Андрей Кивинов - Петербург - нуар. Рассказы
К. присаживается, скручивает еще один штакет.
— Ну что, может, запустимся? — предлагаю.
— Почему нет… — реагирует С.
Изначально план был другой. Зайти к К., взять кислоты и пойти к П. и компании. Они здесь же, на Комендантском, снимают квартиру-студию. Там пишут музыку. Часть компании специально для этого приехала из Е. На Урале сейчас бум новой музыки с уклоном в рэгги.
Но видно, у С. с П. что-то не срослось.
Мы с С. разворачиваем фольгу, символически чокаемся. Поехали. Половина второго.
С. снова за клавиатурой, ищет, находит, ставит.
Замечаю в дальнем углу женский манекен. Такие используют для пошива верхней одежды. На левой груди у манекена уменьшенная копия сердца со стены.
— Круто, — говорю. — У тебя и манекен свой есть.
— Это моя бывшая девушка.
К. подходит к манекену. Изучает пару секунд. А потом резко разворачивается на одних пятках. Полы черной рубашки поднимаются, и виднеется крепкий торс.
— Она сидела внутри, пока я работал. Все время… А всего лишь потребовалась пара лент скотча. Я люблю создавать из ничего.
С этими словами К. обводит руками комнату, будто каждый предмет в ней должен подтвердить справедливость его слов.
— Девушки торчат от К., — говорит С.
— Ты отлично сложен и выглядишь максимум лет на двадцать пять.
Разговор заходит о «Портрете Дориана Грея». К. выходит из комнаты, но почти сразу возвращается.
— Вот. Не выбрасываю только из-за обложки.
Он трясет в воздухе потрепанной книгой. На мягкой, желтого цвета обложке белый профиль Уайльда. Книга переходит из рук в руки.
— Про такие маленькие приятности я и говорю.
Книга ложится на столярный столик рядом с пистолем.
К. берет с полки пакетик, распечатывает его, высыпает на стол белый порошок, делит на три части и уходит на кухню. Сидим, боимся сдуть порошок.
Шельма забирается на диван и укладывается рядом с рукой. Принимается лизать. Шершавый язык проходится вверх и вниз по руке. Прикрываю глаза. Чувствую язык с тысячью выпуклостей на нем. Открываю глаза.
— Шельма, хорош.
Собака останавливается, смотрит на распростертое в кресле тело и продолжает ходить языком туда-сюда. Не неприятно, хорошо. Шершаво. Мы с С. лениво посмеиваемся.
Возвращается К. В руках кружки с кофе. Сбрасывает дорожки поочередно в каждую кружку.
— Господа, кофе готов.
Кладу три ложки сахара.
К. встает, расхаживает по комнате, пытается создать композицию из манекена, сердца на стене и пустой барочной рамы, повешенной на одну из ручек шкафа. Потом вновь уходит, возвращается с канделябром на семь свечей. Ставит его на столярный столик в угол перед зеркалом. Выключает верхний свет.
Шельма не останавливается ни на секунду.
— Дай ты ей отдохнуть, — говорит С.
— Она сама. Я же не заставляю.
— Ты руку убери.
От собаки идет тепло. Руку не двигаю.
— Ну как вам, хорошо? — К. отвлекается от своего занятия.
Киваем.
— А то самому бывает не по себе, когда гостям плохо.
Медленно тянем кофе. Два часа ночи. Пора ЛСД показать себя.
— Я знаю, что вам нужно, — говорит К. и уходит.
— Ну как ты? — спрашиваю С.
— Ничего, уже чувствую. Со свечами К. здорово придумал.
Пламя свечей дробится, как только я пытаюсь сосредоточить свое внимание на нем.
Обсуждаем, какой фильм поставить.
— «Бараку» видел? — спрашивает С.
— Обаму?
— Нет.
— Тогда нет.
С. роется в Интернете, находит, читает описание.
Слушай, — говорю. — Похоже на один фильм, который давно хотел посмотреть. Не помню название. На «К» начинается.
Ищем. Через режиссера «Бараки» выходим на «Койяанискаци».
— Это он.
Читаем про 35 тысяч метров пленки, потраченной на фильм.
Возвращается К.
— Вот, это для вас сейчас в самый раз.
На столе появляются две розетки, наполненные белой массой.
— Что это?
— Фруктики, мороженое. Коктейльчик.
Пробуем, мягкий сладкий вкус, плавно перетекающий в желудок.
— С., давай-ка сюда Александра Сергеевича.
С. залезает с ногами на диван, поднимает бюст Пушкина.
— Почувствуй силу искусства, — говорит.
Беру бюст, он и правда тяжелый. Передаю К.
