Джеймс Олдридж - Горы и оружие
— Городская война, — бросил Дубас презрительно.
— Прощайте, Дубас, — сказал Мак-Грегор.
Дубас усмехнулся, проговорил:
— Жить в этом богатом и прекрасном городе и... — Мак-Грегор захлопнул створки ворот, Дубас сказал с улицы: — Я еду на будущей неделе в Лондон. Могу я навестить мадам Кэти?
— Пожалуйста, — сказал Мак-Грегор и, подождав, пока машина Дубаса отъедет, вышел из ворот.
Хотя Мак-Грегор не забыл, как красива Жизи Маргоз, но забыл, за каким она барьером. И теперь, наедине с Жизи, любуясь совершенством ее странного лица, он убеждался в том, насколько прав Ги Мозель. Пленная пантера или рысь меряет шагами клетку, и взгляд ее не видит людей, глазеющих снаружи сквозь решетку. Именно эта отъединенность чувствовалась в Жизи.
Поставив два фужера с шампанским на инкрустированный столик в гостиной, она сказала:
— Не люблю американских коктейлей. Не понимаю, как их пьют. От них отдает мясистыми спинами, потными лицами, ремнем на толстом брюхе. Мерещатся американские многоквартирные дома в летнюю жарищу.
Она подала ему фужер, он поблагодарил. Она села.
— Скажу вам сразу — после вашего визита я все думала о вас, старалась вас понять. Затем решила — лучше не думать.
— Я — унылая тема для раздумий, — сказал Мак-Грегор и, вспомнив, что муж ее сейчас в Каракасе, спросил, оправдывает ли венесуэльская столица свою славу.
— Гроша не стоит хваленый Каракас, — сказала Жизи. — Что случилось с Кэти? — спросила она неожиданно. — Что происходит с вами обоими? А мне все говорили — идеальный брак.
— Ничего не происходит, — сказал Мак-Грегор, примиряясь с неизбежностью тягостного разговора.
— У Кэти явный флирт с моим братом Ги, — сказала Жизи. — Как вы на это смотрите?
— Никак я не смотрю, — сказал Мак-Грегор.
— Не отмахивайтесь. На вашем месте я не стала бы доверять Ги в этом отношении.
Глядя куда-то в сторону, Мак-Грегор пригубил шампанское.
— Остерегайтесь Ги, примите меры, — не успокаивалась Жизи.
— Ну и что дадут мои меры?
— Не знаю. Но брак у вас такой внешне удачный. А Ги привлекает в жизни только все удачное. Потому и тянет его к Кэти.
— Не пора ли нам в театр? — спросил Мак-Грегор.
— Ах, никуда он от нас не уйдет, — сказала Жизи. — Я поговорить хочу. С вами я могу, потому что знаю: мои слова от вас дальше не пойдут. А другим никому нельзя довериться. Только с дочкой могу поделиться, но ей десять лет, и всего ей пока еще не скажешь. А вы делитесь со своими детьми?
— Бывает, и делюсь, — сказал он, невольно симпатизируя Жизи.
— А с Кэти больше нельзя вам делиться. И в этом-то и печаль, правда?
Он промолчал. Жизи подняла длинные пальцы к своему лицу, как бы желая сдернуть что-то.
— Почему вы не глядите на меня — в лицо мне? — спросила она.
Он поглядел с некоторой опаской.
— Мое лицо не нравится вам, правда ведь? Смущает вас?
— Вы говорите так быстро, что я с трудом понимаю ваш французский, — ответил он, пытаясь уйти от скользкой темы.
Но она как будто и ждала такого ответа.
— Я собиралась спросить вас о многом. Но это не к спеху. — И, сказав, что через пять минут вернется, она вышла; он ждал, мысленно беря себя в тугие шоры. Вернулась Жизи — в платье из шелковой чесучи. «En avant!..[23]» — сказала она, и они быстро спустились вниз сквозь витую сердцевину дома. На улице Жизи взяла его под руку. Села в такси — в добавочную клетку. На Мак-Грегора начинало понемногу действовать обаяние Жизи, хотя он и не смог бы сказать, в чем состоит это обаяние.
Давали «Вертера» — оперу на гётевский трагический сюжет. Жизи сидела рядом молча, как бы наглухо уйдя чувствами в эту повесть о готическо-немецком супружестве Альберта и Шарлотты и о сумасброде Вертере. «Laissez couler mes larmes[24]», — запела Шарлотта с французскими придыханиями, Жизи сказала шепотом: «Ненавижу. Мне больно». И, к удивлению Мак-Грегора, смахнула с ресниц две крупные слезы, пока не скатились и не испортили ей косметику.
Весь обратный путь она молчала, и Мак-Грегор ощущал теперь подспудную загадку этой женщины, так отчаянно рвущейся к живому контакту сквозь барьер лица. И только занявшись варкой кофе среди стекла и блеска своей кухни, Жизи опять заговорила.
— Мещанский брак Шарлотты был просто глуп и нелеп, — сказала она, словно в пояснение того, почему плакала над немецкой любовной историей, положенной на французскую музыку. — И я уверена, именно это и хотел Гёте выразить.
