Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 4 2009)
А всякую мелочь вроде птиц и вовсе поручил ангелам. И те понаделали свистулек.
Солнечный день
Две пары кед, белые и черные, сушатся на жестяном подоконнике последнего этажа.
Будто владельцы их разулись там и нырнули, взявшись за руки, — в голубое небо.
Памяти Гоголя
Мельтешная, из телефонных звонков, завалившихся в ящик бумаг, удач, огорчений, подсчитывания денег, трескучая жизнь на время отхлынула, и в ней принялись проступать и различаться простые звуки. Так, бывает, поезд посреди ночи замрет на неведомой станции, и станет слышно, как барабанит дождик по железной вагонной крыше, по громкой связи запоздало объявят эхом “прибывает на второй”, и какая-то тетка на мокром перроне все кричит “кар-то-шеч-ка!”, обнимая завернутую в одеяло кастрюлю, а потом все сдвинется, и опять залязгает, застучит — и съедет назад и станционный тусклый фонарь, и вывеска “Буфет”, и баба с кастрюлей — и только одна сплошная непроглядность в окнах.
Лето
По вечерам на веранде читали при лампе, и со всего сада, а может, и из окрестных садов, слетались на нее до того причудливые переливчатые козявки, что приходилось снимать очки и разглядывать их, ползающих по столу в освещенном круге.
Так иной раз попадется в толстой книге мудреное слово, за разгадкой которого лезешь, кряхтя, в словарь.
Бабушкина чашка
В детстве предметы совпадают со своими родовыми понятиями.
У меня еще цела синяя вазочка с золотым ободком, когда-то стоявшая у бабушки на этажерке и обозначавшая “вазочку” вообще.
И такая же чашка.
Старик и небо
Старик был стар.
Поле, тогда еще не застроенное коттеджами, покато убегало от самого забора. И он с утра выносил туда стул и сидел на краю неба, как сидят у моря.
Слева среди облаков маячил подтаявший полиэтиленовый буек вчерашней луны. В одиннадцать поперек неба проезжал, тарахтя, маленький зеленый вертолетик, а в час, в обратном направлении, большой красный пожарный.
После обеда часто начинало задувать, и он удивлялся, как это в одном небе помещаются разом и эта синь, отороченная белым пухом, и мрачно-сизые тучи, тяжелыми волглыми тюфяками завалившие горизонт.
Временами откуда-то сверху на жухлую траву к его ногам опускалось, медленно вращаясь, маленькое кривое перышко, выпавшее из крыла ангела.
Чудо о купальщике
Море встало перед ним на дыбы, как лев перед христианским мучеником, но в последний миг, вместо того чтобы растерзать, упало, обдав сырым дыханием, на песок — и только лизнуло ноги...
Подлинная история Анны Карениной
...а в отдельно стоящей вилле с полукруглыми окнами в полосатых маркизах в это время в глубине просторной шестиугольной гостиной с картинами и горящими кенкетами в простенках лежала на оттоманке под капельницей богатая старуха, жестами свободной веснушчатой руки во многих кольцах подавая указания своим приживалкам, молча кивавшим ей и что-то поправлявшим, одновременно поглядывая через раскрытые двери на море с синим безоблачным небом, по которому катерок таскал на тросе цветастый парашют с прицепленным к нему человечком, и на окаймленную чугунной решеткой мраморную террасу, где на круглом столике в окружении плетеных кресел был уже сервирован чай с фруктами и печеньем.
Старуха не собиралась умирать.
Ее тело
...крупная, белокожая, с какими-то сонными глазами, просыпавшимися на лице лишь в мгновения любви.
Все остальные часы она будто прислушивалась к своему чуть полноватому телу, ухаживала за ним, поливала душем, намыливала, смывала пену, вытирала пушистым полотенцем, выводила на прогулку, облачив в ткань или мех.
Так бывают погружены в себя беременные, поглощенные шевелением зарождающейся жизни. Но она не помышляла о ребенке.
Просто отождествляла себя с этими бедрами, округлым животом, плавной линией рук, высокой грудью, влекущими по судьбе.
Тело ее правда было вдохновенным творением, почти одухотворенным, даже под одеждой, — в отличие от лица, довольно бесцветного, как у многих блондинок, и тем верней отражавшего румянцем, дрогнувшей верхней губой всякий отзвук чувственных движений.
