Яков Рахманов - Судьба, или жизнь дается человеку один раз…
Время похода до Сейшельских островов и обратно занимало львиную долю продолжительности всей экспедиции. Оставалось чуть больше двадцати чисто рабочих дней, за это время предстояло исследовать довольно много рифов, которые в этом регионе имеют большую протяженность и отличаются распространением на глубину иногда более сорока метров. Поэтому на исследование одного рифа уходило по четыре–пять дней. Работать приходилось практически без выходных с частыми переходами от одного рифа к другому. Ко второй половине экспедиции стали проявляться некоторая суета и поспешность в выполнении береговых и подводных работ, видимо, из–за боязни не успеть закончить работу в срок на очередном рифе. В тот день мы должны были до обеда доделать предыдущую работу на одном из рифов, а после обеда сняться с якоря и перейти на следующий риф. Мне с моей группой нужно было завершить описание кораллов и собрать их образцы на глубине 12 метров, на этой глубине можно находиться много часов без опасения получить кессонную болезнь. Воздуха из одного акваланга на этой глубине хватает почти на час даже при интенсивной работе. Затем я должен был подняться в лодку и перейти на соседнюю точку на глубине 20 метров. Там я мог проработать не более 20 минут, в противном случае должен был подняться на глубину 12 и 6 метров для рекомпрессии и вывода из кровеносных сосудов азота, который накапливается под давлением во время нахождения под водой. Эту точку мне не удалось найти с первого раза, опустившись немного раньше на глубину 30 метров, с которой я тут же вернулся в лодку. Со второй попытки мы точно попали в необходимую точку, в которой со вчерашнего дня остались неописанными некоторые кораллы. Я закончил работу менее чем за двадцать минут и стал подниматься наверх, чтобы провести рекомпрессию. При подъеме я обратил внимание, что поднимаюсь, перегоняя пузырьки воздуха. Этого нельзя было делать, так как может произойти баротравма уха или легких. В снаряжении водолаза для регуляции скорости подъема служит компенсатор плавучести, спустив из него воздух, вы уменьшаете скорость подъема. Когда я нажал на кнопку регуляции воздуха, вместо замедления подъема, меня быстро выкинуло на поверхность воды. Хоть это и была нештатная ситуация, я решил, что ничего страшного не случится, та как на глубине 20 метров был мало времени. Я поднялся в лодку. Это была роковая ошибка. Не было учтено то, что в этот день я уже побывал на тридцатиметровой глубине, а это, хоть и было меньше минуты, должно было расцениться мною как полноценное погружение. Третье погружение в этот день без полной рекомпрессии и остановок на 12, 6 и 3 метрах по 3, 6 и 12 минут соответственно на каждой из этих глубин было недопустимо. Я снял акваланг, все снаряжение и водолазный костюм и решил перейти в небольшой тенек на носу лодки. Опершись рукой о борт лодки, я его не почувствовал, — Санек, я кажется закессонил, — сообщил я старшине станции, страхующему водолазу.
— Да ну, брось ты. Как ты мог закессонить на 20 метрах? — возразил он.
Уже через минуту у меня была парализована вся правая сторона. Сомнений не было: азот «закипел» в крови, закупорив кровеносные сосуды. Немедленно было передано сообщение по рации на судно. Пока мы дошли до корабля, там была подготовлена к работе аварийно–лечебная барокамера, наготове ждали доктора и корабельный, а также наш врач–физиолог, меня на руках отнесли в барокамеру — началось спасение водолаза.
Когда с водолазом что–нибудь случается, то при лечении его «опускают» под давлением в барокамере на большую глубину, чем та, на которой он работал. Так поступили и со мной. На глубине 40 метров у меня прошли все симптомы кессонной болезни, я резво встал и стал ходить по барокамере. Стали снижать давление, то есть поднимать на поверхность. Я попросил включить более быструю музыку, чтобы активнее двигаться для более эффективного вывода пузырьков воздуха из организма. Водолаз в барокамере должен постоянно сообщать наружу о своих ощущениях. На глубине 13 метров я сообщил, что у меня появилось в ногах ощущение типа зуда, какое бывает когда отсидишь ногу. Снаружи задумались. Посовещались и стали вновь опускать на 60 метров. Где–то на уровне 35–40 метров зуд пропал, на 60 метрах опять все стало хорошо. Снова начался подъем, снова ходьба по барокамере и танцы. На глубине около 20 метров появился более сильный зуд. Очередное более длительное совещание спасателей и очередной спуск на 80 метров. Зуд не проходит, ходить становится труднее. Опускают на глубину 100 метров. Как потом оказалась, на сжатом под давлением воздухе этого категорически нельзя было делать. Такие манипуляции можно и необходимо делать только на сжатом кислороде.
