Владимир Колотенко - Любовь? Пожалуйста!:))) (сборник)
– Ахха…
На следующий день Андрей сообщает, что улетает в Вену на какой-то конгресс и просит меня напечатать доклад.
– Я с тобой?
– Конечно… Вылетим через неделю, во вторник. Ты утряси там, в школе все без меня.
– Ахха… Мне это ничего не стоит.
Вечером мы лежим и планируем нашу поездку.
– Знаешь, – говорит Андрей, – с этой беременностью нужно что-то делать. В школе еще не знают? Твои подружки…
– He-а. У меня нет подруг.
– Нужно сделать аборт…
– После Вены?
– Завтра…
Вена меня привораживает. Идея Андрея встречена с интересом, о нем говорят, пишут в газетах, мы мелькаем на экранах телевизоров, я вижу завистливые взгляды известных ученых, которые только и знают, что, писано улыбнувшись Андрею, пялиться на меня.
– Вон тот, бородатый, – говорит Андрей, стрельнув глазами на лысого красавца в тройке, – мой оппонент, врач. Он просто дурак, и не может понять…
– I glad to see you!*
К нам подходит некто и долго трясет руку Андрея. Затем он берет мою и целует.
Я замечаю, что к нам направляется целая орава элегантно одетых людей во главе с остроносой цаплей на ногах-ходулях. Я давно ее заприметила по постоянной свите поклонников. Ей говорят комплименты, целуют руки. Почему ее считают красавицей? Что в ней такого нашли? Вот она подходит, обращая на меня внимания не более, чем на старика в ливрее. Подходит к Андрею, и он, оставив меня, поворачивается к ней лицом, всем телом, отдавая все внимание ей. Ах ты, цапля, гусыня плоскогрудая, селедка маринованная! А она и вправду красива. Сверкающие бриллианты сережек и колье особенно подчеркивают эту холеную красоту. Я вижу, с какой завистью взирают на нее дамы, и как помахивают своими хвостиками, стоя на задних лапках, писаные красавцы. Сколько же стоят ее кольца, браслеты?! Это же целое состояние! Она уводит Андрея, который послушно подчиняется, даже не взглянув на меня.
– Андрей… – едва слышно произносят мои губы, – стой, Андрей!..
Он не слышит моего немого крика.
Что я здесь делаю? Этот вопрос я задаю себе после некоторого раздумья, и ни секунды не теряя более, направляюсь к выходу. Одна. Я ловлю сочувственные взгляды тех, кто не примкнул к свите цапли, и делаю вид, что не нуждаюсь ни в чьем сочувствии.
– I am sorry, простите…*
Кто это? Кто это настигает меня?! Лысый бородач!
– Я вас провожу.
Меня?! С какой стати?
Лишь на мгновение я приостанавливаю шаг, но не выражаю согласия, даже глазом не веду. Какого черта он за мной увязался? Что ему от меня надо? У мраморной колонны я все-таки не выдерживаю и оборачиваюсь, чтобы бросить прощальный взгляд на Андрея. Я вижу, как он спешит, стремительно идет через весь зал напрямик, просто мчится ко мне, ко мне, отстраняя попавшихся на пути ротозеев. Все это мне только кажется, когда я на миг закрываю глаза. А когда открываю, вижу Андрея, стоящего вполоборота ко мне и мирно беседующего со своей цаплей. Они стоят у какой-то знаменитой картины, видимо, толкуя об авторе. Цапля говорит, Андрей слушает. Только на долю секунды я задерживаю свое бегство, но этого достаточно, чтобы понять, что Андрей все это время не выпускал меня из поля зрения. Так это или не так? Или мне все это только кажется? Мне кажется, что Андрей только-только оторвал от меня взгляд и теперь смотрит в глаза этой женщине, кивая головой в такт ее речи.
Андрей!
А он поворачивается ко мне спиной и теперь, задрав голову, рассматривает картину. Рубенс или Рембрандт? Или Эль-Греко?.. Мы никогда с ним о живописи не говорили.
– Это Матисс. Он интересен тем, что…
Теперь я слышу приятный бархатный голос с акцентом и локтем чувствую, как, едва прикасаясь, этот бородач подталкивает меня к выходу.
Голос – вот что нравится мне в нем.
– Вы любите хорошую музыку?
Никогда не задавалась подобным вопросом: люблю – и все!
– Хотите послушать?
Ни на секунду не задумываясь, я киваю головой – “да!”
Пусть Андрей остается со своим Матиссом. А я направляюсь с бородатым французом. Он останавливает такси и, уже не спрашивая меня, называет водителю адрес. Мы слушаем нежные звуки флейты в каком-то ночном кабачке на берегу темной реки, в приглушенном свете светильников, и молчим. Я думаю только об Андрее, а этот Анри нежно обнял меня, боясь показаться навязчивым, и при первых же признаках сопротивления с моей стороны отступает. Иногда он оправдывается.
Он покидает мой номер с рассветом, желая мне всего хорошего, надеясь на скорую встречу.