К. ставит Пушкина на столярный столик, приступает к белому поэту, чтобы получился цветной. С. включает «Койяанискаци». Едим фруктовый коктейль, пьем заправленный кофе. Шельма наконец успокаивается и засыпает.
Койяа-нискаци, койяа-нискаци, — повторяет голос на фоне торжественно траурной музыки и облаков огня.
Через минуту понимаешь, что это в замедленной съемке взмывает в воздух ракета. Это начало. Время течет быстро и незаметно. Часы проваливаются, оставляя на поверхности после себя лишь минуты. «Койяа-нискаци» эхом проходит через весь фильм. Финальные кадры. Ракета идет ввысь. Та же торжественно-траурная музыка Гласса. Что-то идет не так, музыка только усиливает это ощущение. Поток воздуха обтекает корпус ракеты белой струей. Секунда, и взрыв. Камера следит за падением обломков. Выделяет один. Он падает, вращаясь и догорая. На секунду кажется, будто это кресло астронавта. Но нет, это часть ракетного двигателя. Она медленно, кружась в последнем танце, опускается на землю.
— Все бессмысленно и бесполезно, цитирую Муджуса.
К. садится за компьютер, ищет цветные изображения Пушкина. За время фильма у бюста на столике появились черные курчавые волосы.
Регистрирую изменения. Цвета углубились. Пошла рябь на границе зрения.
Думаю про тесты Кизи и проказников. Отставляю розетку с фруктовым коктейлем в сторону. С. доедает до конца.
— Говоришь, какая высота потолка у тебя? — неожиданно интересуется К.
— Да такая, нормальная, — отвечаю. — Обычная.
За окном слышим игру на гитаре, пение.
— Кажется, наши музыканты недалеко ушли.
Подхожу к окну, по дороге смотрю в зеркало. Зрачки, а в них троящиеся, четверящиеся язычки пламени.
Приморский район. Комендантская площадь, в центре которой торговый центр в виде летающей тарелки. Прямо под окнами еще один торговый центр, облицованный серыми панелями. Страшная безвкусица, типичная для спальных районов. Единственная видимая вывеска — секонд-хенд. Дальше за ними — нагромождение многоэтажных домов.
У основания торгового центра сидит молодежь и бренчит на гитаре. Рядом стоит желто-зеленый «дэу матиз». Лужи, и в них фонари. Начинается рябь. Отхожу от окна.
К. распечатал несколько цветных изображений Пушкина, и С. снова у экрана. Выбирает и ставит «Бараку».
— Я в магазин, — говорит К. — Надо корма купить Шельме. Кому-нибудь что-нибудь надо?
Отрицательно мотаем головой.
С. закрывает дверь. Начинается «Барака» с тех же картин, что и «Койяанискаци».
Картинка более живая, цвета ярче. Камера идет по коридорам храма. Узоры на дверях наплывают на комнату, образуя мозаику вокруг монитора. Это словно смотреть в калейдоскоп, в центре которого находишься ты сам. Ты открываешь все эти двери, проходишь по всем этим коридорам. Ты внутри, а твой глаз — камера.
Музыка удивительным, очень комфортным образом сочетается с ландшафтами.
Я постигаю что-то важное. Что-то заключенное в центре мироздания. Какую-то простую и вместе с тем основополагающую истину. Еще секунда — и я пойму ее, схвачу ее.
Надо отогнать это ощущение. Вспоминаю историю про банан.
История такая. Друг К. в порыве открывшейся посреди кислотного трипа истины записал ее на листке. Наутро К. обнаружил листок. На нем было: «Банан крут. Но кожура толще».
С. сидит, поджав под себя ноги, и молчит. Хочется говорить, делиться с ним своими ощущениями. Но что-то мешает, какой-то странный и до этого неизвестный барьер. Быть может, все дело в К., ведь раньше такой проблемы не возникало.
К. тем временем вернулся из магазина, наполнил миску собаке, нарезал фрукты на кухне и принес в комнату на большом подносе вместе с другой снедью.
С. берется за соломку.
— Попробуй, — говорит он. — Кристаллики соли интересно перекатываются на языке.
Пробую. Соль очень приятная на вкус. Не выразить словами. Она плавно растворяется в слюне и впитывается в стенки. Все это очень ощутимо. Аж скулы сводит.
Но гораздо интереснее просто грызть соломку. Надкусывать, чувствовать, как палочка крошится во рту, как крошки острыми краями царапают язык, щеки. Как медленно теряют они свою твердость.
Говорю об этом С., но его, видимо, больше занимают крупицы соли. И здесь разделение — он по другую сторону.
С яблоком происходит та же метаморфоза. Оно сочное, брызжущее сладковатым соком на стенки ротовой полости. Надкусывать, пережевывать его доставляет удовольствие, граничащее с экстазом.
