Джеймс Олдридж - Горы и оружие
— Но зачем вы это сделали? — спросил МаК-Грегор и по смеху ее понял, насколько у Жизи это серьезно.
— Хотела выглядеть, как вы. — И, приложив к лицу ладони, она сердито, сквозь зубы сказала: — Клянусь, никогда в жизни больше не стану делать maquillage[26]. — Затем спросила: — Вы не проголодались?
— Признаться, проголодался, — ответил он, чувствуя, что отделывается, кажется, легко.
— Отчего же не повезли меня куда-нибудь ужинать? Но, честно говоря, я ни в какой ресторан не хотела, — продолжала она, не дав ему ответить. — Хотела вернуться сюда с вами.
Жизи подошла к громадине холодильнику, возвышавшемуся, точно храм, посреди белокафельной кухни. Достала оттуда жареного цыпленка, маслины, поставила на стол тарелки, положила салфетки. Затем села, и оба принялись деликатно обгладывать косточки, запивая кофе. Две тяжелые, как виноградины, слезы капнули вдруг у Жизи на блестящую крышку стола.
— Не обращайте внимания, — проговорила Жизи. — Это у меня так, ничего. Я ведь вас вполне понимаю. Вы живете... — Она стерла салфеткой слезы со стола. — ...живете самоотрешенно, правда ведь? Вот так и мне жить надо. Потому, наверно, меня всегда восхищал де Виньи, — перешла она на французский. — Мой брат Ги говорит, что вы уйдете в Курдские горы и погибнете там, как нищий священнослужитель на посту. Я бы и сама так, будь я мужчиной. Клянусь. Да и сейчас пошла бы вместе с вами, пожелай вы только.
— Почему, однако, ваш брат считает, что я погибну в Курдских горах, как на посту? — спросил Мак-Грегор, опешив от слов Жизи, но чувствуя, что она по-своему хочет ему помочь.
Она пожала плечами, лизнула пальцы.
— Уж из такой, говорит, вы породы англичан. По его мнению, в этом причина ваших с Кэти неладов. А что, Кэти правда хочет вернуться сюда и зажить по-здешнему? — кивнула Жизи на окружающий кухонный блеск.
Мак-Грегор понял, что это Кэти изливала, должно быть, перед Мозелем душу, а тот небрежно передал ее слова сестре.
— Да. Она хочет вернуться в Европу.
— Но зачем? — изумилась Жизи. — Боже мой, я отдала бы что угодно, чтобы покончить со всем этим. Омерзело мне оно.
И Жизи принялась снимать с себя драгоценности — выдергивать из ушей, стаскивать с пальцев, — точно в этих срывающих жестах было некое освобождение. Она побросала серьги и кольца в тарелку с куриными костями.
— А о Кэти я вам вот что скажу, — проговорила Жизи.
— Пожалуй, не стоит об этом.
— Нет, стоит. Кэти больна той же болезнью, что и все здесь. Каждый во Франции теперь нянчится со своей душевной или сексуальной травмой. А несколько умелых слов и фюить! Кэти заведется, как все прочие. Вы согласны?
— Нисколько не согласен, — ответил Мак-Грегор.
— Но почему тогда Кэти хочет вернуться? Ведь для вас это навсегда останется загадкой, не так ли?
— Тут никакой загадки.
— Ну, почему же тогда?
— Кэти слишком долго была оторвана от здешних благ, жить в Иране было ей все годы нелегко, опасно и малоприятно. Никто ведь здесь не знает, что довелось перенести Кэти за эти двадцать лет в Иране.
Красивые глаза Жизи поглядели на него одиноко и спокойно.
— Вы абсолютно не понимаете женщин, — сказала она.
— Что ж, возможно.
— Ох, берегитесь, — сказала Жизи. — Ги отлично понимает женщин. Он француз. Он-то будет знать, как ее обхаживать, стоит лишь вам уехать и оставить ее здесь.
В кафельной кухне было тихо и жарко.
— Вы недооцениваете Кэти, — возразил Мак-Грегор. — Она не упадет в его объятия этакой наивной девочкой.
— Не будьте так уж уверены.
Он поднялся — пора было уходить. Она грустно повернула к нему разгримированное лицо со смугло-лепестковыми щеками. Ему вспомнилась персидская, основанная на игре слов, поговорка о том, что жизнь, прожитая в гордыне и богатстве, — это жизнь, потраченная зря; а не веришь, прочти персидское слово «счастье» наоборот и получишь: «неприкаянный, пропащий».
— Прошу вас, останьтесь, — сказала она.
— Не так это просто, — мягко ответил он.
— О нет, это легко и просто. Мне ведь не любовь... Мне то, другое, удивительное. А если у вас с Кэти все рухнет непоправимо...
— Ничто у нас не рухнет, — сказал он. — У нас прочно.
— Но если рухнет? Ведь может рухнуть.
Он высвободил свою руку, которую Жизи как бы машинально притянула, приютила в сгибе локтя, где кончался шелк и открывалась душистая кожа. Тогда Жизи медленно повела его вниз, в кратер лестницы, к выходу.
— Знаете, что Валери сказал в «Пчеле»? Что сердце жаждет резкой муки, потому что боль злая, но краткая много легче тлеющей тоски.
