Фасолевый лес - Кингсолвер Барбара

Лучи солнечного света пробивались к земле через прорехи в облаках – словно Святой Дух с обложки одного из журналов, оставшихся от покойного мужа Мэтти. Где-то совсем близко ударила молния, и от громового раската мы с Эсперансой дружно вздрогнули. Впрочем, не так уж и близко – милях в двух от нашего холма, как уверяла Мэтти. Она считала секунды, разделявшие вспышку молнии и удар грома. Пять секунд – миля, десять секунд – две.

Одна из дождевых плетей двигалась прямо на нас. Мы видели, как крупные капли ударяются оземь, и, когда ливень подошел совсем близко, ощущение было такое, словно кто-то мечет гальку в оконное стекло. Дождь налетел стремительно. Только что мы стояли сухие, а в следующий момент холодные капли уже ударили по нам; рубашки моментально прилипли к плечам, а дождь тотчас же отправился дальше. Мы скакали на месте, задыхаясь, потому что резкий холод выбил воздух из легких, а Мэтти считала вслух паузы между молнией и громом: пять, шесть, семь… ба-бах! Пять, шесть, семь… ба-бах! Эстеван закружился в танце с Эсперансой, потом со мной; в руках его появился носовой платок, и он принялся им размахивать в такт чудесному, страстному танцу, который мы исполняли под музыку грома. Я вспомнила, как мы с ним, почти совершенно обнаженные, бросились вместе в ледяную воду текущей с гор реки. Как давно это было, какими невинными были наши отношения, а теперь я была в него безумно влюблена, и не я одна. Я смеялась и не могла остановиться. Никогда еще не чувствовала себя такой счастливой.

И вот тут мы уловили запах дождя. Он был таким сильным, что казался чем-то бо́льшим, чем просто запах. Вытянув руки ладонями вниз, мы почти ощутили, как он поднимается от земли. Даже не знаю, можно ли человеческим языком описать его. Он не был кислым, но не был и сладким – совсем не похожим на аромат распускающегося цветка.

– Острый, – так описал его Эстеван.

А я бы сказала – чистый. Больше всего он напоминал аромат чистого, выскобленного соснового пола.

Мэтти объяснила, что запах этот издает саркобатус, кустарник, выделяющий во время дождя особый химикат. Я спросила, не приходило ли кому-нибудь в голову продавать его в бутылках, настолько он был чудесный. Мэтти отрицательно покачала головой, но уверила нас, что, если быть внимательным, иногда этот запах можно ощутить даже в городе. И что по нему можно определить, идет ли дождь в какой-нибудь части Тусона.

Мне пришло в голову: может, и нет в нем ничего особенного, и запах просто кажется нам таким упоительным из-за того, что мы узнали, откуда он появляется??

К машине мы вернулись только после захода солнца. Облака порозовели, затем стали кроваво-красными, после чего сразу наступила темнота. К счастью, Мэтти, которая плохо видела в темноте, догадалась захватить фонарик. Ночь была полна разнообразных звуков: щебет мелких птиц, раскатистое уханье совы, а еще – нечто похожее на овечье блеянье, только в сотню раз громче. Сначала оно доносилось издалека, но ему тут же вторил кто-то прямо из-под наших ног, и мы синхронно подскакивали от неожиданности. Мэтти сказала, что это кричат лопатоногие жабы. Надо же, такой оглушительный звук, а издает его зверушка размером не больше четвертака. Впрочем, познакомившись с криком цикад, я уже ничему не удивлялась.

– А как эта жаба оказалась посреди пустыни? – спросила я. – Тут что, идут дожди из жаб?

– Они здесь живут постоянно, острячка. Когда засуха, зарываются в землю и спят, а стоит пройти дождю, выбираются наверх и орут.

Я была поражена. Как много всего скрывается от взгляда в ожидании своего часа, а ты живешь и знать себе не знаешь…

– О Господи! – воскликнула я, услышав крик жабы прямо возле собственной ноги.

– Только две вещи в жизни заставляют живые существа так громко шуметь. Это любовь и смерть.

В Эстевана сегодня вечером вселился черт. Мне вдруг вспомнился сон, увиденный несколько ночей назад. Я даже не знала, что он мне приснился, до этой самой минуты. Сон был про Эстевана. Очень подробный. Я почувствовала, как по шее ползет румянец, и порадовалась, что вокруг темно. Мы пробирались сквозь пустыню, ориентируясь на голос Мэтти и избегая колючих объятий кустарников, стоящих по краям тропинки.

