Владимир Колотенко - Любовь? Пожалуйста!:))) (сборник)
– Янка, я тебя так люблю.
– Правда?
Затем он встает, откупоривает бутылку вина, наполняет фужеры.
– Ты теперь не хуже меня знаешь, – говорит Андрей и рассказывает о своем открытии, которое еще закрыто для науки, хранится в тайне.
– Есть изюминка, – говорит он, – о которой не знает никто. Все знают о феномене Грачева, но никому не известна формула этого феномена, его сущность, know how, понимаешь?
– Да.
– Вот они и хотят получить, выпытывают, шпионят, шантажируют, угрожают.
– Зачем?
– Ты, дуреха, еще не понимаешь… Это ключ к власти, ну, понимаешь?
– Не-а.
Какое-то время Андрей молчит, затрудняясь объяснить, а потом продолжает:
– Я прошу тебя только об одном, – наконец произносит он и снова умолкает. Видимо, ему трудно на что-то решиться. Я помогу ему.
– Андрей, я знаю, твои витамины…
– Не в этом дело.
– … и порошки, которые ты хранишь в своем кейсе…
– Янка, родная моя, все эти витаминчики и порошки к моему открытию не имеют никакого отношения. То, что я придумал, перевернет представления людей, вот посмотришь. Некоторые умники от науки уже о чем-то догадываются и хотят… Но мы с тобой, понимаешь…
Он берет фужер и отпивает несколько глотков.
– Ты помнишь мальчика из твоего класса, которого ты укусила?
– Женьку?
– Потом и Костя, с которым ты…
Такое не забывается.
– Теперь этот лысый француз Анри! Он умер… Мой грех состоит в том, – продолжает Андрей, – что все эти годы я растил из тебя змею. Со дня твоего рождения я пичкал тебя таблетками только с одной целью – сделать тебя гадюкой. Теперь ты должна знать, что твой укус смертелен. Ты пропитана этим ядом насквозь, он в крови, в слюне, в слезах, в твоем организме. Тебе достаточно царапнуть кого-нибудь… Твои зубки остры, и близость с тобой опасна. Так вот грех мой не в том, что ты пропитана ядом, это совершенно безвредно для твоего здоровья. Грех в том, что… что ты любишь меня, я это знаю…
Снова воцаряется тишина и мучительное раздумье. О чем? Мне кажется, что к сказанному добавить нечего. Но об этом я догадывалась и сама. Я не знала только о его грандиозных планах.
– Я взял тебя из роддома, когда тебе шла третья неделя. Мать оставила тебя умирать, узнав о врожденном пороке сердца. Тебе сделали операцию, и я выкрал тебя у смерти, выходил. Мы уехали в другой город, и ты стала моей дочерью. К тому времени я уже знал, что нашел…
Андрей прерывает свой рассказ, встает, прикуривает сигарету, откупоривает коньяк. Делает несколько глотков прямо из горлышка и ставит бутылку на столик. Исповедь дается ему нелегко. Это и в самом деле трудно – нести свой крест молча.
– Понимаешь, – он присаживается на краешек кровати, точно боясь прикоснуться ко мне, – я создавал тебя из плоти, как Роден из глины свою Камиллу. Я держал тебя в бедности, но растил здоровой, сильной, умной, красивой… Теперь ты – принцесса, понимаешь? Ты погляди, как смотрят на тебя все эти… Как они хотят тебя, как они ластятся к тебе, мои враги. Все эти мерзкие темные подонки, и Анри, от которого я уже избавился…
– Он жив…
Это признание вырывается из меня, как случайный выстрел. Андрей умолкает, и какое-то время смотрит в пустоту, затем его взгляд, медленно описав полукруг, находит меня.
– Как жив?
– Он… – робко произношу я, чувствуя за собой вину, – он жив. В тот вечер…
Я понимаю, что своим вмешательством в дела Андрея перечеркиваю какие-то его планы. Я взяла на себя смелость оставить Анри в живых: с какой стати он должен умирать? И почему я должна стать соучастницей этого убийства? Ведь Андрей…
– Ты дала ему порошок?
Я киваю.
Андрей закрывает глаза, ложится рядом и, глубоко вздохнув, несколько секунд лежит без движений, не дыша, как покойник. Затем втягивает в себя воздух и произносит:
– Ах, Янка, Янка…
Вдруг он вскакивает, идет к телефону, поднимает трубку и тут же кладет ее на рычаг.
– Теперь я все понимаю, – говорит он сам себе, бродя полуголым из угла в угол. – Теперь мне все ясно.
Он стучит ногтями по столу (это его старая привычка, когда принимает какое-то важное решение), снова поднимает трубку и опять зло бросает ее.
– Родная моя, Янка, девочка моя. Никогда, никогда, никогда, слышишь! – никогда больше не лезь в мои дела.
Он так и говорит: «не лезь!».
– Никогда не принимай никаких решений, не посоветовавшись со мной. Ты должна дать мне слово, поклясться и никогда не нарушать эту клятву. Ты должна…
Он говорит ясным, требовательным и почему-то торжественным голосом, словно сам дает клятву. Этот голос требует от меня беспрекословного повиновения, безукоризненного выполнения его повелений.