Пошли вторые сутки спасения, мне становилось все хуже. Я с трудом мог подниматься с койки, в мочевом пузыре появились сильные боли, возникали частые позывы к мочеиспусканию, но оно не происходило. Ввели катетер для его опорожнения, стало немного легче.
Началось длительное совещание со звонками в водолазные центры Москвы и Севастополя. Там посоветовали действовать в соответствии с существующими правилами и таблицами декомпрессии. Состояние мое продолжало ухудшаться: или от бездействия спасателей, или оттого, что я уже несколько суток находился и дышал воздухом под огромным давлением. Работавшие с нами американские коллеги тоже были водолазами и понимали сложившуюся ситуацию. Один из них позвонил в водолазный центр во Флориде и описал тамошним спецам все спасательные действия и теперешнее мое состояние. Там ответили, что водолаз без кислорода может погибнуть. Кислорода на борту не было. Они же посоветовали через американское посольство на Сейшелах обратиться за помощью в американскую службу спасения на флоте.
Капитан и начальник экспедиции поехали в советское посольство. Было около часу ночи. На просьбу вызвать посла, им было отказано, сообщили, что посол спит, и посоветовали приходить завтра к десяти часам утра. Наше начальство было категоричным: «Если посол хочет получить утром сообщение о смерти одного из участников международной экспедиции, то пусть спит». Это возымело действие, посол, пригласив пришедших войти в здание посольства, все выслушал и пошел связываться с Москвой, без разрешения которой он не мог предпринимать решительных действий. В общем, пока информация о происшествии и возникшей проблеме не дошла до тогдашнего Первого секретаря ЦК М.С. Горбачева, никто не мог решиться на то, чтобы обратиться за помощью к Америке. После его резких высказываний по поводу возникшей ситуации, нескольких матов и команды немедленно просить о помощи у американцев все закрутилось. После обращения в американское посольство руководство операцией взял на себя Командующий военно–морским флотом США. Специально был задействован один из их спутников, и через десять минут с нашим кораблем была установлена прямая связь. Тут же с военных баз на Филиппинах и Диего–Гарсиа были подняты в воздух два самолета со спасателями и необходимым оборудованием. Они взяли курс на Сейшелы.
Американцы, едва успев прилететь, сразу поднялись на борт корабля и спустились в помещение барокомплекса, в котором находилась барокамера. Они попросили навести в барокамере порядок, вымыть полы и вынести все лишнее. Затем переодели меня в антигорючую спецодежду и стали вносить кислородные баллоны, другое оборудование и снаряжение, приборы и лекарства, необходимые для лечения и «поднятия меня наверх». После этого в камере появился доктор–физиолог Ким — американец китайского происхождения.
Он объяснил, что при отсутствии кислородного оборудования категорически запрещаются любые попытки ликвидации пузырьков, возникших в результате декомпрессионного газообразования путем погружения на глубину при дыхании воздухом. Такой метод использовался в водолазной практике на заре развития водолазной медицины (в 20–40–х годах ХХ века), но не оправдал себя. Оказалось, что при незамедлительном повторном погружении газовые пузырьки не ликвидируются, а напротив, организм дополнительно насыщается азотом, и состояние пострадавшего ухудшается. В связи со случаями гибели водолазов при использовании этого метода он был признан опасным. Наши же судовые водолазы и доктора делали все как бы правильно, но действовали согласно инструкции и декомпрессионным таблицам 1942 года. Потом доктор Ким сказал, что они очень надеются меня спасти, но опасаются кислородного отравления моего организма, так как меня надо выводить из теперешнего нелегкого состояния около пяти суток. Чистый кислород является токсичным газом, и для каждого организма существует предельно допустимая норма. Ее превышение вызывает тошноту, судороги, потерю сознания и возможен летальный исход. В американской медицине принято все говорить пациенту. Было решено, что со мной в барокамере будут постоянно находиться страхующие водолазы. Мне поставили капельницу, надели кислородную маску, и начался медленный, тягучий подъем наверх. Я потерял счет времени, в барокамере круглые сутки ярко горели лампочки. Тревожно засыпал на короткое время и опять дышал, дышал и дышал кислородом. Улучшения не наступало, я еле–еле добирался до туалета, но ничего не получалось, мне угрожала интоксикация внутренних органов. В какой–то момент у меня началось подергивание век и губ. Страхующий водолаз сообщил об этом наружу. В громкоговорящем динамике раздалось: «Немедленно снизить давление кислорода». Это были первые признаки кислородного отравления.