– Для жаб это почти одно и то же, – сказала Мэтти. – Им некогда разводить романтику. Хороший ливень, может, еще несколько недель не польет. Но утром в этих лужицах уже будет икра, а через пару дней – головастики. Не успеют лужи высохнуть, как они отрастят ножки и отправятся в самостоятельную жизнь.

Мы шли вслед за Мэтти гуськом, в темноте придерживая друг друга за мокрые рукава. Вдруг я почувствовала, как пальцы Эсперансы крепко сомкнулись на моем запястье. Луч фонарика выхватил из темноты змею прямо на уровне наших глаз. Мэтти осветила кольца змеи, обхватившие древесный ствол.

– Потихоньку отступайте назад, – предупредила она спокойным голосом. – Это гремучка.

Скользнув фонарем по пню, Мэтти добралась до хвоста змеи и осветила трещотку, похожую на хрупкие стеклянные бусины. Змея приподняла хвост, но не трещала.

– Я и не знала, что они ползают по деревьям, – сказала я.

– Еще как ползают! Воруют птичьи яйца.

Мое горло издало какой-то странный тихий писк. Не то, чтобы мне было страшно, но что-то при виде змеи заставляет желудок свернуться узлом, и никакие доводы разума здесь не работают.

– Все по справедливости, – сказала Мэтти, прокладывая широкий обходной путь вокруг змеиного дерева. – Если есть рот, его нужно кормить.

Я сразу поняла, что что-то случилось. Лу Энн стояла на переднем крыльце и ждала меня. Выглядела она ужасно – и совсем не потому, что сверху на нее падал желтый свет от лампы. Она плакала, может быть, даже рыдала – губы у нее потрескались. Ее вообще еще не должно было быть дома.

Я подбежала к ней, дважды едва не споткнувшись на крыльце.

– Что случилось? Что с тобой?

– Это не со мной, Тэйлор, Господи, мне так жаль. Беда с Черепашкой.

– О Боже, нет.

Я обогнула ее и бросилась в дом.

Эдна Мак сидела на диване с Черепашкой на коленях. На вид она была цела и невредима, но я сразу поняла, что Черепашка изменилась. Тех месяцев, что мы провели вместе, словно и не было. Я видела это по ее глазам, похожим на две чашки черного кофе. Я отлично помнила эти глаза, эти черные ямы, вокруг которых белел тонюсенький ободок, и как в них отражались, то вспыхивая, то погасая, отблески неоновой вывески того Богом забытого оклахомского бара.

Я не подошла к ней – не смогла. Я не хотела, чтобы это происходило.

Миссис Парсонс стояла в дверях кухни с метлой в руке.

– Птица в дом залетела, – объяснила она и вновь исчезла на кухне, и на мгновение я подумала, что это и была та самая беда, только и всего.

Но сзади уже появилась Лу Энн.

– Они были в парке, Эдна и Черепашка, – сказала она. – После дождя было так хорошо, прохладно, и они решили погулять. А Вирджи должна была прийти за ними, если снова соберется дождь. Но Вирджи не пришла, и Эдна не знала, что на улице стемнело.

– Так что случилось? – спросила я, чувствуя, как желудок скручивается жгутом.

– Мы толком не знаем. Я вызвала полицию, и они должны подъехать. Там еще будет врач или социальный работник. Ну, в общем, кто-то, кто сможет поговорить с Черепашкой.

– Но что там было? Что ты знаешь?

Глаза Эдны казались чуть более стеклянными, чем обычно. Взглянув на нее более внимательно, я заметила, что одежда ее в беспорядке. Красный свитер сполз на плечо, на чулке – дырка.

– Я услышала какой-то странный звук, – сказала Эдна. Голос ее звучал так, словно доносился из другого мира, словно она была в гипнотическом трансе. – Как будто мешок муки упал на землю. Черепашка до этого все разговаривала, точнее – пела, а потом вдруг стало тихо, она замолчала, только послышалась как будто борьба. Я позвала ее, а потом махнула тростью. Махнула высоко, чтобы не попасть по малышке. Я же знаю, какого она роста.