– Я признаю свою вину в том, что не посвятил тебя в свои дела, я не хотел подвергать тебя опасности. Теперь же… Он тяжело вздыхает, выбирается из кресла и подходит ко мне.
– Как же нам теперь выжить, – спрашивает он у самого себя, – как теперь быть?
От таких слов у меня перехватывает дыхание.
Он стоит, наклонившись надо мной, зловеще освещенный красным светом, глядя на меня тяжелыми бессмысленными глазами, улыбаясь улыбкой идиота.
– Эх, Янка… А ведь мы могли бы…
Это звучит, как прощальный аккорд.
– Ты так мне была нужна… Мы с тобой…
Его губы шепчут это как молитву.
Бесконечно долго длится ночь. Мне редко снятся сны, а сегодня я всю ночь скакала на лошади, уходя от погони. Вцепившись в гриву, я ощущала только запах пота и слышала свист ветра, а по сторонам, в метре от меня, ощерясь и, сверкая глазами, неслись какие-то злые люди, протягивая ко мне руки… Когда я просыпалась и открывала глаза, Андрей лежал, глядя в потолок, куря и не произнося ни слова. Спасительное утро пришло радостным, веселым, влилось в приоткрытое окно ранним гулом Парижа. Всю ночь мы жили в немом ожидании чего-то страшного, какой-то беды, а она не пришла. И теперь мы в веселом недоумении протираем глаза, точно после песчаной бури, и даже улыбаемся. Мы рано встали, и у нас теперь уйма времени. Выпив кофе, мы снова бухаемся в постель, а через час мы уже на авеню Рошель. Сегодня у нас обширная программа: кладбище Монмартр и катакомбы Данфер-Рюшо. А вечером – знаменитые парижские погребки… Веселый, по-летнему теплый парижский вечер приходит неожиданно быстро. Не успели мы, как следует нагуляться в свете желтых фонарей, не успели надышаться после дымных, душных, утопающих в музыке подвалов – пора домой. Не то, чтобы кто-то нас подгонял, нет. Просто хочется освежиться и забраться в постель…
Наш отель. Наконец-то!
Не успев переступить порог номера, мы включаем свет, словно сговорившись, вдвоем набрасываемся на дверь, чтобы захлопнуть ее изнутри. Нам кажется, что эти двое вот-вот ввалятся в номер, поэтому я всем телом налегаю на дверь, а Андрей запирает ее на все запоры, которые щелкают красивым металлическим звуком, вселяющим прочную уверенность в том, что мы надежно защищены от вторжения. Теперь свет.
От неожиданности я вздрагиваю, а Андрей каменеет. На какое-то время мы замираем, затаив дыхание, и удивленно-испуганно взираем на сидящего в кресле, затем Андрей облегченно вздыхает и, кашлянув, произносит:
– Ах, это вы…
И тут же я узнаю Анри.
– Испугались? – спрашивает он, добродушно улыбаясь и вставая навстречу.
Я вопросительно смотрю на Андрея, но он словно не видит меня. Он что-то ищет взглядом, затем открывает дверцу шкафа и успокаивается.
– Вы сегодня очаровательны, – стоя в полуметре от меня, произносит Анри.
Я принимаю комплимент, сдержанно улыбаясь, и стараюсь прочесть в его глазах ответы на свои тревожные вопросы. Интуитивно, чутьем, я понимаю: беда пришла. Или мне только мерещатся страхи?
– Что здесь происходит? – Вопрос, который задал бы на моем месте любой. И я задаю его. Андрей молчит и делает вид, что не слышит, будто вопрос его не касается, а Анри берет мою руку и целует.
– Все в порядке, – говорит он, – все о‘кеу… Как вам нравится наш Париж?
Собственно, ни я, ни Андрей не расположены сейчас к праздному разговору. Мы чувствуем, что струна напряженности натянута до предела, и достаточно лишь легкого поворота рычага…
– Вы, конечно же, не успели…
Я помню, как эти чувственные губы целовали меня, как горели желанием эти черные глаза.
– Знаете ли, – вдруг произносит Андрей, – катитесь-ка вы. По какому такому праву?
Ни слова не произнося, Анри идет к двери, щелкает всеми замками и отпирает ее.
– Came in, please.*
Входят двое. Теперь мне страшно, меня пронизывает дрожь. Я чувствую, как подкашиваются ноги. И Андрей сник. Он садится в кресло и опускает голову. До сих пор я надеялась, что все это неудачный розыгрыш, маленькая забава, что Анри и Андрей обо всем условились заранее и хотят преподнести мне славный сюрприз. Теперь же, когда неожиданно вторглись эти незваные гости в шляпах, с каменными лицами без всяких проблесков ума, меня снова охватывает страх: что они затевают? Я пытаюсь найти ответ на свой вопрос в глазах Анри, но я его совсем не интересую. Методично заперев дверь на все запоры, он подходит к Андрею и без всяких предисловий, произносит:
