Выдумщик - Попов Валерий Георгиевич
Батареи уже веяли теплом все громче, как приближающийся поезд, шумел чайник… Ну… что-то налаживается. За сутки мы тут пообвыкнем… и я улечу!
Щелк! Нонна на диване испуганно вздрогнула, уставилась на меня: что это?.. Вообще – это выстрел в меня, означающий: «Никуда ты не поедешь!» Побыв неподвижным, как и полагается трупу, я тяжело поднялся и, волоча за собой дребезжащий стул, вышел в вонючий коридорчик у исторического сортира. Приглядевшись к тьме, поднял голову. Ну, привет! Из черной электрической пробки над дверью в уборную, в паутинном углу, выскочила белая кнопка из предохранителя, как фига. Фиг тебе! Не будешь ты тут нагревать чайники, электробатареи… вообще – жить!
Ладно. Посмотрим. Я вернулся на террасу, подумав, выключил наш обогреватель: надувшаяся алым, как пиявка, спираль медленно бледнела. Пусть пока! Все равно Нонна не реагирует. Тряхнул ее.
– Смотри – вот лампочка на плитке. Если зажжется – кричи!
Вяло кивнула. Я вышел в коридор, потянулся к фиге – протянул к белому ее «пальчику» свой пальчик. Резко воткнул.
– Есть, Веча! – донесся с террасы радостный крик.
Я с облегчением спрыгнул со стула.
Всю ночь я провел в борьбе с этой фигой. С годами характер Хозяйки явно портится: в прошлом году она легко терпела два обогревателя и две плитки – лишь иногда капризно выщелкивала фигу, – а теперь – ну просто подряд! И даже если включаю всего-то два обогревателя – у нас на террасе и у отца (как же спать иначе в такой холод), – только в очередной раз успокоюсь, пригреюсь… Щелк! Некоторое время еще кукожишься под одеялом: может, засну и так? Нет. Батя там у себя точно обледенеет. И что? Снова тащишь стул, карабкаешься… Тык! Холодильник, брякнув, загудел, налились огнем батареи… Но характер Хозяйки за зиму вовсе испортился (так же, как мой). Легкий обманный пригрев, блаженство, и… щелк! Я волок теперь стул с грохотом: один я, что ли, должен не спать?! Поняв в конце концов, что фигу не переупрямишь, я уступил. Но частично: свою батарею выключу – оставлю отцовскую… пусть он хоть не замерзает: девяносто три года ему как-никак! Снова вдавил фигу… счетчик утробно зажужжал. Договорились! Компромисс: греет только батарея отца. Мне заснуть в ледяной койке, конечно, не удалось.
– Чего это ты выключаешь мою батарею! – просипел батя. Несмотря на ранний час, по агрономской привычке уже не спал, сидел за столом в синтетическом ватнике и кепке, рассматривал свои листочки, поочередно поднося их вплотную к глазам.
– Чайник согреть надо! – рявкнул я.
И это он вместо благодарности!.. Впрочем – такие мелочи не занимают его.
К столу он вышел в ватнике и агрономской кепке.
– Замерз начисто! – бодро потирая ладони, сообщил он. Не оценил, значит, мою «ночь прыжков» – что я все свое тепло отдал ему.
– Сладкая каша какая-то! – отодвинул тарелку.
Гурман! Когда это хлопец из большой крестьянской семьи таким гурманом заделался?
– Банан, – холодно пояснил я. – Вот – на пакете написано, что каша с бананом.
Дождь барабанил ночь и сейчас не остановился. Иногда, срываемая ветром с сосны, в крышу гулко била шишка. Нонна, оставаясь отрешенной, тут испуганно вздрагивала, кидала взгляд в окно.
– Я вчера уже гриб видел – такая погода нынче! – бодро сказал я.
– …Банан, – сосредоточенно прожевывая, произнес батя.
– Я говорю – гриб.
– …Банан, – задумчиво повторил он.
Не то что глухой… скорее – упрямый. Нонна с ужасом глядела в какую-то бездну, не прикасаясь к еде… Славное утро!
Надо двигаться… хотя бы куда-то. Не в Италию, уже ясно, но хотя бы здесь!
Я спустился в сарай, отпер. Мой ржавый велосипед, среди другой ржавчины, радостно задребезжал. Выдернул его из той паутины. Вперед!
– Ты куда, Веч? – простоволосая, выскочила под дождь. Не всегда, значит, смотрит в бездну. Иногда и сюда – и как раз тогда, когда это абсолютно не нужно.
– За продуктами надо! – безнадежно брякнув велосипедом об землю, буркнул я.
– Не езди, Веч! Я прошу! Мне без тебя страшно!