— При чтении «Вертера» мне казалось, что Гёте нападает на романтическую любовь, а не на брак, — попробовал возразить Мак-Грегор.
— Ну зачем так говорить, — сказала Жизи. — Ведь немцы, и даже Гёте, всегда и неисправимо сентиментальны во взглядах на любовь.
— Возможно, я и ошибаюсь, — сказал Мак-Грегор. — Но вообще-то доброе супружество было Гёте по душе, любовь же он не слишком высоко ставил.
Он сел за стерильно-чистый стол, подумав при этом, что предельная чистоплотность — видимо, исконная черта мозелевского воспитания. Он глядел, как Жизи — в своем платье от Живанши — аккуратно и опрятно выполняет работу прислуги: мелет кофе, наливает стеклянный кофейник, вытирает, ставит, зажигает газ. Она была так поглощена делом, что, казалось, забыла о госте.
— Уж не знаю, как Гёте смотрел на любовь, — сказала она наконец. — Но знаю, что именно брак-то и глупость. Я вышла замуж в двадцать лет, по любви. Французскую любовь творят посредством рта. Это так противно. У мужчин-французов умелые губы и руки. А я ненавижу. Иногда эта похоть способна преобразиться в любовь — то есть в тихую любовь, без рук. Тогда становится все хорошо и длится не кончаясь. Но если так и остается на стадии рук и губ, тогда возникает лишь тихая ненависть. И во мне она возникла. Вся эта моя поверхность... — провела Жизи руками вниз по телу. — А что в душе, никто того не знает, даже муж. Я нормальна. У меня хорошая французская surface[25]. Правда ведь? — Жизи ждала. Требовала ответа.
— Правда, — сказал Мак-Грегор.
— Я пыталась любить мужа тихой любовью, а он убивал меня руками и ртом. Пусть творит это с другими, не со мной.
Она села напротив Мак-Грегора, и он почувствовал, что ему уже больше не трудно смотреть на нее, вглядываться, слушать. Красавица Жизи, такая вожделенная, вовсе не хотела будить вожделение, и Мак-Грегору стало легко с ней. Но чего же она хочет?
— Говорят, у англичан брак основан на другом, — продолжала она, наливая ему кофе по-женски ловко и заботливо. — Вот я и не понимаю вас с Кэти. Разве вы живете не душа в душу? Отвечайте же!
— Брак — на всех языках слово казусное, — усмехнулся он.
— Не надо так. Я думаю, любить вас означало бы любовь простую, без всех тех несносных пыток. Захоти лишь вы, я стала бы влюбляться в вас очень неспешно. Очень тихо. Никто бы не знал, даже Кэти.
Жизи глядела на Мак-Грегора, точно взывая отчаянно к его пониманию, к его собственной тоске по живому контакту. Она не предлагала ничего порочного, дурного, не толкала ко лжи. «Да, прав был Мозель, говоря, что Жизи страстно рвется сквозь барьер», — подумалось Мак-Грегору.
— Вас мои слова шокируют? — тревожно спросила Жизи.
— Осторожней. Обожжетесь, — указал Мак-Грегор на кипящий кофейник. Локоть Жизи оказался под струей пара. Она убрала руку. Вернулась к столу, подсела опять, вытирая локоть и не сводя глаз с Мак-Грегора.
— Вам непонятны мои жалобы на ту любовь? — спросила она.
Он покачал головой.
— Да, вам не понять, как это исковеркало меня молодую. Убило прямо. Я ведь думала тогда, что та любовь нормальна. Убило... — повторила она. — Но теперь я столько думала о вас. Наблюдала вас так пристально. И решила, что если мы сблизимся когда-нибудь, то ничего мертвящего уже не будет. А вам не кажется — не веет на вас жизнью?
— Слишком поздно мне, Жизи, — ответил он с легкой улыбкой, отказываясь отнестись к ее словам серьезно.
— Из-за Кэти поздно?
— Да.
Яркие глаза Жизи поматовели.
— Но она и знать не будет. Да и зачем ей знать? Я не причиню ей боли. И вы тоже. Мы никому не причиним зла. Я столько ждала. Я не о любви, — вздернула она плечами. — Я о том чудесном чувстве, которое во мне теперь. Я ждала его так долго, и наконец теперь оно во мне... Одну минуту, — проговорила Жизи.
Она встала, подошла к сверкающей сталью раковине. Открыла краны, нагнула голову, принялась тереть лицо кухонным мылом. Мак-Грегор глядел, как косметический покров солнечной струей стекает в раковину. Жизи сняла висевшее сбоку полотенце и вернулась к столу, жестко вытирая лицо.
— Никогда больше не стану мазаться, — сказала она. — Ну, лучше так?
Мак-Грегор был невольно поражен преображением одной красоты в другую. Лицо Жизи оказалось слегка тронуто веснушками, словно крохотными лепестками, упавшими на смуглую чистоту щек, — и вышла на свет озадаченная, озабоченная, бесхитростная и зрелая женщина. Пожалуй, еще более красивая, чем прежде.