— Это адресовано мне или вам? — шутливо осведомился он.
— Думаю, мне. Но, возможно, и вам, — ответила она. — Во всяком случае, мы с вами не похожи на других. Не больны европейской болезнью, n'est ce pas[27]?
Он простился и вышел невредимо, унося лишь легкое прикосновение губ Жизи. Он шел улицами, не замечая машин, пролетавших у самого его носа на переходах, думая о том, знала ли Кэти, что ждет его у Жизи Маргоз, и не устроила ли эту встречу нарочно.
Не спеша дошел он до круглосуточно открытой почты за Биржей — приюта парижских бродяг-полуночников — и, подумав, что отсюда надежней всего, позвонил Кэти в Лондон, на Бэттерси, хотя был уже час ночи. Услышав ее голос, он собрался с духом и сказал:
— Это я. Не пугайся. Все в порядке. Хочу только сказать тебе, что в пять утра улетаю в Иран.
Длинное молчание.
— А зачем? — спросила Кэти далеким голосом. — Что случилось?
— Ничего. Просто я должен кончить дело, а иначе не кончить.
— И что же теперь? Надолго ты едешь?
— Дней на десять всего-навсего.
— А дети?
— Не страшно. Обойдутся без меня, — сказал Мак-Грегор. — Они уже не маленькие.
— Как так не страшно? — возмутилась Кэти. — По телевидению передали вечером, что на завтра назначена в Париже всеобщая забастовка. Надо удержать детей от участия, особенно Сеси.
— Я поговорю с ней, — сказал Мак-Грегор. — Все будет в порядке. Эндрью за ней приглядит.
— А за Эндрью кто приглядит? Утром я возвращаюсь в Париж.
— Не надо. Обойдутся. Не вечно их можно будет за руку водить. Ничего с ними не случится.
— Что ж, поезжай, — устало сказала Кэти. — Но по возвращении не жалуйся на последствия.
— Какие последствия?
— Сам должен знать какие.
— Не будь такой, Кэти.
— Такая уж, какая есть, — проговорила Кэти.
— Поездка эта будет, по всей вероятности, последней, прощальной, — пообещал Мак-Грегор.
В трубке слышалось дыхание, но Кэти молчала. Затем спросила:
— Не в Курдистан ли направляешься?
— Именно туда. В этом вся штука.
— А ты уверен, что тебе не ловушка подстроена?
— Возможно, и ловушка. Но вряд ли.
— Тогда не езди, ради бога. Хоть раз в жизни поступи разумно.
— Надо ехать, — сказал Мак-Грегор. — На карту поставлен успех всего дела, а, поверь мне, я хочу покончить с ним, чтоб уж затем уладить все недоразумения между нами.
— Что ж, отправляйся, — сказала Кэти. — Отправляйся! Но пеняй потом на самого себя.
Часть III
Глава двадцать восьмая
Отворяя ворота старой казармы в Марадеше, Мак-Грегор не ожидал, признаться, увидеть там во дворе Шрамма сидящим среди курдов на корточках на грязной земле. Вокруг кизячного костра переговаривались, посмеивались негромко мастеровые и погонщики ослов.
— Должно быть, вам пришлось искать меня по всему краю, — сказал Шрамм.
— Нет, — сказал Мак-Грегор. — Чужеземцу вроде вас стоит только углубиться в эти горы, и тут же весть облетит жителей.
— Я нанял в Резайе машину, выехал оттуда четыре дня назад с этим типом Галой. — Шрамм кивнул на курда, прилегшего у костpa. — Но Гала только берет у меня деньги на бензин, на продовольствие, на взятки, а толку никакого. Он, видимо, задался целью присвоить все, что у меня есть, — до последней рубашки и складного ножа. Один из этих курдов знает несколько слов по-немецки, а прочих я совсем не понимаю: слишком слаб в языке. Притом они, видимо, говорят каждый на своем диалекте?
— Разумеется. Но как вы очутились здесь? — кивнул Мак-Грегор на давно нежилую казарму.
— А где я, собственно?
— В Ираке, милях в десяти от иранской границы, — ответил Мак-Грегор.
Француз рассмеялся и хлопнул себя по пыльным голенищам.
— Вот так номер! Но ведь мы не проезжали никаких пограничных постов. Вижу, вижу уже сам, кто здесь в горах хозяин.
Мак-Грегор покосился на курдов — не исключено, что кто-нибудь из них понимает французский.
— Так-то так, — сказал Мак-Грегор, — но иракские патрули расстреляют вас на месте, если поймают.
— А вас?
— Я не французский офицер, переодетый в штатское, и не ношу в заднем кармане пистолета.
— А про пистолет откуда вам известно?
— За эти два дня нам стало не только известно, где вы побывали и где пытались побывать, — сказал Мак-Грегор, — но и чем питаетесь, как ямку себе роете, чтобы нужду справить, как рано утром бреетесь без воды электробритвой на батарейках, как любопытны вы и опасно ловки в обращении с картой, блокнотом и своим посеребренным «биро», у которого кольцо на рукоятке. Вы здесь человек приметный. — И Мак-Грегор направился к костру, где лежал шофер Гала.
