спрашивает он меня. — Я пообещал найти ее мать. Я не гарантировал, что результат ее обрадует. Боже, эта девчонка приперла меня к стенке!
— Знаю.
— Ее мамаша, возможно, предпочла оставаться подальше, потому что она как шило в заднице. — Он поджимает губы. — Я не то хотел сказать. Дженна права. Если бы десять лет назад я доверился инстинктам, сейчас бы нас здесь не было.
— Вопрос прежний: где была бы Элис Меткаф?
Мы оба на минуту задумываемся. Потом он смотрит на меня.
— Кто-то из нас должен за ней пойти. Под словом «кто-то» я подразумеваю вас.
Я достаю из сумочки ключи, отпираю машину.
— Знаете, я привыкла фильтровать информацию, которую получала от духов. Если я полагала, что она будет болезненной для клиента или расстроит его, я оставляла это за пределами предсказания. Просто делала вид, что ничего не слышала. Но в конечном итоге я поняла, что не моя задача судить о полученной информации. Моя задача только в том, чтобы эту информацию передать.
Верджил щурится.
— Не понимаю, согласны вы со мной или нет?
Я сажусь за руль, включаю зажигание, опускаю окно.
— Я просто говорю, что не нужно быть чревовещателем. Вы просто дурак.
Он усмехается.
— Вы просто хотели иметь возможность сказать мне это в лицо.
— Что-то вроде того, — признаюсь я. — Но я пытаюсь до вас донести, что надо прекратить строить догадки и пытаться куда-то вырулить. Просто плывите по течению.
Верджил, прикрыв глаза, смотрит в ту сторону, куда отправилась Дженна.
— Я не знаю, является ли Элис жертвой, которая сбежала, чтобы спасти свою жизнь, или преступницей, забравшей жизнь другого человека. Но ночью, когда нас вызвали в заповедник, Томас был очень расстроен тем, что жена украла его исследование. Что-то подобное мы наблюдали и сегодня.
— Полагаете, поэтому он пытался ее убить?
— Нет, — отвечает Верджил. — Я думаю, причина в том, что она завела любовника.
Элис
Я не видела лучшей матери, чем слониха.
Мне кажется, если бы женщины ходили беременными два года, то за это время сумели бы лучше подготовиться к роли матери. Слоненок не может поступать неправильно. Он может шалить, таскать еду у матери изо рта, идти слишком медленно или застрять в грязи — его мать само терпение. Детеныши — самая большая ценность в жизни слонов.
Защита потомства — ответственность всего стада. Они держатся группой, посредине идут слонята. Когда они проходят мимо одного из наших автомобилей, детеныш идет подальше от машины, а мать становится живым щитом. Если у матери есть старшая дочь, от шести до двенадцати лет, обычно они зажимают слоненка между собой. Часто сестра подходит к автомобилю и угрожающе качает головой, как будто говоря: «Даже не думай! Это мой младший брат!» Когда солнце в зените и настает время сна, детеныши спят в тени массивных материнских тел, потому что кожа у них более чувствительная и легко обгорает.
Существует выражение, которое характеризует воспитание детенышей в стаде слонов — «всем миром». Как и во всем остальном, существует биологическая причина, по которой сестры и тетушки помогают матери: когда потребляешь сто пятьдесят килограммов пищи в день, а у тебя еще есть детеныш, который любит все исследовать, не сможешь следить за ним и при этом съесть столько, сколько необходимо, чтобы было молоко. А еще такое воспитание позволяет молодым самкам научиться заботиться о детях, защищать их, давать слоненку время и место, чтобы исследовать окружающий мир, и не подвергать его опасности.
Поэтому теоретически можно сказать, что у слона много матерей. Тем не менее существует особая нерушимая связь между слоненком и его биологической матерью.
В дикой природе слоненок моложе двух лет без матери не выживет.
В дикой природе дело матери научить дочь всему, что знает сама, чтобы она стала хорошей матерью.
В дикой природе мать с дочерью остаются вместе, пока одна из них не умрет.
Дженна
Я шагаю по окружной магистрали, когда слышу за спиной шорох автомобильных шин. Конечно, это Серенити. Она останавливается и распахивает пассажирскую дверцу.
— Давай хоть домой тебя довезу, — предлагает она.
Я заглядываю в машину. Хорошо, что Верджила там нет. Но это не означает, что я настроена на разговор по душам, ведь Серенити пытается меня убедить, что Верджил просто выполняет свою работу. Или хуже того: что он может быть прав.
— Пешком дойду, — отвечаю я.
Мелькает свет фар, за машиной Серенити останавливается патрульный автомобиль.
— Этого еще не хватало! — вздыхает она. И велит мне: — Быстро, черт побери, садись в машину, Дженна.
Полицейский так молод, что у него еще и юношеские прыщи не сошли, и стрижка аккуратная, как газон на поле для гольфа.
— Мадам, какие-то проблемы? — интересуется он.
— Да, — отвечаю я одновременно с Серенити, которая говорит: «Нет».
— У нас все в порядке, — добавляю я.
Серенити сквозь зубы произносит:
— Милая, садись в машину.
Полицейский хмурится.
— Прошу прощения!
С громким вздохом я сажусь в «фольксваген».
— Спасибо за беспокойство, — благодарит Серенити, включает левый поворот и вливается в поток машин, который движется со скоростью десять километров в час.
— Если так ехать, пешком я бы добралась быстрее, — бормочу я.
Я роюсь в хламе, лежащем в ее машине: резинки для волос, обертки от жвачки, чеки из закусочной «Данкин доунатс». Объявление о продаже ткани фирмы «Джо-Энн», хотя, насколько я знаю, Серенити рукоделием не занимается. Половина овсяного батончика. Шестнадцать центов и долларовая банкнота.
Я рассеянно беру доллар и начинаю складывать из него слона.
Серенити наблюдает, как я складываю, придавливаю и переворачиваю бумагу.
— Где ты этому научилась?
— Мама научила.
— Ты что, семи пядей во лбу?
— Она научила меня в свое отсутствие. — Я смотрю на Серенити. — Вы удивитесь, узнав, сколь многому можно научиться у человека, который обманул твои надежды.
— Как твой синяк? — спрашивает Серенити.
Это идеальный повод сменить тему. Я едва сдерживаю смех.
— Болит.
Я беру законченного слоненка и ставлю его на приборную панель рядом с радиоприемником. Потом откидываюсь на сиденье, вытягиваю ноги. У Серенити руль обмотан чем-то синим и пушистым и напоминает чудище, с зеркала заднего вида свисает вычурный крест. Кажется, нет двух более несовместимых вещей, и я думаю: неужели человек может так крепко держаться за убеждения, которые на первый взгляд кажутся взаимоисключающими?
Неужели отец с матерью оба виноваты в том, что случилось десять лет назад?
Неужели мама оставила меня, но до сих пор продолжает любить?
Я смотрю на Серенити, на ее пронзительно розовые волосы, на слишком узкий леопардовый жакет, в котором она похожа на сосиску. Она напевает песню Ники Миная, но перевирает слова, и даже радио выключено. Над такими, как она, легко смеяться, но мне нравится, что она не извиняется за себя: даже когда ругается в моем присутствии, даже когда люди в лифте таращатся на ее макияж (который я бы назвала «гейша-клоун») и даже тогда — и это попрошу отметить! — когда она совершила колоссальную ошибку, которая стоила ей карьеры. Может быть, она и не очень счастлива, но обязательно будет. О себе я такого сказать не могу.
— Можно вопрос? — спрашиваю я.
— Конечно, милая.