– Я вам позвоню.
– Конечно…
– Вы так восхитительны…
– Ахха…
Наутро при встрече с Андреем мы ни о чем друг друга не спрашиваем, не смотрим в глаза друг другу и понимаем, что между нами пролегла трещина. У каждого из нас появилась тайна, о которой мы молчим, сидя рядом в креслах самолета, сосредоточенно глядя в иллюминатор. Стюардесса приносит завтрак, и это спасает нас от молчания.
А через неделю мы уже думаем, что освободились от тяжести груза венских событий, будто бы ничего и не было такого…
Ничего и не было.
В ученом мире имя Андрея становится популярным, его приглашают в Америку и в Сидней, он ездит в Китай со своими лекциями, у него много друзей… Нередко он приглашает меня, и мы вдвоем носимся по Европе.
– Завтра вылетаем в Париж, – неожиданно сообщает он, когда мы устало бредем по проложенному когда-то вручную тоннелю в горе Св. Эльма. Эта гора в нескольких километрах от Маанстрихта, маленького голландского городка, куда мы забрались из любопытства.
– Завтра?!
Я не готова к встрече с Парижем.
– Ты ничего не говорил…
– Для меня это тоже неожиданность, сегодня звонили.
К Парижу я не готова.
– Ты будешь читать лекции?
– Да. В Сорбонне, свой курс…
Значит, мы пробудем в Париже дней десять, не меньше.
Анри, наверное, встретит нас на аэродроме.
Я прошу у стюардессы свежую газету, чтобы прочитать в ней хрустящие новости. Не может такого быть, чтобы Анри не высказал по поводу нашего приезда приветственного слова.
– Ты читаешь по-французски? – удивленно спрашивает Андрей.
Я сдержанно улыбаюсь. Втайне от него надеясь, что все-таки попаду в Париж, я брала уроки французского.
– Ты меня приятно удивляешь, – говорит Андрей.
Я просматриваю газету от корки до корки – ни строчки о нашем приезде. Имени Анри я тоже не нахожу, и это меня настораживает. Вероятно, Париж узнает о нас из завтрашних газет.
– Ваш спор с Анри, – мельком бросаю я Андрею, протягивая газету, – надеюсь, получил разрешение, и теперь вы…
– С кем?
Все эти месяцы Андрей ни разу не упоминал об Анри, об их разногласиях. Я тоже не спрашивала.
– Какой спор? – переспрашивает Андрей, отрываясь от газеты и надевая очки, – О ком ты говоришь?
– Анри, этот лысый. Бородатый француз, ты же помнишь…
– Ах, Анри…
Андрей кивает, водружает очки на переносицу и разворачивает газету.
– Он умер. В тот же день.
– Умер?!!
Я даже привстаю в кресле, вцепившись руками в подлокотники.
– Как умер?
Я смотрю на Андрея в ожидании ответа и тихонько прикасаюсь к его руке.
– Разве я тебе не рассказывал?
Он по-прежнему делает вид, что читает газету.
– Ты разве…
Взглянув на меня, он прерывает свой вопрос, и какое-то время мы молча смотрим в глаза друг другу. Теперь только гул турбин. И в этом гуле прячется какая-то тайна. Я понимаю, что ни о чем спрашивать больше нельзя.
В Париже Андрей читает свои лекции, а я брожу по городу одна, по весенним улицам, по берегу Сены, подолгу засиживаюсь за столиком кафе. Художники, букинисты, студенты. Богатые и нищие, старики и дети… Каштаны Парижа… Почему Анри до сих пор не дает о себе знать? Может быть, и в самом деле что-то случилось? Анри не мог умереть. В ту последнюю ночь, когда мы остались наедине с ним, я успела тайком подсыпать порошочек в его фужер. Теперь я понимаю, зачем я это сделала – чтобы он выжил. Эти порошки всегда у Андрея рассыпаны по карманам. Теперь я знаю, что это такое, и это моя тайна. Иногда я позволяю себе прикарманить одну-две упаковочки, и храню их всегда при себе. Андрей ни о чем не догадывается, а я давно догадалась. Я не понимаю только одного – зачем Андрей хранит все от меня в тайне? Я же не маленькая девочка, которой можно заморочить голову какими-то витаминками. Я уже взрослая, красивая, умная. И способна понять, что Андрей… Ах, Андрей… Ты меня обижаешь.
Я брожу по средневековым улочкам Парижа, по его площадям и кварталам. Господи! – это и вправду праздник.
Вечером, когда мы, уставшие от прожитого дня, утомленные впечатлениями, устраиваемся в постели, я все-таки осмеливаюсь задать свой вопрос:
– Андрей, зачем ты все эти годы…
По всей видимости, Андрей давно ждет этого вопроса, который теперь и не требует ответа: пришло время все рассказать. Мы это понимаем, дальше так продолжаться не может.
– Я расскажу, – говорит Андрей, – Я знаю…
Он отбрасывает газету в сторону, снимает очки и, приподнявшись на локте, целует меня в щеку.
