Марек Хальтер - Ночь с вождем, или Роль длиною в жизнь
— Ты понимаешь? Тебе понятно?
Марина села на лавке, даже не понимая вопроса. Старик настаивал:
— Почему здесь? Почему поезд?
Он махнул рукой по направлению к локомотиву.
Марина покачала головой:
— Нет, не понимаю. Нам никак не объяснили.
— Солдаты для нас?
— Нет, нет! В поезде не только евреи. Они для всех.
И ей теперь стало трудно говорить по-русски, речь она заменяла жестами. Патриарх молчал. Марина подумала, что он подбирает слова, чтобы задать еще вопрос. Но нет, он ждал Марининого ответа. И она нашла слово из тех нескольких, что выучила, играя с детишками: «гедулд» — «терпение». Марина зашептала:
— Гедулд, гедулд…
Патриарх отвернулся, проворчав:
— Гедулд, всегда гедулд! А зачем гедулд?
Новый свисток вывел пассажиров из оцепенения. Послышались отрывистые команды. Клацали ружейные затворы. Пассажиры повскакивали на ноги. С металлическим скрежетом раскрылась дверь. В вагон ворвалась сибирская ночь. Поднималась вьюга.
Вошли трое — солдат с ружьем на плече, освещавший путь керосиновой лампой; лейтенант, который несколько часов назад командовал на перроне, и вслед за ними — долговязый тощий парень лет тридцати в чересчур просторном для него полушубке, схваченном ремнем с огромной медной пряжкой. Как только лампа высветила голубой околыш, стало ясно, что это сотрудник госбезопасности. Значит, он тут главный.
Солдат затворил дверь. Было видно, что он совсем продрог. На его шарфе подрагивали сосульки. Он его так и не опустил. Керосиновая лампа мерцала голубым огоньком. Сонные дети протирали глаза ладонями. Энкавэдэшник расстегнул полушубок. Лейтенант снял шапку, обнажив бритый череп. Глаза были налиты кровью, щеки кое-где чуть растрескались от мороза. Дыхнув перегаром, он потребовал предъявить документы. Патриарху не пришлось переводить, все и так поняли. Сразу потянулись за своими бесценными бумагами.
Это был скорее ритуал. Их документы уже сотню раз проверяли. Ну, еще разок проверят! Энкавэдэшник, собрав паспорта, начал выкрикивать фамилии строгим, но одновременно писклявым, будто юношески ломающимся голосом. Евреи не всегда узнавали свои фамилии, звучащие по-русски. Приходилось повторять. Повторял со снисходительной улыбкой. Было видно, что это для него привычно. Будто игра. Он пристально разглядывал каждого из поименованных евреев.
Патриарх протянул ему бумаги на идише.
— В Биробиджан, мы в Биробиджан. Направили. Официально, очень официально.
Лейтенант мотнул головой и что-то буркнул. Парень в полушубке от него отмахнулся. Он внимательно изучил документы старика, но не произнес ни слова. Наконец дошло дело и до Марининых бумаг — паспорта и письма Михоэлса руководству автономной области, удостоверявшего, что товарищ Гусеева командирована в Биробиджанский еврейский театр.
Солдат наконец избавился от своего шарфа. Он облокотился о стенку вагона. Его растрескавшиеся губы были покрыты темным налетом. Солдат был примерно тех же лет, что и энкавэдэшник. Последний наконец оторвал взгляд от Марининых документов. Затем оглядел Марину всю с ног до головы, будто пытаясь оценить ее фигуру под слоями одежек.
— Значит, ты актриса, товарищ Гусеева?
— Вы же прочитали письмо?
— И собираешься играть в биробиджанском театре?
— Ну да.
— Что, московские тебе не подходят?
Он улыбнулся чуть иронически. Марина улыбнулась в ответ.
— Они сейчас все закрыты, товарищ комиссар.
— Собираешься жить среди евреев?
Марину поразил его презрительный тон. Она оглядела своих спутников, столпившихся вокруг них, детей, взрослых. Все напряженно прислушивались, затаив дыхание, ждали ответа. Женщины не спускали глаз с лейтенанта и энкавэдэшника. Одна девчушка, распахнув Маринину шубу, обхватила ручонками ее ноги.
— Я такая же еврейка, как все тут, — ответила Марина.
Она почувствовала, что краснеет.
— И говоришь на их языке? — встрял лейтенант, указав подбородком на Марининых спутников.
— Не очень. Кое-как…
Не дослушав, лейтенант обратился к «полушубку»:
— Какой все-таки бардак! Посылают сюда, посылают, даже не предупредив… Подумать только: тащились тысячи километров, и никто их не остановил! Ну и чертова у нас работенка! Там подтираются, что ли, моими рапортами?
Энкавэдэшник пожал плечами.
— А что случилось, товарищ лейтенант? — спросила Марина.
— Да ведь здесь до маньчжурской границы рукой подать. В ясную погоду можно разглядеть японскую бронетехнику.
— Японскую?
Лейтенант яростно гаркнул:
— А какую еще?! Японцы уже десять лет как в Маньчжурии! Для тебя это новость? И то, что они могут в любую минуту к нам вторгнуться, тоже новость? Или вам в Москве вообще на все наплевать? Думаешь, мы тут в тридцатиградусный мороз груши околачиваем? Мы по приказу товарища Сталина охраняем государственную границу, ловим шпионов. Задание ответственное, тем более во время войны. Необходима бдительность. Шпион может кем угодно прикинуться…
Лейтенант с ухмылкой глянул на евреев. Он будто изливал все скопленное раздражение на то, что его загнали в сибирскую глухомань. У него аж пена выступила на губах. Вмешался энкавэдэшник:
— Здесь пограничная зона, товарищ Гусеева, гражданским лицам въезд запрещен. К ней относится и Биробиджан. Уже десять месяцев, как туда не впускают переселенцев.
— Как это не впускают?.. Нет… Не может быть… Никто нас не предупредил…
Марина была так потрясена, что у нее стал заплетаться язык.
Энкавэдэшник вскинул плечи.
— Значит, забыли. Во время войны, товарищ, всегда неразбериха.
— Но ведь у нас документы…
Энкавэдэшник потряс перед Мариной стопкой паспортов.
— У тебя документы, а у меня предписание. Вы поедете в Хабаровск!
— Но почему же? Эти люди вырвались…
— Я прекрасно знаю, откуда они вырвались. Ситуация изменилась. И точка!
Он застегнул свой полушубок. Маринины спутники шептались. Солдат, оттолкнувшись от стенки, направился к двери, в одной руке — керосиновая лампа, ружье — в другой. Следом двинулся и энкавэдэшник. Пока лейтенант напяливал шапку, Марина схватила его за рукав.
— Куда же мы теперь?
Не ответив, лейтенант освободил рукав резким движением локтя. Перед тем как закрыть вагонную дверь, он бросил:
— Куда велят, туда и поедете. Это в компетенции Биробиджана. Там знают, куда вас направить.
Еще стояла темень, когда состав наконец двинулся в путь. Тронулся без свистка, без оповещения. Марине было в общем-то и нечего сообщить спутникам. Патриарх ее допрашивал:
