Александр Житинский - Лестница. Плывун: Петербургские повести.
— Тетя Маня, — сказал проповедник, обращаясь к дворничихе, отчего ее улыбка приняла дополнительный материнский оттенок. — Ин вино веритас, как говорили древние, нес па? Выпей с нами, тетя Маня, этого будет достаточно, чтобы твоя жизнь на сегодня обрела смысл и законченность, достойную твоей души.
Паства была в восхищении, которое не могла передать словами. В руке молодого возник стакан, в который полилось рваной струей вино, и через секунду стакан был поднесен к белому фартуку дворничихи с некоторой даже изысканностью. Незнакомец в зеленой шляпе тем временем вытащил неизвестно откуда еще три бутылки и поочередно сорвал с них зубами жестяные зеленые пробочки. Дело намечалось нешуточное.
— Ишь, краснобай, — заметила дворничиха одобрительно, но стакан отодвинула. — И чего вы ко мне повадились?
— Винт, — сказал проповедник, крутнув в воздухе ладонью. — Все винт. Штопор жизни. Это нас устраивает.
Третий из компании согласно кивнул головой, но вновь ее не поднял, а так и остался сидеть, свесив голову вниз и показывая собравшимся худую заросшую шею, окаймленную истертым на сгибе воротничком рубашки.
— Гостя проводить нужно, — продолжила дворничиха, еще более отодвигая стакан, однако он переехал теперь к груди дядюшки и угрожающе качнулся, грозя потерять содержимое. Может быть, поэтому дядюшка, мотнув головой, схватил стакан, и ему ничего другого уже не оставалось, как выпить его, утереть губы кулаком и произнести что-то, похожее на благодарность. Именно так он и сделал.
Однако проповедник на этом не успокоился, а вновь наполнил стакан и поднес его теперь уже Наташе, смотря на нее демоническим взглядом. Наташа юркнула за спину Пирошникова, а наш герой, чувствуя, что наливается горячим и внезапным бешенством, резко и с силою ударил кулаком вверх по запястью подносящего. Трудно сказать, почему он так сделал. Стакан, естественно, разбрызгивая вино, вылетел из руки и со звоном раскололся о ступеньку, причем часть вина попала и на лицо бородатого юноши. В мгновенной напряженной тишине, повисшей над площадкой, особенно значительными выглядели последующие действия потерпевшего. Он медленно нагнулся к черному портфелю, стоявшему у его ног, так же не спеша достал оттуда газету, которой обтер лицо, после чего бросил ее, скомканную, вниз, и она покатилась, мягко перекатываясь со ступеньки на ступеньку. Паства между тем плавно поднималась с приступочки, вырастая за спиной искусителя, как крылья демона, и блуждая взглядами по надменному в данный момент лицу Пирошникова. Между нами говоря, в воздухе пахло грозой.
— Убирайтесь вон, подонки! — сквозь зубы глухо произнес Пирошников, к своему и, вероятно, всеобщему удивлению. Правда, удивляться ему было не ко времени, но все-таки где-то на периферии души внутренний его всегдашний наблюдатель недоуменно поскреб затылок, ибо не помнил подобного случая. Удивительно было и то, с какой стати, собственно, наш молодой человек так разнервничался? Что плохого сделали ему люди? Какое, наконец, моральное право, так сказать, имел Владимир, чтобы называть их подонками, поскольку мы-то хорошо помним его собственные недавние похождения в пьяном виде, которые отнюдь не были для него исключением.
Признаться, я теряюсь в догадках. Всему виной, очевидно, нервная усталость, накопившаяся за два дня. Тем не менее возглас Пирошникова прозвучал столь убедительно и был полон такой внутренней силы, что компания, как ни странно, спасовала. Бормоча какие-то слова, полные угроз на будущее, бородатый юноша поднял свой портфель, и вся троица завинтилась вниз. Дядюшка перевел дух, недоумевая, но инцидент был исчерпан, поэтому он лишь покачал головой, и все двинулись дальше в молчании.
Перед каждым очередным поворотом Пирошников ненадолго терял из виду дядю Мишу и дворничиху, и всякий раз, возникая, фигуры их казались ему мельче, что он приписал некоторой странной винтовой перспективе. Лестница становилась все уже, и потолок ее, образованный верхними пройденными ступеньками опускался все ниже и ниже. Наконец наступил момент, когда Пирошников стукнулся лбом об него и принужден был идти дальше, все более наклоняясь. Наташа двигалась еще свободно, поскольку была меньше ростом, но вскоре и она начала испытывать затруднения. Черный ход становился и действительно черным, похожим на какой-то лаз. Совершив новый поворот, Пирошников обратил внимание, что дядя Миша, как это ни странно, идет прямо, не задевая головою о верхние ступеньки. Пирошников скосил глаза на Наташу и увидел, что она, будучи ростом поменьше дядюшки, тем не менее идет уже сильно согнувшись. «Что за черт?» — подумал наш герой, и для этого имелись все основания, ибо фигуры дядюшки и шедшей впереди дворничихи, как стало очевидно, уменьшались пропорционально сужению лестницы. Она все более напоминала теперь морскую ракушку или скорлупу улитки с винтом, сходящим на нет.
Двигаться дальше становилось все затруднительнее. Не опускаться же в самом деле на четвереньки? Двери, расположенные вдоль стены, уменьшились до размеров дверок кухонного шкафчика, что было бы чрезвычайно забавно наблюдать, ежели бы не тревога и недоумение Пирошникова и Наташи, вызванные этими новыми трансформациями.
Наконец дядюшка оборотился и с минуту смотрел на нашего героя, что-то соображая. Он тряхнул головой, пытаясь сбросить новоявленное наваждение, а потом поднялся к Владимиру, и тут оказалось, что дядюшкина макушка располагалась бы где-то на уровне живота нашего героя, если бы тот мог выпрямиться. Теперь дядюшка стоял перед согнутым в три погибели Пирошниковым, маленький, как пятилетний ребенок, и ему, как ребенку, вероятно, хотелось заплакать. Произошло что-то уж совсем невозможное! Ну ладно — лестница, пол, потолок и так далее, это еще куда ни шло, но живых людей-то за что? Гигант Пирошников, склоненный над дядюшкой, вдруг рассмеялся так громко, что смех его раскатился далеко по черной лестнице и застрял в последних ее мелких завитках. Рассмеялась и Наташа, поскольку дядюшкино появление напомнило ей представление лилипутов в цирке, а родственник взмахнул коротенькой своей ручкой, схватился за голову и побежал вниз, уменьшаясь, пока не скрылся за трубой, тоже, кстати, сужающейся и напоминающей скорее воронку.
Пирошников и Наташа, пятясь и держась руками за потолок, начали молчаливое отступление, ибо стало ясно, что через черный ход нашему герою не протиснуться. Лестница раскручивалась в обратном порядке, увеличиваясь в размерах; они прошли площадку, на которой чуть было не разыгрался инцидент; снизу доносились шаги дядюшки, который догонял их так же резво, как минуту назад бежал от них. Уж не повредился ли он в рассудке? Может быть, и так.