Там, в глубине ее тела, мягко ворочалось влечение, и она знала, что в нужную минуту оно заполнит все его целиком.
Садовый инвентарь
Садоводство, сродни поэзии, одинокое занятие. Грабли, тачка, карандаш, совок, ластик... Копаешься в цветочной грядке, как в стихотворной строке. И на тебя сверху поглядывает Бог.
Путешествующие вместе
Человеческие пары на вокзалах и в аэропортах неизменно наводят на мысль об Адаме и Еве, только что вышедших с чемоданами в руках из райских кущ и озирающихся в поисках табло с расписанием.
Вон сколько их, платком вытирающих пот со лба, теребящих билеты и достающих губную помаду из сумочек, поглядывая через прозрачную стену туда, где самолеты сперва ползут по земле, как бодлеровский альбатрос, а потом, разбежавшись, забираются в запятнанное тучками небо.
Бывает довольно кинуть мельком взгляд на их поклажу на колесиках, чтоб угадать историю каждой.
Вот молодая красивая дылда курит тонкую сигаретку, пока коренастый спутник ее, чернявой шевелюрой с проседью как раз ей по загорелое, перечеркнутое лаковым ремешком плечо, все говорит и говорит, посверкивая золотыми очками, в мобильник, не то по-венгерски, не то по-португальски — выскакивает только по-русски “финансирование”, а остального не разобрать.
Или высокий старик в бейсболке, нежно-голубых джинсах и дорогих неновых туфлях на толстом ходу тычет в нужную сторону дамским зонтиком, показывая своей изящной старушке в белых брючках, всякий раз ставящей ноги в крошечных белых туфельках в третью позицию.
А эта совсем юная с бодрящимся пареньком, закатавшим рукава футболки по самые плечи, чтоб видны дивные мускулы на руках, — ах, влюбленность, а может, это само предвкушение путешествия зажгло блеск в ее глазах и даже, кажется, взбило и растрепало чуть вьющиеся волосы: так продавщица цветов заботливо дует на вынутый из ведерка ирис, чтоб распушить его, прежде чем вставить в букет.
Гонец
По пасмурной Москва-реке одиноко и упорно взбирается человек в каноэ. Словно далекий предок, когда тут в помине не было многоэтажных домов со статуями и гранитных парапетов и только лес обступал берега, он гонит вверх по реке свою простую лодку. Старательно вскапывая деревянным заступом бесконечную водяную грядку.
У моря
Добродушный улыбчивый Каин целыми днями сидел в шлепанцах за столиком на самом припеке, с непокрытой головой, подставив солнцу свою экзему, время от времени к нему подсаживались пощебетать девицы, одетые порой разве что в веревочку, прерывающую линию бедра, и он болтал с ними на каком-нибудь подходящем из множества известных ему по странствиям языков, вздымая при разговоре короткопалые руки в багровых пятнах, а потом они упархивали дальше — на пляж или к бассейну, и он опять оставался со своим бокалом пива один, приветливо поглядывая на публику сквозь зеленые очки.
Освобождение вещей
Далеко за полночь, когда улица окончательно пустеет, сверкающие хромом “ямахи” вырываются на волю из своих светящихся витрин и, вламываясь в соседние, с треском носятся по необъятным трехспальным кроватям, сшибают китайские вазы и напольные часы, а в винном бутике крушат батареи бутылок...
Белое-белое
Продавец творога в молочном ряду.
Округлый улыбчивый младенческий старикан в седых кудряшках из-под тугого докторского чепца. В подушке крахмального фартука и нарукавниках, пухлых как облака.
Все замерло, как в музее, сам он гипсовый и развешивает гипс, поддевая его лопаткой.
Или это ребенок ковыряет совком свой маленький сугробик?
Кафельная стена за спиной, снег за окном.
Мне из всех красок достались сегодня одни белила.
Двухфигурная композиция
Юная флейтистка всем своим тонким телом колебалась вместе с выдуваемой мелодией: музыка гуляла в ней, как ветерок в занавеске.
Поддерживая ее и не давая улететь, пышная аккомпаниаторша в летах раскидывала уверенные и равнодушные пальцы по плоским клавишам.
