Нил Гейман - Дым и зеркала (сборник)
В доме сдавались и другие комнаты, но, кроме меня, здесь никто не жил. Ни один человек в здравом уме не приехал бы зимой в Иннсмут.
Но и снаружи запах был не намного лучше. Зато было холодно, и морской воздух превращал мое дыхание в пар. Грязный снег на улицах покрылся коркой, а в небе нависли свинцовые тучи.
Холодный соленый ветер дул с залива. Печально кричали чайки. Мне было гнусно. В офисе тоже задубеешь. На углу Марш-стрит и Ленг-авеню был бар «Первая встреча», приземистое строение с темными оконцами, мимо которого я каждый день проходил последние две недели. Прежде я туда не заглядывал, но теперь нуждался в выпивке, и потом, там могло быть теплее. Я толкнул дверь и вошел.
Там и в самом деле было тепло. Потопав, чтобы стряхнуть с ботинок снег, я прошел в зал. Бар был почти пуст, и в нем пахло несвежими пепельницами и несвежим пивом. Двое пожилых мужчин играли у стойки в шахматы. Бармен читал потрепанный, в зеленой коже с золотым тиснением, томик стихотворений Альфреда, лорда Теннисона.
— Эй, как насчет «Джека Дэниэлса» без льда?
— Сию минуту. Вы здесь недавно, — сказал он, положив книгу на стойку лицом вниз и наливая мне выпить.
— Это заметно?
Он улыбнулся и передал мне «Джека Дэниэлса». Стакан был замызганный, с сальным следом большого пальца; пожав плечами, я все-таки выпил. И почти не почувствовал вкуса.
— Клин клином? — спросил он.
— В некотором смысле.
— Существует поверье, — сказал бармен, чьи рыжие, как лисья шерсть, волосы были гладко зализаны назад, — что оборотень принимает нормальный облик, если его поблагодарить, когда он в зверином обличье, или окликнуть по имени.
— Да? Ну спасибо!
Он налил мне еще, хоть я и не просил. Он немного походил на Петера Лорре[67], правда, и большинство обитателей Иннсмута тоже походили на Питера Лорра, включая мою хозяйку.
Я опрокинул «Джека Дэниэлса», и на этот раз, как и положено, он прожег мне желудок.
— Так говорят. Я ведь не сказал, что в это верю.
— А во что вы верите?
— Надо сжечь ремень.
— Простите?
— У оборотней ремень из человечьей кожи, который дают им после первой трансформации хозяева ада. Надо сжечь ремень.
Тут один из игроков в шахматы обратил ко мне свои огромные слепые навыкате глаза.
— Если выпьешь дождевой воды из следа вервольфа, сам станешь вервольфом в полнолуние, — сказал он. — Единственно верное средство — выследить волка, что оставил этот след, и отрезать ему голову ножом из самородного серебра.
— Ах вот как? — Я улыбнулся.
Его партнер по игре, лысый и морщинистый, покачал головой и коротко, печально крякнул. Пошел ферзем и снова крякнул.
Таких, как он, в Иннсмуте полно.
Я заплатил за выпивку и оставил доллар на чай. Бармен вновь вернулся к своей книге и не обратил на это внимания.
На улице падали большие липкие хлопья, оседая в волосах и на ресницах. Ненавижу снег. Ненавижу Новую Англию. Ненавижу Иннсмут: здесь нет места, где стоит быть одному, а если и есть, я его еще не нашел. Однако бизнес задерживал меня здесь на столько лун, что мне и думать об этом не хотелось. Бизнес и еще кое-что.
Я прошел несколько кварталов по Марш-стрит в сторону центра, таких же, как весь Иннсмут: нелепая смесь американской готики восемнадцатого столетия, низеньких коричневых домиков конца девятнадцатого и сборных серо-кирпичных коробок конца двадцатого, — прежде чем добрался до закрытой закусочной «Куры гриль» и отпер ржавую металлическую дверь.
Через дорогу был винный магазин; на втором этаже практиковал хиромант.
На металлической поверхности — черным маркером — небрежное граффити: ПРОСТО УМРИ. Легко сказать.
Лестница была деревянной; штукатурка потрескалась и осыпалась. Мой офис, состоявший из одной комнаты, находился наверху.
Я нигде не задерживаюсь так надолго, чтобы вывешивать на двери солидную табличку. Моя была написана от руки печатными буквами ни куске картона, который я приладил к двери.
ЛОРЕНС ТАЛБОТ
РЕШАЮ ВОПРОСЫ
Я отпер дверь офиса и вошел.
Какое-то время осматривался, а в моей голове проносились прилагательные типа «убогий», «мерзкий» и «запущенный», и наконец сдался, не сумев подобрать подходящее. Там стояли удивительно непотребные стол, офисный стул, шкаф для хранения документов; а из окна открывался жуткий вид на винный магазин и пустую приемную хироманта. Запах старого пригоревшего жира от закусочной на первом этаже. Мне стало интересно, как давно закрылись «Куры гриль», и я представил себе полчища черных тараканов, шныряющих подо мной, в темноте нижнего этажа.
— Таков образ мира, каким вы сейчас его представляете, — произнес низкий темный голос, столь низкий, что его вибрации отдались у меня в животе.
В углу стояло старое кресло. Сквозь патину и потертости проступал прежний узор обивки цвета пыли.
В кресле сидел толстяк, глаза его были плотно закрыты, а между тем он говорил:
— В замешательстве глядим мы на наш мир, с чувством неловкости и тревоги. Мы считаем себя учеными, оказавшимися в плену у ритуалов, одинокими людьми, не по собственной воле попавшими в ловушку мироздания. Правда много проще: внизу, во тьме земной, есть силы, которые желают нам зла.
Его голова откинулась, а из уголка рта показался язык.
— Вы читаете мои мысли?
Человек в кресле медленно, глубоко вздохнул, и в его горле что-то пророкотало. Он действительно был чрезвычайно толст, с короткими бесцветными пальцами, похожими на колбаски. На нем было грубое старое пальто, некогда черное, а теперь неопределенно серого цвета. Снег на его ботинках еще не растаял.
— Возможно. Конец света — странная идея. Мир вечно заканчивается, и его конец вечно переносится, то из-за любви, то из-за глупости, то благодаря старой тупой удаче. Ну что ж. Уже слишком поздно: Старшие Боги выбрали себе суда. Когда взойдет луна…
Из уголка его рта тонкой струйкой вытекла слюна, истончаясь до похожей на серебряную нити, упавшей на воротник. Что-то поспешно убежало с воротника и укрылось в складках его пальто.
— Да? И что же случится, когда взойдет луна?
Человек в кресле дернулся, открыл свои маленькие глазки, красные и выпученные, и моргнул, словно пробудившись.
— Мне снилось, что у меня много ртов, — сказал он, и его новый голос оказался странно тихим и хриплым для такого огромного тела. — И каждый рот открывается и закрывается независимо от других. Некоторые рты говорили, другие шептали, третьи ели, а иные молча ждали.
Он осмотрелся, вытер слюнку в уголке рта, выпрямился в кресле, озадаченно мигая.