– Хорошо. – Прислонил велосипед к будке: не то что в Италию ты не поедешь… вообще никуда!
Вечером я сидел, наблюдая дождь, пытаясь разобраться в своем пыльном столе. Из орудий производства нашел лишь старую грязную ухочистку – в прошлом, довольно плодотворном, году задумчиво держал ее в ухе, увлеченно печатая. Привычно вставил в ухо ее – совершенно напрасно. Сейчас даже машинку не привез. Только ухочистка. Зазвенел комар – кажется, на ухо присаживаясь… Вот ты-то мне и ответишь за все! Сладострастно выждал, пока он умолк (точно, на ухе!), медленно отвел правую руку… Счас! – жахнул во всю страсть – и завопил от боли! Свалился со стула! Что это?!. Это я ухочистку, оставленную в ухе, себе в голову вбил! Сам себе выстрелил в ухо! И понял сразу же – это беда надолго, эта беда не пройдет. «Золотое клеймо неудачи» поставил себе… только вряд ли кому это интересно!
– Веча! Что с тобою? – Нонна вскрикнула. Пробило-таки ее!
– А! Молчи! – в отчаянии завопил я.
– Да. Красивые галоши! Где брал? – Серж, запустив меня в прихожую, насмешливо указал на мои ноги.
– Какие галоши?! А-а. Да. Это бахилы такие, пленчатые. В поликлинике их велят покупать – иначе не пропускают.
– В поликлинике? И что ж ты там делал, Вэл?
– Понимаешь… барабанную перепонку себе проткнул. Случайно. Два слоя из имеющихся трех. Напрочь!
– И что же?
– Мы с тобой еще подводным плаванием собирались заниматься там… Так вот. Этому хана.
– Как я понимаю – не только этому?
– Да.
И я вернулся в родные края. Громкое выщелкивание фиги из пробки теперь сопровождалось и выстрелом боли в ухе. Дуплет.
Потом – батя добился своего: провалился-таки в боковое крыльцо, куда я ему как раз запретил ходить, – мягко вошел в него!
– Валерий! – услышал я вопль. – Начисто сгнило! – удовлетворенно произнес он, когда я его вытащил.
Щелк!.. Фига! Это значит – супа не будет, а его так тщательно затевал. Ну уж дудки. И моему терпению существует предел: покончить пора с этой фигой. Оторвал кусок фольги от рулона (когда-то мы делали курицу в фольге), приволок стул к уборной, взобрался, заткнул фигу (в последний раз), со скрипом вывинтил пробку, одел ее всю фольгой и вставил обратно. Жучок! Теперь ток по фольге будет идти, минуя пробку, и ограничивать его будут не капризные выщелкивания, а мой разум! Все!
– Ты чего, батя, – сидишь, скукожился? Обогреватель включай!
Глянул на меня, усмехаясь.
– Так ты ж не велел?
– Гуляем! Можно теперь!
И наш обогреватель включил. Праздник устроил им. И вот – спирали наливаются теплом, и обе плитки раскраснелись.
– Чайку? А еще – картошечки пожарим, с лучком! Порубим кольчиками на сковороду – пусть слегка пожелтеет. Та-ак…
– Веч! А научишь готовить меня?
– Да ты же умела!.. Ну смотри…
Щелк! Спирали плитки стали бледнеть. И холодильник, хрюкнув, оборвал свою песнь… Жизнь кончилась. Причем – я сразу почувствовал, что это какой-то другой «щелк» – из каких-то более высоких сфер. Все остывало вокруг – и мы остывали. Заставил себя выйти под дождь. Моя-то, внутренняя пробка, что в коридоре, вякнуть не могла – закорочена, ток мимо нее идет. Искать надо «высшую фигу»… О, вот она – как раз над сломанным боковым крыльцом, под самой стрехой белеет, в открытой ржавой коробке. Такая же белая кнопочка выскочила из черной пробки и ток обрубила – но эту мне не достать. Коротки руки. Тут длинная лестница нужна – а ее увели прошлым летом. Вот оно, наказание за мою гордыню. «Высшая фига»! Выскакивает только в самых пожарных случаях, в буквальном смысле этих слов. Вернулся. Сидели, смотрели на дождь. Уже как большое счастье прежнюю, доступную фигу вспоминал. С ней ладили! А тут – полная безнадега. И – тишина.
Словно в насмешку, солнце выглянуло – впервые за столько дней. Лужи меж соснами позолотило. И – пар пошел. Видим вдруг – идет по воде золотой человек. Абсолютно голый! Ближе подошел: не голый, просто – в одежде, насквозь промокшей. Дождь ему нипочем. Из верхней одежды – майка, но абсолютно промокшая, прозрачная. Подошел, улыбаясь.
